Цветы на чердаке - Вирджиния Эндрюс

— Послушайте, — сказала мама с вымученной бодростью, — это были просто ивовые прутья. Было совсем не так больно. Моя гордость пострадала гораздо больше, чем моя плоть. Когда твои родители секут тебя как раба или животное, это действительно унизительно. Но не переживайте, потому что если вы думаете, что такое может повториться, то вы ошибаетесь. Только в этот раз я могла бы перенести в сто раз больше ударов, чем я получила, чтобы прожить еще пятнадцать лет с вашим отцом и с вами. Мы были счастливы. Хотя мне очень больно, что она заставила меня показать вам это.

Она села на кровати, приглашая нас собраться вокруг, успокоиться, хотя я старалась не обнимать ее снова за больные места. Посадив близнецов к себе на колени, она похлопала по кровати, указывая, чтобы мы сели рядом, и начала говорить. Слова давались ей трудно, и нам было не легче слушать их.

— Я хочу, чтобы вы слушали очень внимательно запомнили каждое мое слово. — Сделав паузу, она осмотрела комнату и внимательно взглянула на кремовые стены, как будто она видела сквозь них и могла заглянуть во все комнаты этого гигантского дома. — Это странный дом, а люди, которые здесь живут, еще более странные, естественно, не слуги, а мои родители. Я должна была сразу предупредить вас, что они фанатично религиозны. Верить в Бога — это хорошо, это правильно. Но когда вера основана на цитатах из Ветхого Завета, которые человек выискивает, чтобы интерпретировать, какая из цитат лучше всего соответствует его потребностям, это лицемерие, и это как раз то, чем занимаются мои родители.

Да, мой отец умирает, но каждое воскресенье его везут в церковь: или в кресле на колесах, если он чувствует себя достаточно хорошо, или на носилках, если ему хуже, и он отдает десятую часть своего дохода, а это, естественно, очень значительные деньги — на нужды церкви. Поэтому ему там все очень рады. На его деньги была построена церковь, он купил для нее витражи, он контролирует пастора и влияет на содержание его проповедей. Он хочет вымостить свой путь на небеса золотом, и если бы святого Петра можно было подкупить, он обязательно получил бы право на вход. В своей церкви с ним обращаются как с богом или живым святым, поэтому после службы он возвращается домой и чувствует, что имеет право делать все, что он пожелает, потому что выполнил свой долг, внес свою плату и заработал спасение души.

Когда мы росли здесь вместе с моими старшими братьями, нас буквально заставляли ходить в церковь, даже если мы болели и должны были, по идее, оставаться в постели. Религия стояла у нас комом в горле. «Будьте добродетельны, будьте добродетельны, будьте добродетельны», — вот все, что мы слышали. Каждый день маленькие удовольствия,, которые позволительны для нормальных людей, объявлялись для нас греховными. Нам с братьями не разрешали плавать, потому что это означало носить купальный костюм и выставлять напоказ большую часть своего тела. Нам запрещали играть в карты и любые другие азартные игры. Нам запрещали танцевать, потому что это означало близкое соприкосновение с противоположным полом. Нам предписывалось контролировать свои мысли, чтобы они не касались греховных предметов, потому что, как считали наши родители, мысли так же греховны, как и поступки. Перечислять то, что нам было запрещено делать, можно до бесконечности, казалось, все веселое и интересное было для нас греховным. А, как известно, в молодом человеке все начинает протестовать, когда ему слишком много запрещают, и тогда пробуждается желание делать все наоборот.

Мои родители, пытаясь сделать из нас святых, ангелов во плоти, преуспели только в одном — сделали нас гораздо хуже, чем мы выросли бы без их излишней строгости.

Я слушала, широко открыв глаза. Крис и близнецы тоже сидели завороженные.

— Потом, однажды, среди всего этого возник красивый мужчина. Его отец был моим дедушкой и умер, когда ему было всего три года. Его мать звали Алисия, и когда она вышла замуж за моего дедушку, ей было шестнадцать лет, а ему — пятьдесят пять. Поэтому, в принципе, она должна была прожить очень долго, чтобы увидеть своего сына взрослым человеком. К сожалению, Алисия умерла очень молодой. Моего дедушку звали Гариенд Кристофер Фок-сворт, и когда он умер, половина его состояния должна была отойти к младшему сыну. Но Малькольм, мой отец, получил право распоряжаться состоянием своего отца, назначив себя администратором, поскольку трехлетний мальчик, разумеется, не имел права голоса, а Алисия были его лишена. Когда мой отец захватил все под свой контроль, он выкинул Алисию и ее маленького сына. Они уехали в Ричмонд к родителям Алисии, и там она жила, пока не вышла замуж во второй раз. Она счастливо прожила несколько лет с молодым человеком, которого любила с детства, а потом он тоже умер. Дважды побывав замужем, дважды овдовев и оставшись одна с маленьким сыном, она вдобавок лишилась и поддержки родителей, которые тоже умерли. А потом, однажды, она обнаружила у себя на груди уплотнение и через несколько лет умерла от рака.

