Прозрение. Спроси себя - Семен Клебанов

— Да.

— Дойдем до отправной точки и признаем: первопричина трагедии кроется в самом факте — в совершенном преступлении.

И снова Дмитрий Николаевич почувствовал укор. Он взглянул на хозяина кабинета и, по-своему оценив сказанное, с печалью заметил:

— Вы начали с совести, к ней и пришли. Вернулись на круги своя.

— Куда ж от нее денешься? «Мы родимся с добродетелями, и совесть дана им в охранение…» Это еще Лобачевский сказал. Почти сто пятьдесят лет назад. Дмитрий Николаевич, у меня к вам просьба. У вас в ближайшие дни будут операции?

— Вы обо мне?

— Да.

— Я сейчас не работаю.

— Почему? Кто-то уже распорядился?

— Нет. Я сам. Не могу. Это ведь глаза… Мозоли удалять и то нужно настроение. Почему вы спросили?

— Хотел бы поприсутствовать. Посмотреть.

— В больнице операции ежедневно.

— Мне хотелось увидеть именно вас во время операции.

— А здесь… Я другой?

— Мне очень важно все о вас узнать.

— Обо мне — пожалуйста. Только очень прошу — пусть моя семья, если это возможно, пока будет вне случившегося.

— Ясно.

Ярцев подумал, что еще две-три такие встречи, и он не сможет войти в операционную. А это ведь тоже смерть… Только медленная, долгая, очень долгая. Знает, думает ли об этом Вячеслав Александрович?

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Три дня подряд, приходя на работу, Вячеслав Александрович вынимал из сейфа дело Ярцева — тощую папочку, где было подшито всего лишь семь страниц заявления и несколько листиков с записями беседы с Дмитрием Николаевичем. Он много раз перечитывал материалы, разглядывал карту Полесья, думал, как выстроить схему предстоящего расследования. Работа подвигалась медленно. Мешало обидное чувство профессионального бессилия. Такое с ним бывало редко. Но теперь напряжение резко обострилось.

Вячеслав Александрович разложил на столе большой лист бумаги и с усердием рисовал места события — дом Крапивки, дорогу, по которой убегал Проклов, на отлете изобразил товарный состав с платформой, груженной лесом. В правой стороне, ближе к кромке листа, начертил круг, вписал в него: «Челябинск».

Потом в различных точках расположил людей, обозначил их имена и фамилии. Человечки, правда, ему не удались — одни палочки и нолики. Как в детском рисунке.

Вячеслав Александрович озабоченно посматривал на картинку, мысленно восстанавливая события давних лет. Но при всем его незаурядном творческом воображении, он не мог преодолеть барьера, возникшего в ходе размышлений:

«А может, все было иначе… Хотя бы разговор с прокурором Жбаковым. Ведь не исключено, что архив сохранился, а Ярцев утверждает — сгорел. А приговор? Только и есть — заметка в газете. Но могла быть допущена ошибка. Известны и такие случаи. Выходит, рановато нарисовал картинку. А вдруг все окажется правдой? Есть свидетель — Крапивка. Вот здесь, — Вячеслав Александрович ткнул карандашом в прямоугольник лаза, — он находился во время разбоя. Так… Буду допрашивать, получу показания… Но где гарантия, что Ярцев не откажется от своего заявления? Да, да — откажется! — Он поставил в центре картинки большой вопрос. — Надо вызывать Ярцева. Придет профессор, подтвердит признание. Что это даст? Неужели ты — следователь Ледогоров, уверуешь, что в твоих руках неоспоримое свидетельство истины? Тогда, брат, собирай манатки, сдавай дела. — Вячеслав Александрович подошел к аквариуму. — А ты что скажешь, золотая рыбка? Молчишь, рыбья душа. Ладно, успокойся! Не станет Ледогоров собирать манатки. Будем соображать, как действовать. Где-то ведь есть выход из лабиринта. Скажу тебе по секрету: направлений поиска в подобном варианте: раз, два и — стоп! Прикинь, может, подскажешь мудрое. Отпущу тебя в сине море!..»

Рыбка, мордочкой уткнувшись в стекло, выслушала Ледогорова и, вильнув хвостиком, уплыла к бледно-розовой ракушке.

Вячеслав Александрович походил по кабинету, затем торопливо подошел к столу и размашисто написал на рисунке два слова: «Жбаков» и «Приговор».

По нахмуренному лицу скользнула ироничная улыбка — признак осуждения прежней версии.

Он вызвал секретаря, продиктовал телеграмму Жбакову — просил разыскать дело Проклова.

На другой день прибыл ответ: архив не сохранился.

Прочитав телеграмму, Вячеслав Александрович огорчился. Как воссоздать модель преступления? Время не оставило зримых следов, совокупность которых могла бы помочь расследованию.

