Синее море, жёлтый песок, или Семь месяцев не предел - Нинель Языкова

— Точно. Нам надо, наконец, выяснить, кто есть кто. — Подхватила Дашка. — Но, как это сделать?

— Нет проблем. Положитесь на меня, — заверила я подруг. И подумала, как Мирче сможет мне отказать в просьбе пойти полюбоваться на старинные иконы. Разве что признаться в том, что он вовсе не художник. И искусство — это не его конёк. А что его конёк? — Продолжала я свою мысль. — По ночам по спальням чужим лазить?

— Ну, а теперь, раз уж мы составили план действий, пойдем, окунемся и в путь. К исполнению задуманного, — предложила Люся. Мы подхватили её идею с радость. И, наперегонки, кто как смог, плюхнулись в соленые, шумные и такие приятные морские волны.

Какое всё-таки удовольствие это море! Какие бы ни были мысли в голове, но, когда ты ныряешь в ласковые и теплые воды, они просто смываются сами собой. Как рисунок на песке. Волна осторожно подкатила и нежной лапкой стерла все отпечатки, которые оставила после себя природа. То ли след морской птицы, то ли человека. А может и коровы. Да, да. Не удивляйтесь. Такое явление, как корова на пляже — для нас уже не экстрим.

По дороге домой, мы обратили внимание на церковь. Дверь была открыта. Во дворе ходили какие-то люди. Все было, как всегда. Тихо и спокойно. Ни что не предвещало ничего необычного или неординарного. Но мой нюх сыщика говорил мне совсем другое. Я чувствовала, что сегодня произойдет что-то удивительное. Будто я раскрою книгу и прочитаю в ней то, что касается меня лично.

Конечно, художники — люди творческие. И как творческие личности наделены всевозможными фантазиями. Я — такая же фантазерка. И когда у меня предчувствия чего-то необыкновенного, то я сразу же начинаю вырисовывать у себя в воображении всякие сюжеты, которые мне мгновенно хочется изобразить на полотне. А так как я давно не держала кисти в руке, то желание меня захлестнуло волной. В этой волне слились сразу и ощущения предстоящих событий, и желание творить. Чего было больше, не знаю.

Мирче сидел на подвесном летнем диванчике на террасе и мерно раскачивался. Голова его была закинута назад, и было видно, что мысли его витали не здесь, а где-то там, во вселенной.

Я позвала Ксеню, чтобы она перевела ему мою просьбу. Экспериментировать сейчас с Мирче и устраивать театральное представление по поводу понимания русского языка мне не хотелось. Хватит! С утра ловила Аурела. И что из этого вышло? Чуть не подавился несчастный. Поэтому, помня, как реагируют наши румынские друзья на мои вопросы, я попросила Ксеню, чтобы она по-румынски спросила у Мирче: можно ли мне воспользоваться его полотном и красками.

Я вся дрожала от нетерпения, пока хозяйка переводила мои слова на румынский язык. День был в разгаре. Солнце жарило вовсю. Но мне было всё равно, так хотелось творить.

— Дашка, — кричала я в нетерпении. — Ну что они так долго разговаривают. Ты же учишь этот язык, так переведи. О чем они там беседуют?

— Торгуются, — как всегда, уверенно заявила Дарья.

— Ты поняла по их словам и выражениям?

— Да нет. По лицам. Тут и слов знать не нужно. Видишь, какой собственник нашелся. Аж дергается, так не хочется ему давать тебе краски. — И добавила. — Жадина-говядина.

— Ксеня, — воскликнула я, — предложи ему деньги.

— Ты что, с ума сошла? Деньги предлагать, еще чего. Обойдется. И так почти задаром столуется. Ничего. С него не убудет. Ишь, куркуль нашелся. Это ему не Америка. Здесь — наша территория. И никто не жмотничает. Всё! Я сказала! — И Ксеня выставила грудь вперед и поставила руки на талию, словно говоря: «А плевать мне, на каком боку у тебя тюбетейка!»

