Цветы тянутся к солнцу - Лябиба Ихсанова

Приземистые каменные лавки бая Гильметдина на ярмарке стояли на месте. И замки на дверях были целы, и окна целы. Бай довольный. Не слезая с сиденья, сказал несколько слов сторожам и, тронув Хусаина, велел ехать к кремлю. На повороте к дамбе Гильметдин велел остановить лошадей возле красной церкви у семи дорог. Здесь то ли штаб был у юнкеров, то ли еще что. Только толстая дубовая дверь все время хлопала. Щеголеватые офицеры в золотых погонах, перетянутые ремнями, то входили туда, то выходили. Гильметдин-бай кряхтя сошел на тротуар и тоже вошел в дверь.

Хусаин прикинул, что придется долго стоять, отвел экипаж в сторону. Но оказалось, что он и тут не разобрался. Десяти минут не прошло, Гильметдин вышел, да не один, а вдвоем с сыном — офицером. Тот взмахнул белой перчаткой, подозвал Хусаина. Когда экипаж подъехал, офицер, кивнул отцу, на ходу вскочил на сиденье и приказал:

— На Адмиралтейскую дамбу! Да поскорее, слышишь?

Хусаин слегка ударил лошадей вожжами. Лошади приняли сразу и помчались крупной рысью, звонко стуча подковами по каменной мостовой.

Хусаин осмотрелся. Куда ни глянь, за всеми укрытиями притаились солдаты. Повсюду сверкали погоны юнкеров.

Один совсем молоденький бросился было к экипажу, но, увидев на сиденье офицера, взял под козырек и отпрянул в сторону.

«А ты-то куда? — зло подумал Хусаин. — Тебе в лапту играть в самый раз, а ты винтовкой машешь. Смял бы тебя, дурака, лошадьми, а отцу с матерью — слезы…»

И вдруг он увидел ребят. Две девочки и мальчик, поднявшись на дамбу, мчались наискосок, навстречу экипажу. Хусаин не увидел, он сердцем почувствовал, что это его дочка и внучка. Не раздумывая, он повернул экипаж в сторону бегущих ребят и вытянул ременным кнутом и без того бойко бежавших лошадей. Сытые лошади помчались галопом, копытами высекая искры из камней мостовой.

— Куда тебя шайтан несет? Стой, слышишь, стой, мерзавец! — крикнул офицер.

Но Хусаин ничего не слышал. Он гнал лошадей, яростно нахлестывая их кнутом.

Тогда офицер выхватил наган и выстрелил в воздух.

Солдаты, лежавшие за укрытиями, по-своему поняли этот выстрел. Защелкали затворы. Не целясь, не задумываясь, солдаты и юнкера открыли беглый огонь по берегу Казанки. В ответ и оттуда засвистели пули.

Круто осадив лошадей, Хусаин бросился к Газизе. И она, увидев отца, бросилась навстречу, кинулась было к нему и вдруг, вскрикнув, стала падать. Хусаин подхватил девочку, и горячая струйка крови потекла по его руке.

Прижав дочку к своей груди, Хусаин оглянулся по сторонам, словно моля о помощи. И вдруг он увидел молодого хозяина. Офицер сидел в экипаже, злобно глядя на детей.

Еще крепче сжав окровавленное тело дочери, Хусаин, расставив ноги, так, как хаживал когда-то на кулачные бои, направился к экипажу. У офицера в руке был наган. Одной пулей он мог бы остановить непокорного слугу. Но столько гнева было в обезумевшем взгляде Хусаина, что, не выдержав этого взгляда, офицер спрыгнул на землю и, пятясь, затерялся в толпе солдат.

Закира как завороженная молча смотрела на красные капельки, падавшие на землю, еще не понимая, что произошло.

Резкий голос Матали пробудил ее сознание.

— Дядя Хусаин! — крикнул мальчик. — Я завернул лошадей, садись.

— А? Лошадей? Скорее, скорее! — опомнившись, сказал Хусаин.

Как только Хусаин со своей бесценной ношей забрался в экипаж, Матали дернул вожжи, и лошади, возбужденные выстрелами, трещавшими кругом, сразу понесли галопом. Закира едва успела вскочить на подножку. А Матали об одном думал: как бы скорее увезти Газизу из этого страшного места.

— …Папа!

Черные, как ягодки черемухи, глаза открылись, длинные ресницы дрогнули.

— Лежи, доченька, лежи спокойно, — сказала Фатыйха.

— Мама, а где я?

— Дома, доченька, дома.

— Открыла глаза, детка? — Хусаин погладил дочку по волосам.

По щеке Газизы скатилась слезинка.

— А где ребята? — спросила Газиза, тяжело переводя дыхание.

— Здесь мы, все здесь, — сказал Матали.

— И ты, Галия, тут?

— И я, — кивком отвечает Галия. Но Газиза не видела подругу. Она искала глазами Закиру и Матали. Ребята подошли поближе.

— Мы отнесли бумагу, — шепотом сказала Закира.

— Я сам в руки отдал Васильеву, — тихонько добавил Матали.

