Мышеловка - Сайра Шах

— Что ж, это просто замечательно, — говорю я. — Спасибо тебе, Тобиас, что даже этого ты проверить не удосужился.

Тобиас густо краснеет, я вижу боль на его лице — боль человека, который, стиснув зубы, старается действовать правильно и который чувствует себя униженным. Затем он уходит, хлопнув дверью кафе.

— Ох! — вздыхает Ивонн. — Но мы ведь еще не выпили наши персиковые коктейли. Догоню его и попробую вернуть.

Дверь снова хлопает. Жульен, Фрейя и я остаемся одни. Мне вдруг становится стыдно. Он склоняется вперед и смотрит на Фрейю.

— Она очаровательна, — говорит он. — Такая спокойная!

Нет никакой необходимости рассказывать ему про Фрейю. Я открываю рот, чтобы сказать что-то нейтральное и взвешенное, но вместо этого с губ моих срываются какие-то безумные слова.

— Она выглядит спокойной и умиротворенной, но ее мозг напоминает яичницу-болтушку. Я так хотела ребенка, а сейчас иногда даже не уверена, что это настоящий ребенок. Вы когда-нибудь слышали о слабоумных? Знаете, как это начинается? С детками, с которыми не все в порядке? В конце концов родители ищут себе оправдание, чтобы отделаться от них. И самое печальное, что, когда это только произошло, мы с Тобиасом почувствовали, будто снова влюбились друг в друга, а теперь мы все время ссоримся по пустякам. И дом такой ужасный… Ему он нравится, а я чувствую с его стороны какую-то угрозу. Как будто он — какое-то живое существо, со своей собственной индивидуальностью. На самом деле мы сами толком не знаем, почему переехали сюда. Думаю, мы просто убегаем, но когда ты бежишь, то, естественно, куда-то прибегаешь, а там приходится снова иметь дело вот с этим.

Я в ужасе умолкаю.

— Простите меня. Я вас почти не знаю, а наговорила тут больше, чем позволяет… вежливость.

— Не люблю вежливых. Тут кругом слишком много людей, которые озабочены тем, что вежливо, а что невежливо, что сделано, а что не сделано. Прошу вас, продолжайте.

— Что ж… природа тут такая непредсказуемая. Целыми днями завывает ветер, кухню оккупировали мыши. Честно сказать, меня это пугает. Здесь просто… много всего такого. Повсюду. Даже в доме. Особенно в доме. Наш сосед Людовик считает, что природе необходимо, чтобы ею управляли.

Жульен смеется:

— Нет, здесь вам необходимо дружить с природой. Жить с ней в гармонии. Если попытаетесь с ней бороться, она вас сломает.

— Ну, по крайней мере в этом вы с Людовиком согласны.

Звякает колокольчик на двери кафе, и в него возвращаются Ивонн и Тобиас. Тобиас редко злится подолгу, и Ивонн, похоже, уже успокоила его.

— Давайте выпьем наши персиковые коктейли, и добро пожаловать в нашу долину, — говорит Ивонн. — Я допустила оплошность. Ле Ражон — замечательное место. И местных жителей отпугивало вовсе не отсутствие там воды.

— Верно, — говорит Жульен. — Их отпугивали привидения.

Когда мы собираемся уходить, Жульен кладет руку мне на плечо.

— Заезжайте как-нибудь ко мне. Я живу в лесу на горе, которая рядом с вашей. Через каменную гряду, мимо той заводи, у которой нет края — вы знаете ее, она с водопадом. Сразу за сгоревшей деревней и каштановой рощей.

***

Я ухожу наверх и сижу с Фрейей в спальне, чувствуя ее легкое потягивание на своей груди и наслаждаясь умиротворением момента. Мы дышим с ней синхронно, и ее маленькое свернувшееся тельце прижимается ко мне. Ее сосредоточенный взгляд устремлен куда-то в точку у меня над головой. Потом глаза ее закатываются и губы чмокают. Левая согнутая рука поднимается в воздух, кулачки сжимаются, она вся начинает содрогаться и синеет. Через несколько секунд тело ее становится твердым, как у трупа, я не могу достучаться до нее: она больше не мой ребенок. Медленно и тупо я понимаю, что у нее приступ.

Кажется, что это тянется целую вечность, хотя по часам я вижу, что прошло всего несколько минут. Затем она судорожно глотает воздух, естественный цвет лица возвращается так же быстро, как исчез, и она уже снова моя маленькая крошка.

Я звоню доктору Фернандес.

— Две или три минуты? Давайте ей по пять миллиграммов фенобарбитона в день, и посмотрим, как оно будет дальше. Если приступ будет продолжаться более пяти минут, введите ей ректально валиум, который мы вам дали с собой. Если будет хуже, везите ее в отделение скорой помощи.