Но сожаление довольно скоро отступило — ничего не поделаешь: война…

И все-таки раздумья привели его к важному заключению — Ярцев пока единственный человек, знающий всю правду об убийстве родителей Крапивки. Но он не воспользовался гибелью архива в своих целях.

Так появился кирпичик, который Вячеслав Александрович положил в фундамент своей модели. И тут же жирной чертой зачеркнул на картинке: «Жбаков».

Теперь все его внимание привлекло слово: «Приговор». Он понимал, что пожар испепелил и судебный приговор, находившийся в деле. Значит, можно смело исключить и эту надпись. Надежды воскресить важнейший документ у суда нет.

Но что-то внутри упорно сопротивлялось, сдерживало руку. И он резко отбросил карандаш.

В четверг Вячеслав Александрович беседовал с Ярцевым.

— Давайте приступим к работе, — предложил он, — будем устранять неясности. Любое событие преступления к моменту начала расследования всегда находится в прошлом. — Он раскрыл дело Проклова, перелистал несколько страничек и доверительно, словно разговаривал с другом, произнес: — Здесь лишь предлагаемые условия задачи… Увы, только в школьных учебниках на последних страницах обозначен ответ. У нас этого нет. Путь перехода от вероятного знания в достоверное чертовски сложен. Будь на моем месте сам Шерлок Холмс, он бы так же оценил ситуацию.

— И я не доктор Ватсон, — заметил Дмитрий Николаевич, пытаясь разгадать едва уловимый замысел следователя.

— В моей практике не было случая, чтобы я предложил человеку, чье дело веду, сесть рядом со мной и установить истину… Вам — предлагаю.

— Это знак доверия, — спросил Дмитрий Николаевич, — или…

Вячеслав Александрович мягко перебил:

— Сомневаетесь?

— Как вам сказать… Я понял, что мое заявление вас не устраивает. Вы хотите получить другой документ? Исключено!

— Уточним. Вы, Дмитрий Николаевич, — заявитель. Когда ваше заявление поступило в прокуратуру, оно стало юридическим документом. Сейчас просто поздно рассуждать: устраивает или не устраивает. Теперь — такова моя обязанность расследовать дело — ваше заявление дает повод для многих вопросов. Поэтому прошу вас посмотреть на документ глазами человека, который может подтвердить достоверность изложенного. Но я, следователь Ледогоров, отнюдь не перекладываю на ваши плечи свою обязанность — доказать виновность заявителя или дать иное заключение. Верю или не верю — понятие субъективное. Первооснова соблюдения закона — доказательство. Давайте рассмотрим дело с этих позиций.

— Я готов. Спрашивайте.

Вячеслав Александрович надеялся, что тактический путь установления контакта с Ярцевым — обращаться к добрым началам в душе человека — приведет к выявлению подробностей, которых нет в заявлении. Он снова вспомнил телеграмму Жбакова — свидетельство правдивости Ярцева, и спокойно спросил:

— Вы ничего не хотите добавить к заявлению?

— Нет… Пока нет.

— Ну и ладно. — Вячеслав Александрович не стал уточнять оговорку Ярцева. — Когда вы пошли в дом Крапивки, у вас не возникло опасения, что хозяева окажут сопротивление? Топор-то у них, во всяком случае, был. На что вы рассчитывали?

Дмитрий Николаевич покраснел. Вопрос адресован Проклову. О чем он тогда думал?

— Не знаю… Помню, кудлатый сказал: «У нас есть документ. Разрешено производить обыск».

— Вы видели документ?

— Нет. Поверил, что есть такая бумажка. Злость во мне кипела. Мать вспоминал.

— Вы знали, что у них есть револьвер?

— Нет. Видел, как кудлатый вынул из кармана пугач. Говорил, что купил мальчонке.

— Когда это было?

— На поминках. Когда водку пили. Взял я пугач, посмотрел. Щелк, щелк… игрушка!

— Почему убили отца Крапивки?

— Не знаю.

— Как это произошло?

— Я долго не мог открыть крышку сундука. Старик бросился на меня. Тогда хромоногий потащил его к печке. Старик вырвался, схватил кочергу, ударил хромого. Кудлатый стоял рядом со мной. Караулил, как бы я кубышку не унес. Хромоногий опять полез в драку. Старик отшвырнул его. Тогда кудлатый вынул из кармана кожанки револьвер и выстрелил. Убил старика. Я все еще возился с сундуком. Наконец отвалил крышку. Кудлатый подскочил, взял кубышку. А я — сапоги. Новые. Хромоногий повалил мать Крапивки. Заметил, у него был нож. Мать билась в истерике. Видно, он ранил ее и отбежал к окну. Кудлатый крикнул: «Ванька, добей ведьму!» Я испугался, бросил сапоги и попятился к двери. В этот момент увидел Федьку. Кудлатый кричал: «Добей!» Но я убежал. Что было дальше — не знаю. Когда добежал до шоссе, услыхал второй выстрел. Я не оглядывался — удирал. Вот так это запомнилось.