Газиза улыбнулась в ответ и снова закрыла глаза. Страшные картины пережитого вставали перед ней. Фонтанчики песка над пулями, зарывающимися в берег… Огненные языки пламени, вылетающие из пушек… Опрокинутые котлы… Холодная рука, зажавшая ствол лопуха…

В ушах звучал грохот канонады, треск пулеметных очередей, дребезжание стекол в окне, ржание лошадей…

А потом наступили ночь и тишина. Газиза уже не видела и не слышала ничего больше.

А в городе шел бой. Ни днем, ни ночью не умолкала стрельба. Красные бойцы с Арского поля и с шабановской фабрики пробились в Заречье. Алафузовцы теснили юнкеров. Ряды красных росли с каждым часом. Они уже не умещались на дамбе — растеклись по лугам, заполнили все улицы.

Не выдержав натиска красных, юнкера укрылись за стенами кремля. Но и древние стены не смогли уберечь их от ярости восставшего народа. Кажется, вот-вот рухнут кремлевские стены и погребут под обломками все, что осталось от защитников старого строя.

Близился день, когда над Казанским кремлем поднимется алое знамя, такое же яркое, как кровь Газизы и Асадуллы и тысяч других людей, и здесь, и в других городах не пожалевших своей крови, чтобы поднять знамя свободы.

Часть вторая

Не скоро Газиза встала на ноги. Прошла трудная темная осень. Снег выпал на мерзлую землю. Пришел декабрь и принес трескучие морозы.

А Газиза все маялась между жизнью и смертью.

В декабре ее положили в больницу. Врач осмотрел худенькое горячее тельце, снял повязку и сказал строго:

— Что же вы сразу-то не принесли ее? Ведь чуть-чуть не загубили девочку.

Хусаину говорили, что в больнице Газизе станет лучше. Ханифа каждый день приходила, уговаривала отца и мать отдать Газизу в руки врачей.

Хусаин согласился было. Но Фатыйха, молчаливая, всегда покорная воле мужа, и слышать не хотела об этом.

— Да вы подумайте, что говорите, — возмущалась она, — чтобы я отдала свою девочку, маленькую мою в руки неверных? Пожелает аллах, смилостивится, она и дома поправится. А если не угодно будет аллаху, пусть у меня на руках закроет глазки.

Прежде Хусаин не дал бы ей много разговаривать. Он и говорить не стал бы с женой, только брови нахмурил бы. Да с тех пор как привез он домой дочку, раненную шальной пулей, словно подменили Хусаина. Пропал его прежний характер, погас прежний огонь.

Весь мир перевернулся. Все вверх дном полетело. Не знаешь, о чем и думать… Да еще из-за каждого угла, из каждого окна байские прислужники стреляют по ночам в честных людей.

А Газизе с каждым днем все хуже становилось. Все ее тело пылало огнем, губы потрескались, запеклись. Закира день и ночь сидела у ее изголовья. Намочит в миске салфеточку и приложит к сухим губам, к горячему лбу. Посмотрит на тонкие веки, прошитые голубыми жилками, и страшно становится. Вот-вот, кажется, оборвутся эти тонкие ниточки и навсегда закроются глаза любимой подруги.

Как-то под вечер особенно плохо стало Газизе. Она билась в постели, хрипела. Потом успокоилась и лежала почти не дыша.

Расстроенная Фатыйха, сдерживая рыдания, сказала мужу:

— Отец, отходит наша маленькая. Надо сходить за соседкой.

Потом пришла Бадыгельзямал, всплеснула руками и долго читала молитвы у изголовья Газизы. А Закира бросилась на Ягодную, за матерью.

Когда запыхавшаяся Ханифа вбежала в комнату, Газиза была без сознания.

— Спорьте, не спорьте, — решительно сказала Ханифа, — отнесу сестренку в больницу.

Мать заспорила было. Но Ханифа и слушать не стала. Она завернула худенькое тельце сестры в одеяло, прижала его к груди, как маленького ребенка, и понесла в больницу.

Хусаин и Фатыйха не сказали ни слова. Они так и стояли неподвижно и молча, только Фатыйха вздрогнула от стука хлопнувшей двери…

Морозным днем Газиза на своих ногах, держась за руку матери, пришла домой.

Ох и ждала она этого дня! Она и по маме соскучилась, и по отцу, и по товарищам. Да что там, ей и тараканы в щелях показались родными, когда она вернулась домой.

Впрочем, и в больнице ее навещали друзья. В палату их, конечно, не пускали. Старый врач, похожий на дядю Николая с алафузовской фабрики, на вид казался добрым. Ребята думали, что кого-кого, а их-то, лучших друзей Газизы, пустят к ней. Но он и слушать не стал.

— Ступайте, ступайте отсюда, — сказал он сердито. — Нечего заразу разносить. Вот поправится ваша подружка, сама прибежит…

Но не такие это были ребята, чтобы просто так повернуться и уйти. Они узнали, где палата, в которой лежит Газиза, зашли как-то во двор и, протаяв дыханием лед на замерзшем стекле, по очереди заглядывали в палату, прижимая носы к холодному стеклу.