Дети Капища - Ян Валетов

— За что, Раш?

— Что значит «за что», Умка?

— Большие деньги, полученные за что? Просто так большие деньги? Или надо за них что-то сделать? А если сделать — то что?

Рахметуллоев ухмыльнулся одними уголками рта.

— Ну, ты не был бы ты, если бы ответил прямо. Я начинаю думать, что кто-то из твоих предков был из наших мест. А что если ответить на мой вопрос отвлеченно? Без казуистики? Давай я скажу о себе, чтобы тебе, самому скромному, было легче. И Володя скажет, если хочешь. Давай?

Сергеев едва заметно кивнул, разглядывая Раша через пелену табачного дымка.

— Для меня, Умка, большие деньги сейчас начинаются после 100 миллионов. Когда-то я думал, что тысяча долларов — это большие деньги. Было и такое в моей биографии, — произнес Рахметуллоев, не меняя мягкой интонации, но смотрел он на Сергеева, словно через прицел карабина — тяжелый был взгляд, голосу вовсе не соответствующий. — Я, между прочим, очень трудно начинал. Время было такое, война была. Человеческая жизнь стоила очень дешево. Можно сказать — ничего не стоила. Знаешь ли ты, друг мой, что такое жить в стране, в которой все время идет гражданская война? Когда-нибудь я тебе расскажу, если к слову придется.

Для Михаила сумма в 100 миллионов долларов была не то чтобы запредельной — такую сумму еще можно было себе представить, хоть и чисто умозрительно, но вообразить себя ее владельцем он не мог, как ни напрягался.

— Ну? — не выдержал Блинов. — Миллион? Два? Десять?

— Не знаю, — честно ответил Сергеев. — Честно говоря, я никогда над этим не думал.

Раш засмеялся, и смех его был похож на кашель кота, подавившегося комком собственной шерсти. Он даже запрыгал в кресле, как шарик, весь розовый и гладкий. «Прицельный» взгляд был спрятан до следующего раза.

— Как такого нанимать, Володя? — спросил он, вытирая выступающие от смеха слезы. — Что ему предлагать? Как же так — ты не думал? Все мы — взрослые люди, Миша. Кто поверит, что ты не думал о деньгах за свою жизнь? Может, не так, как надо, думал? Мало думал? Машина у тебя не «запорожец». Костюм хороший, часы — пусть не за десять тысяч долларов, но и не за сто гривен. Квартира в Киеве в хорошем районе. Только не говори мне, что это все ты заработал будучи военным строителем! Все равно не поверю! И Блинов не поверит! Никто не поверит!

— Верить, не верить — дело ваше, ребята. — Смутить Сергеева было сложно. Легенда для того и создавалась, чтобы ей следовать. Захотят проверить — пусть проверяют. Нет в мире места, где можно ознакомиться с «правильными» документами — только ложные, отлично задокументированные следы. Система училась защищаться не одну сотню лет, и защита получилась совершенной. — Военные строители, кстати, чтобы вы знали, хорошие деньги получали…

— Да ну? — отозвался Блинов с нескрываемой иронией. — Это, конечно, в зависимости от того, кто платил и за что платил! Умка, давай договоримся, мы к тебе в душу не лезем: не можешь говорить — не говори. Не хочешь говорить — молчи себе на здоровье. Мы с Рашидом люди и государственные, и коммерческие одновременно: что такое тайна, когда она не твоя, понимаем. Поверь, насрать нам с высокой горки, кем и где ты был раньше! Может, ты рогатый скот насиловал или жег деревни с дружками из Легиона? Нам с Рашем разницы нет! Ты наш старый друг, но и это не главное. Я видел, каков ты в ситуации, когда пасуют даже профессионалы. Я ведь, Умка, не должен здесь с вами сидеть. Я, дорогой мой военный строитель, должен давно лежать под дорогим памятником в прочном гробу. Это ты меня спас дважды!

— Я и свою шкуру спасал, — напомнил Сергеев, гася в пепельнице докуренную почти до фильтра сигарету, — мы в общем-то в одной лодке были. Как бы я спас себя, если бы не вытащил тебя, Блинчик? Ладно, ребята, проехали. Как я вам докажу, что я представитель самой мирной в мире профессии, если вы убеждены в обратном? Ну, хотите, проверьте архивы…

— Проверили, — перебил его Раш спокойно. — Действительно, ты почти Растрелли. Созидал и строил по всему миру. И знаешь, что интересно, похоже, что столь подробной, со всеми файликами и бумажками, ссылочками, приказами о переводах, справками о прибытии и прочими мелочами, информации нет больше ни у кого из твоих, так сказать, коллег. У всех — бардак, половины бумаг нет, еще треть утеряна — и только у некоторых избранных, вроде тебя, весь джентльменский набор. Скажи-ка, Умка, тебе бы такое не показалось странным? Просто как обычному здравомыслящему человеку?

