Край льда - Кюсаку Юмэно

Затем я переоделась в китаянку и, нацепив очки, пошла по боковой улочке, ведущей к «Серебряному месяцу». К счастью, на меня никто не обращал внимания, и я взволнованно ждала твоего появления, не будучи даже уверенной, что ты в этом здании.

Пробило десять. Я увидела мальчика-посыльного из штаба красных — он ехал на велосипеде. Заметив меня, парнишка сделал знак рукой, и я поспешила за ним. Свернув в какую-то аллейку, он остановился и сказал страшную вещь: «Нина, тебя снимают с задания, поскольку в прошлый раз ты не справилась с Уэмурой».

Оказалось, что тебя решили убрать иначе — с помощью доноса. В послании, которое якобы отправили белые, сообщалось, что рядовой Уэмура — шпион красных, спонсируемый Ословым. Далее подробно перечислялись твои проступки. Письмо было равносильно смертному приговору, потому оставалось одно — бежать! Рассказав все это, посыльный покраснел от волнения и ретировался. Бедный мальчик, наверное, он уже мертв. Красные практически никогда не мотивируют свои приказы, даже самые странные. Того же, кто их не выполняет, просто казнят. Таков суровый закон.

В Харбине я была единственной женщиной в рядах красных, к тому же я пользовалась доверием руководства. Видимо, поэтому посыльный и разболтал подробности... Но я не собиралась подчиняться и твердо решила, что дождусь тебя, даже если придется поплатиться за это собственной жизнью.

Я уже не сомневалась, что ты в «Серебряном месяце». И действительно, в одиннадцатом часу ты вышел. Тогда я сунула тебе под нос револьвер и утащила в ожидавшую нас машину. Пытаясь оторваться от возможного преследования, мы свернули на Торговую улицу, а затем — на Черногорную и добрались до вагоностроительного завода, где вышли из машины и сели в катер.

Когда позади остались яхт-клуб, железнодорожный мост и Фуцзядань, о погоне можно было не волноваться. Однако красные шпионы на том берегу наверняка уже пронюхали о моей измене. Вдобавок нельзя забывать о японских полицейских, которые наверняка ищут Хосигуро в нижнем течении реки.

Но куда больше, чем полицейских и красных, я страшилась тебя. Конечно, ты принял правила игры и, сунув руки в карманы, делал все, что я скажу, но откуда мне знать, что у тебя на уме? И только сейчас, когда ты очистил грушу, я успокоилась. Лишь бы тебя не схватили жандармы! Только подумаю об этом, становится грустно до слез. Но мы, кажется, все-таки спаслись! И я очень рада.

Ослова мне совсем не жаль. У этого распутника были женщины и в Маньчжурии, и в Пограничной. Жена его страдала чахоткой, и он с нетерпением ждал ее смерти, чтобы взять меня в любовницы. Видел бы ты его взгляд, когда он украдкой дарил мне драгоценности и поил вином. Не зря Добченко говорил, чтобы я была с ним осторожней.

А вот бабушка и мачеха относились ко мне как к родной. Но Тонаси и хозяйка «Серебряного месяца» погубили их своей клеветой. Как вспомню, пробирает гневная дрожь и я чувствую бурление темной крови! Честь Бога пускай защищает Бог, а честь человека — человек! Я должна покарать врагов и восстановить доброе имя своих близких!

Тонаси и хозяйка «Серебряного месяца» отнюдь не воробьи из рассказов Добченко. Это пара гадюк! Во всем Харбине не сыскать яда страшнее! Но я отомщу!

Нина все сильнее распалялась. Надкусив в очередной раз грушу, девушка с силой метнула ее в воды Сунгари.

Я молчал. Рассказ Нины заставил меня протрезветь, но мозг отказывался думать и дремал в черепной коробке. На меня разом обрушились страшные события последних дней, и, не в состоянии оправдываться или иронизировать над нелепыми представлениями девушки о моей персоне, я уподобился камню. Что же делать?.. Казалось, моя душа покинула тело и наблюдает за человеком в военной форме, прячущим лицо в ладонях. Отдавшись во власть решительной, безрассудной цыганки, я безвольно прислушивался к пульсации крови, которая шумела в моей бестолковой голове...

Когда девушка замолчала, я с чувством облегчения поднял голову и, еле дыша, смотрел на круги, что расходились от брошенной груши.

Слева от большого железнодорожного моста, который остался позади нас, пылал багряный закат, освещая железобетонный остов «Серебряного месяца». Теперь он напоминал величественный коралл. За катером бурлил длинный алеющий хвост, похожий на небывалый остров или тучу...

Я замер, вглядываясь в сияние заходящего солнца. Оно беззвучно озаряло подбрюшья гигантских облаков, и мое сердце наполнилось удивительным, неведомым чувством. Тихое и всепоглощающее, оно отличалось от растерянности или удивления... Быть может, его порождали расстроенные алкоголем нервы. Душа трепетала в преддверии страшных событий, которые надвигались на меня по милости Нины и хозяйки «Серебряного месяца».

Утопая взором в пожарище того заката, я понял, что вижу Харбин в последний раз. С каждой секундой я будто бы отдалялся от мира живых, и тревога моя непрестанно ширилась.

Не лучше ли признаться? Обвинят меня или нет, теперь уж все равно — жизнь непутевого рядового пехоты Сакудзиро Уэмуры уже кончена...

Так, слушая мерный стук поршней, я погрузился в бездонную печаль. Рассеянно и восхищенно я глядел на несметные огненные всполохи в верхнем течении реки, на водную рябь и на собственную судьбу, которая вмиг сделалась непредсказуемой.

Наконец я вспомнил о Нине и, ничего не говоря, дрожащими пальцами коснулся ее плеч.

— Ах, как красиво! — сказала девушка по-японски.

Забыв про опасность, Нина вывела лодку на середину реки и заглушила двигатель. Закат румянил ее лицо.

— Там, вдалеке, «Серебряный месяц»? — спросила она по-русски.

Я молча кивнул.

— Это ты его поджег?

Не понимая, смеяться или плакать, я задрожал, будто в зале суда.

— Да. И не только здание. Где-то там лежат белые кости хозяйки...

— Превосходно! — закричала Нина по-японски.

Она перепрыгнула через канистры с бензином, бросилась мне на шею и стала осыпать поцелуями.

— Нина, довольно! Катер опрокинется, и нас обнаружат! — Я попытался отстранить ее, но безуспешно.

Тем временем лодка сама развернулась назад и поплыла по течению. И тут во мраке раздался ужасающий грохот — трата-та — стреляли с обоих берегов реки!

Японские жандармы