Человек из тоннеля - Эдуард Ростовцев

- Почему подозрение пало на Липницкого? - спросил Валентин.

- Второго июня, когда был выдан этот наряд, Липницкого видели в главке. А на следующий день, едва вернувшись в Сосновск, он явился на базу. Как раз в то время, когда там находился Редченко. С базы они ушли вместе. И еще один факт: наряд не был отправлен поставщику по обычным каналам, а выдан кому-то на руки. Но кому? К исполнению наряд не предъявлялся. Значит тот, кто имел его, был своевременно предупрежден, что подлог обнаружен. Такую информацию здесь, в Сосновске, столь оперативно мог получить только Редченко. А его контакты с Липницким не вызывают сомнений.

- Виктор Михайлович, - обратился Валентин к Билякевичу, - по-моему, уже прослеживается связь: Редченко - Липницкий - Нагорный. Редченко и Липницкий, несомненно, соучастники в преступной махинации. Четвертого июня они должны были осуществить задуманное, но их предупредили об опасности. И в тот же день, здесь, в квартире Липницкого, было совершено покушение на Нагорного. Несомненно, эти события связаны.

- Нагорный? - переспросил Жмурко. - Я встречал эту фамилию. И кажется в связи с этим же делом. Сейчас попробую уточнить.

Пока он звонил в свой отдел, а затем еще куда-то, Валентин и Билякевич вышли в соседнюю комнату, где эксперты-криминалисты, взобравшись на кухонные табуреты, исследовали какое-то пятно на стене. На этом месте висела только что снятая картина, изображавшая пасторальную идиллию. По нарушенному слою пыли на стене и тыльной стороне картины эксперты установили, что за картиной продолжительное время лежал какой-то небольшой плоский предмет, который был изъят из этого своеобразного тайника буквально день или два назад. Валентин тоже хотел взобраться на табурет, разглядеть пятно, но его и Билякевича вызвал в коридор Жмурко.

- Имя, отчество Нагорного?

- Михаил Алексеевич.

- Подходит!

- Значит, и Нагорный имел отношение к этой махинации? - сам не зная почему, огорчился Валентин.

- Только с другой стороны. Он был одним из тех, кто обнаружил фиктивность заявки и забил тревогу. Подробностей не знаю - это разработка УБХСС республики.

- Почему же он... - начал было Валентин, но Жмурко остановил его.

- У меня не меньше вопросов. Но ответы на них мы сможем получить только в Киеве.

- Езжайте, Валентин Георгиевич, - поддержал его Билякевич. - Я помогу Мандзюку.

- Надо предупредить киевских коллег, - озаботился Жмурко. - Как бы Нагорный не наделал новых глупостей...

14

Он не собирался делать глупостей ни вчера, ни тем более - сегодня. Глупость он сделал четыре месяца назад, когда, не зная брода, сунулся в воду и поплатился за это. На берег его вынесло случайно - сейчас он осознавал это - и в какой-то мере понимал состояние Липницкого, очевидно принявшего его вчера за выходца с того света. Недаром же схватился за сердце, стал глотать таблетки. Это не вызывало жалости: Липницкий оказался не только негодяем, но и отчаянным лгуном. Слушать его оправдания было противно, видеть его покрытое потом одутловатое лицо - тем более. В июне Липницкий держался куда увереннее: нагличал, хамил, хотя уже тогда изрядно струсил - вначале отдал наряд и только затем, видимо опомнившись, вызвал своих подручных - "стальную" красотку и того, кто притаился в коридоре за вешалкой. Это было сделано довольно ловко, и он, Михаил, едва не попался впросак. Хорошо, что в последний момент сообразил, для чего к нему приставлена девица в "стальном" комбинезоне, и ухитрился спрятать наряд за картиной в кабинете. Этим идиотам не пришло в голову искать его там. Собственно, из-за наряда он вчера и пришел к Липницкому. Но тот этого не понял и дрожал, как суслик, умолял не губить его, показывал фотографии детей, внуков, свою последнюю электрокардиограмму, совал деньги. Это было противно, но деньги Михаил взял, потому что тогда, в июне, у него при себе было больше тысячи рублей, не говоря уже о костюме, портфеле, часах. Какого дьявола он должен прощать негодяю и это!

Теперь оставалось то последнее, ради чего он полез в это болото. Михаил не помнил, как и от кого узнал о подложном наряде, почему догадался о причастности к этой махинации Алины - память вернула ему прошлое с изъянами. Но у него складывалось впечатление, что и до этой истории он подозревал Алину в махинациях с нарядами. Однако почему-то не решался поговорить с ней начистоту: то ли отмахивался от своих подозрений, то ли боялся нарушить тот непрочный мир, который еще удерживал их вместе. Наряд послужил толчком к объяснению, которое давно назревало и которое уже нельзя было откладывать. Наряд и конверт со сторублевками, который он обнаружил в ее сумке. Вначале Алина изворачивалась, потом все валила на Геннадия - дескать тот ее подвел. Когда же Михаил сунул ей под нос конверт с деньгами, она стала кричать, не выбирая выражений, и только получив затрещину, сникла, расплакалась, назвала Липницкого...