«Тут он, может быть, и прав, — подумал Сергеев. — Тут как раз такой случай, когда чересчур хорошо — тоже нехорошо! На фоне общей безалаберности и всей неразберихи последних лет надо было бы это учесть. Но как быстро проверили! Просто рекордно быстро. Через кого, интересно бы узнать?»

Он пожал плечами.

— Придумал бы я для вас какую-нибудь завлекательную историю, чтобы ваше любопытство свернулось, развернулось и тихо умерло от избытка информации. Да вот только врать неохота! Нет у меня другой истории, Раш! Так что — нравится тебе, не нравится — поделать я ничего не смогу.

— Это ответ? — спросил Раш серьезно.

— Да, это ответ.

— Окончательный?

— Возможно.

Блинчик рассмеялся и опять поднял стакан, уже наполовину пустой.

— Отличная у нас беседа получается! Мужики, давайте-ка выпьем — это все-таки роднит!

— Ты всегда был хитрец, — сказал Рахметуллоев Михаилу без улыбки, не сводя с него тяжелого взгляда своих бархатных глаз. — Даже тогда, когда мы были детьми. Твое здоровье, Умка!

Сергеев приподнял свой бокал в ответ.

— Давайте пока разговор отложим, — предложил Блинчик. — Например, на «после обеда». Что-то у нас не очень здорово все получается…

И действительно, получалось не очень здорово. В воздухе повисла напряженность — что-то, отдаленно напоминающее накатывающуюся грозу.

Хоть Рахметуллоев шутил, и шутил остроумно, хоть Блинчик рассказывал разные случаи из своей додепутатской и депутатской жизни — смешные и несмешные, хоть литровая бутылка с породистым виски опустела больше чем наполовину — обстановка все равно напоминала детский утренник, на который по ошибке привели старшеклассников, уже давно не верящих ни в Деда Мороза, ни в Снегурочку.

Когда подали обед, разговор вообще нырнул в никуда — закрутившись вокруг кулинарных изысков, особенностей некоторых алкогольных напитков и прочей ерунды. Потом, когда принесли гуляш, выяснилось, что повар у Блинова — венгр. Рашид обрадовался и рассказал, что у него одно время работал повар-итальянец, выписанный из Рима за очень большие деньги, но в один прекрасный день он исчез, не оставив почти никаких следов. А обнаружили его люди Раша в одном из военных лагерей в предгорьях, где ему приходилось готовить еду для полевого командира, который в тонкостях кухни не разбирался и едва ли мог отличить пармезан от рокфора. Повара удалось отбить, расстреляв почти весь отряд, но по дороге обратно, в поместье Раша, у насмерть перепуганного итальянца «съехала крыша», и его в тяжелейшем состоянии отправили домой, в Рим.

У Сергеева личного повара-иностранца никогда не было, и он рассказал им правдивую историю про бармена-кубинца по имени Санчес, работавшего когда-то в баре Sole на набережной Гаваны, который умел жонглировать четырьмя бутылками одновременно и при этом умудрялся смешивать самые вкусные коктейли в мире.

Хорошенько набравшийся Блинчик немедленно проявил инициативу и предложил слетать на Кубу для того, чтобы выпить в том самом баре, не подозревая, что бар Sole был разгромлен кубинской контрразведкой еще в девяносто третьем, а Санчес…

Тут вмешался Раш, переключивший тему на женщин, от чего Блинчик немедленно сделался подозрительно задумчив и заерзал в кресле — похоже, что в этот момент лангеты начали мешать ему по-настоящему.

Вторая перемена блюд подавалась уже под рассказы Раша о его поездках на Юго-Восток Азии и жарких ночах в Будапеште, Амстердаме и в Африке. Блинов изредка вставлял шутки нужной направленности, но откровенно тосковал и пил еще больше. Сергеев, который женщин любил, а вот скабрезные разговоры о них — нет, выпивал молча.

Виски кончился. Блинчик потребовал водки, раскрасневшийся Раш смотрел на Сергеева то с нежностью, то с недоверием. Сергеев, умеющий пить профессионально, начал ощущать, что до момента, который на их служебном сленге назывался «погасили свет», остается грамм двести и, если он не хочет закончить вечер в тарелке с печеночной горячей закуской, пора тормозить.

Однако развлечения только начинались — Владимир Анатольевич, откушавши грамм сто водочки, превосходно, без снижения градуса легшие на почти четыреста граммов виски, вдруг осознал, что гипс все же порывам души не помеха, и предложил позвонить девочкам. Раш немедленно полез в пиджак за мобилкой, которая почему-то, описав в воздухе дугу, ухнула в бассейн практически без брызг, как чемпион по прыжкам в воду. Раш пытался ее поймать — и вслед за мобилкой в воду отправились горшок с безымянным растением и некоторая часть сервировки стола.