Мирче, видя выражение лица и воинственную позу хозяйки, заулыбался. Потом рассмеялся. Улыбка у него была обаятельной, заразительной. Мы, глядя на неё, тоже заулыбались. Потом рассмеялись. И инцидент был исчерпан. Приподняв правую руку ладонью вверх, как бы говоря «Сейчас», Мирче пошел к себе в комнату. И через некоторое время вынес мне и мольберт, и краски, и полотно. Не забыл, даже, палитру. Всё такое новенькое. Словно из магазина. Среди тюбиков краски валялась и берлинская глазурь. Надо же! Не ожидала.

Я, конечно, понимала, что никакой он не художник. Что всё это маскарад. Бутафория. И для чего это ему нужно было? Вопрос, на который надо ответить. Но, сейчас, когда я взяла в руки кисти, я забыла обо всём. О том, что пора обедать. Что девчонки, в отличие от меня, не творческие личности. И питаются они не духовной, а самой настоящей, натуральной пищей. Что нас ждет турпоход в церковь. Что вокруг витает незаметным облаком какая-то тайна. Или секрет. Как хотите, так это и называйте. Мне было в тот момент всё равно.

Когда я забеременела, Костя сразу ограничил мой контакт с красками. Мне, как художнику, как творческой личности, это было трудно перенести. И честно сказать, я тихонечко страдала. Как назло, когда нельзя, то очень хочется. И мне всё время хотелось писать, писать и писать. А Костик за мной всё время следил, следил и следил. И пятьдесят процентов того, о чем я мечтала, не было исполнено.

И теперь, когда я знала, что мне никто не будет мешать, никто не будет стоять за спиной и дышать мне на лопатки, я раскрыла крылья, словно царь — птица. Моя фантазия взлетела до неимоверных высот. И я почувствовала, как моё желание и эта фантазия слились воедино, и ни кто и ни что меня в эту минуту не сможет остановить.

Мы пошли в сад. Мирче, как галантный кавалер, понес за мной все пожитки. Установил мольберт в том месте, куда я его попросила, и оставил меня наедине с моей мечтой.

Я стояла немного сбоку, где в поле зрения находился дом, окруженный со всех сторон старыми широкими и ветвистыми деревьями. Каменный, потемневший от времени, фонтан с ангелом и его флейтой. И чудесное произведение неизвестного мастера — часовня. Всё было расположено именно так, как мне хотелось отобразить.

Мои друзья давно уже поели. Мужчины перетащили поближе ко мне шезлонги. И все сели сзади меня наблюдать за моей работой. Как в зрительном зале кинотеатра. Даже Аурел не пропал никуда. Остался. И Ксеня. И Маричика. Такого единения у нас еще не было.

А я не обращала на них никакого внимания. Они мне совсем не мешали. Я была в своем мире, в своих мыслях. И никто никакими силами не мог меня оттуда вытащить.

Невероятно, но искусство действительно творит чудеса. Прошло всего каких-то несколько часов, а картина была полностью завершена. Я её написала на одном дыхании. И то, что мне когда-то хотелось попробовать почерк импрессионистов и не получилось, да, было такое. Но теперь! По виду моей картины можно было сказать, что это стиль Мане.

На террасе я расположила несколько смазанных женских фигурок. Много зелени, воздуха, света. Картина была живой, яркой, жизнерадостной. Она дышала. А время на ней, словно, откатилось назад. Отмотало года, как кадры немого кино. Вроде фантастическая машина времени включила свой волшебный мотор и перенесла нас в первые годы прошлого столетия. Такая беззаботность и покой веяла от моих отдыхающих героев этой летней идиллии. Эпоха коротких платьев, маленьких шапочек с перьями, длинных блестящих бус и чарльстона. Глядя на картину, действительно ощущаешь доброту, мир и покой. Золотые двадцатые, так называют эти года историки.