В купе вошла молоденькая проводница, начала собирать постельное белье. Задев Михаила плечом и бедром, смутилась, порозовела. Он невольно улыбнулся, но тут же погасил улыбку: вспомнил Лилечку - проводница чем-то походила на нее. Очевидно, молодостью и этим вот непритворным смущением. Подумал, что минувшей ночью, будь он понастойчивей, мог бы круто изменить свою судьбу, но быстро прогнал эту мысль. Есть чувства, над которыми мы не властны, пока не ослаб их накал, пока память выталкивает их на поверхность. Нельзя в одночасье перестать негодовать, считать себя униженным и виноватым только потому, что случай предложил тебе более приятное чувство. С ноля можно начинать лишь, когда за спиной ничего нет, когда память сама отреклась от прошлого...

За окном в сгущающихся сумерках замелькали дачные платформы приближался Киев.

В вокзальной сутолоке Михаил на какое-то время отрешился от своих мыслей. Люди спешили на трамваи, троллейбусы, в метро, а ему некуда было спешить - то, что оставалось сделать, не требовало спешки.

Вспомнил, как двенадцать лет назад впервые приехал в Киев, и толпа пассажиров вынесла его, как и сейчас, в привокзальную сумятицу. Михаил тогда еще не видел такой большой площади, роящейся людьми, автомобилями. Можно было подумать, что всех приехавших в этот город тотчас же охватывала боязнь опоздать, не успеть куда-то, что-то упустить, кого-то не застать. Это чувство не передалось ему: он был уверен, что те, к кому он приехал, будут рады ему и сегодня, и завтра. Ему было восемнадцать, многое виделось в розовом свете, а те небольшие сомнения, что не оставляли его всю дорогу, рассеялись без следа, едва он ступил на площадь. Было летнее погожее утро с нежарким ласковым солнцем, легким освежающим ветерком, веселыми звонками трамваев, которые, казалось, приветствовали его - молодого вихрастого парня в линялых джинсах, с рюкзаком на плече.

Он катался на метро, бродил по Владимирской горке, гулял по набережной, ел мороженое сначала в одном, а потом в другом кафе, поехал на пляж, искупался, поиграл с парнями в волейбол, а с девушками в бадминтон, вернулся в город, пообедал в вареничной, сходил в кино. И только вечером направился туда, где его ждали, где он мог пожить некоторое время, пока не решится вопрос его поступления в институт. В какой институт он поступит, где и на что будет жить пять лет, он еще не знал. Все решил телефонный разговор с Алиной - она настояла на его приезде, заверила, что все будет в порядке: в нем примут участие и она, и Матвей Егорович. Ему было приятно такое внимание. Тем более, что оно исходило не только от Алины, но и от Матвея Егоровича, чей авторитет был для него непререкаем...

- Гражданин, у вас найдутся спички? - Небольшого росточка мужчина с объемистым дорожным портфелем смущенно улыбнулся Михаилу.

Спичек у него не было. Мужчина извинился, отошел, но затем снова подступил, спросил, как добраться до Крещатика. Михаил объяснил. Ему тоже захотелось спуститься в метро, доехать до Крещатика, пройтись по широким оживленным тротуарам, мимо уже расцвеченных огнями витрин, купить в киоске "Вечерку", взглянуть на таблицу игр футбольного чемпионата, зайти в кафе и выпить чашечку кофе. Но едва ступив на Крещатик, он поймал себя на том, что хитрит с собой, оттягивая момент встречи с Алиной. Так было двенадцать лет назад - он приехал сюда не потому, что ему некуда было податься, а потому, что в телефонном разговоре с Алиной уловил взволновавшие его нотки, которые сулили куда больше, чем ее слова. И в то же время он робел при одной мысли о встрече с ней в ее доме. Он не мог предугадать, чем обернется для него эта встреча - настроение Алины менялось, как погода в ноябре: она могла броситься ему на шею, расцеловать при всех, даже при Геннадии, но могла и едва кивнуть, уронив небрежно: "А-а, это ты!" и тут же повернуться спиной.

Невольно усмехнулся: теперь-то ему нечего робеть.

Поднялся вверх по Прорезной, зашел в подъезд старого дореволюционной постройки крепкостенного дома, поднялся на третий этаж. Свет в подъезде еще не зажгли, и на лестничной площадке было темновато. На этот раз не пришлось отыскивать в рюкзаке фонарик, включать его. Тем не менее Михаил замешкался у массивной двухстворчатой двери с медной ручкой и такой же поблескивающей в полумраке табличкой, словно еще сомневаясь, та ли это дверь. При том, что отлично знал не только дверь, но и то, что находилось за ней: узкий, сумеречный даже при свете стилизованных бра коридор, по обе стороны которого располагались утопленные в нишах двери: первая направо гостиная, вторая - кабинет "патриарха", напротив - спальня, рядом комната Алины, а за поворотом, впритык к кухне, узкая комнатушка, заставленная громоздкой мебелью, некогда перемещенной за ненадобностью из других комнат. В комнатушке поочередно жили Анисимовна - дальняя родственница "патриарха", потом Геннадий, а уж затем он, Михаил. Не только комнаты - каждая вещь в доме имела свое место и назначение, менять которые не имел права никто, кроме хозяина. Тут все было настолько отлаженно, солидно, незыблемо, что внушало трепет непосвященным. А посвященным во все здесь был только "патриарх".