Ближайшая больница находится в двух часах езды. Если вам не удастся доставить ее в больницу вовремя… Я гоню от себя эту мысль.

Зачем я говорила Жульену о слабоумных, о том, как люди стараются избавиться от нежеланных детей? Я сглазила нас. Или, может быть, это дом наложил свое пагубное заклятье.

Когда я иду на кухню, чтобы принести ей лекарство, у меня возникает подсознательное впечатление, что внизу у стены мелькнула какая-то тень. Там, в плинтусе, дыра размером с бейсбольный мячик, которую я раньше не заметила, а по моей свежевыдраенной рабочей поверхности тянется след мышиного помета. Моя пачка с кукурузной мукой сброшена на пол, а когда я поднимаю ее, из отгрызенного уголка тонкой струйкой сочится мука.

Я мою медицинский шприц кипятком из чайника и отмеряю дозу фенобарбитона.

Фрейя вновь выглядит спокойной и нормальной. Она ловит губами липкое лекарство — в него подмешан сахар, — которое я выливаю ей в рот. Я крепко прижимаю ее к себе и глажу по головке, пока она не засыпает.

Позже я стою и смотрю на то, как она лежит в плетеной корзинке. Она в своей любимой позе: лежит на спине, закинув одну ручку на лицо. Дыхание ее мягкое и ровное, кожа розовая. Такая уравновешенная и такая хрупкая.

Я люблю ее уже больше, чем сразу после рождения, но при этом не могу защитить.

***

Неожиданно похолодало. Я уверена, что сегодня ночью вода на улице замерзнет и крокусы погибнут.

Я собираюсь отремонтировать нашу кухню раз и навсегда.

Я перехожу в наступление: вымываю печь для хлеба, сбиваю селитру долотом, выметаю стены и углы метлой, убираю паутину, смываю с пола кусочки штукатурки. Затем я надеваю респиратор и еще раз соскребаю мышиный помет со всех поверхностей с помощью хлорки и моющего средства.

Капитуляция полная и безоговорочная: пауки спасаются от моей метлы бегством. Крошки штукатурки исчезают в пасти пылесоса. Катышки мышиного помета растворяются в хлорке.

Затем я оставляю Фрейю на Тобиаса, а сама уезжаю к дому Людовика. Это оранжевое бунгало из шлакоблоков с аккуратной бетонной балюстрадой и внушительными металлическими воротами. Весь его двор зацементирован до последнего дюйма.

Похоже, Людовик рад меня видеть.

— Я построил этот дом сам, — с некоторой гордостью говорит он. — Хоть я и на пенсии, но люблю активность. — Он бросает на меня проницательный взгляд. — Угадайте, сколько мне лет.

— Ну, я не знаю, — говорю я, но он не дает мне отделаться этой фразой. Он продолжает выжидательно смотреть на меня, пока я, стараясь польстить ему, в конце концов не произношу: — Где-нибудь шестьдесят пять, наверное.

— Мне семьдесят девять, — с явным удовольствием объявляет он.

— Быть не может, — говорю я.

— О да! — самодовольно отвечает он. — Фасад еще хорош, но само здание уже рушится.

Похожая на мужчину женщина, которой на вид где-то под семьдесят, развешивает на нейлоновой веревке постиранное белье.

— Это Тереза, моя сожительница, — говорит Людовик.

Он не предпринимает никаких попыток пригласить меня в дом, равно как и не отвлекает Терезу от ее работы, чтобы познакомить нас.

— У нас по кухне бегают мыши, — говорю я. — Я боюсь, что это может быть опасно для здоровья. Для здоровья ребенка. Я хочу знать, что делать.

— Вам нужно использовать яд, — советует он.

— О, насчет этого я не уверена. Не люблю яды.

Людовик пожимает плечами и исчезает в доме, оставив меня стоять на своем забетонированном дворе и глазеть, как работает Тереза. Через несколько минут он возвращается с четырьмя маленькими деревянными мышеловками.

— Возьмите это и пользуйтесь столько, сколько нужно.

— Спасибо, вы очень добры.

— Не за что. Мы же соседи.

Я еду обратно вверх по склону. Зимняя палитра состоит исключительно из черных и серых красок: темная почва, мертвый лес, холодный камень. Голые виноградные лозы похожи на скрюченные и иссушенные руки мертвецов, тянущиеся из земли. Настроение у меня довольно унылое, вполне под стать этому ландшафту.

Прежде чем идти спать, я щедро заряжаю мышеловки сыром и беконом и размещаю их в стратегически важных точках по всей кухне.

Первое, что я вижу на следующее утро, — это геккон, который выглядывает из-за кухонной полки. Пауки напряженно трудились всю ночь, восстанавливая свои сети. На всех поверхностях лежит новый слой гипсовой крошки и новые россыпи мышиного помета. Даже черная плесень тоже начала заползать обратно.