И вот тогда ее сын, Гаральд Кристофер Фоксворт-Четвертый, приехал жить сюда. Мы всегда называли его просто «Крис».

Затем, после некоторого колебания, она спросила:

— Вы знаете, о ком я говорю? Угадали, кто был этот молодой человек?

Я вздрогнула. Итак, вот кто такой этот загадочный двоюродный дядя.

— Папа… ты имеешь в виду папу, — прошептала я.

— Да, — сказала она и глубоко вздохнула.

Нагнувшись вперед, я посмотрела на моего старшего брата. Он сидел совершенно неподвижно, с блестящими глазами и странным выражением лица.

Мама продолжала:

— Ваш отец приходился мне двоюродным дядей, но он был всего на три года старше меня. Помню, как я увидела его впервые. Я знала, что к нам приезжает мой молодой двоюродный дядя, и хотела произвести хорошее впечатление, поэтому весь день я готовилась, завила волосы, приняла ванну и одела платье, которое на мой тогдашний взгляд было самым красивым и лучше всего мне подходило. Мне было четырнадцать лет, а в этом возрасте девушка впервые начинает ощущать свою власть над мужчинами. К тому же я знала, что мальчики считают меня красивой, и, наверное, в тот момент я окончательно созрела для того, чтобы влюбиться.

— Вашему отцу было семнадцать. Была поздняя весна, и он стоял посреди холла с двумя чемоданами и в стоптанных ботинках. Его одежда также выглядела изношенной, и он из нее явно вырос. Рядом с ним стояли мои родители, а он вертел головой из стороны в сторону, пораженный богатством дома, в который приехал. Я никогда не обращала внимания на то, что окружало меня. Я принимала это как должное и пока не вышла замуж и не лишилась всей этой роскоши вряд ли понимала, что росла в исключительных условиях.

Видите ли, мой отец, что называется, «собиратель». Он покупает все, что считается уникальными произведениями искусства, не потому, что ценит это искусство, но просто потому, что ему нравится чувство обладания. Он, наверное, хотел бы владеть всем, если бы это было возможно, особенно красивыми вещами. Я чувствовала, что я часть его коллекции objects d'art, и он собирался оставить меня себе, чтобы другие не смогли наслаждаться его собственностью.

Лицо матери залилось краской, и она смотрела куда-то вдаль, видимо, назад, в тот удивительный день, когда ее молодой двоюродный дядя ворвался в ее жизнь, чтобы произвести в ней такие изменения.

— Ваш отец приехал тогда к нам, такой невинный, такой чувствительный и доверчивый, знающий только настоящую привязанность, истинную любовь и

— бедность. Из четырех-комнатного коттеджа он приехал в огромный, величественный дом, ослепивший его своим великолепием и вселивший новые надежды. Он думал, что повстречал миг удачи и попал в настоящий рай на земле. На моих отца и мать он смотрел с нескрываемой благодарностью. Боже, мне до сих пор больно и жалко вспоминать его благодарность. Половина всего, на что он смотрел с таким восхищением, должна была по всем правилам принадлежать ему. Мои родители сделали все, чтобы он чувствовал себя бедным родственником.

Я увидела, как он стоит, освещенный бьющими в окно косыми лучами солнца, и остановилась посреди лестницы, не в силах ступать дальше. Его золотые волосы были окружены серебристым сиянием. Он был красивым — не просто симпатичным, а именно красивым, надеюсь, вы понимаете, что это разные вещи. Он обладал настоящей красотой, которая, казалось, излучалась изнутри.

Наверное, он услышал мои шаги, потому что поднял голову, и его голубые глаза засияли: о, я помню, как они засияли, а потом, когда нас представили, его взгляд потух. Так же, как и я, он был разочарован, узнав, что я его двоюродная племянница. Потому что в тот самый день, когда мы обменялись взглядами, он — стоя в холле, а я — на лестнице, в наших сердцах затеплился огонек, который все разрастался и разрастался до тех пор, пока мы уже были не в состоянии скрывать его.