Синее море, жёлтый песок, или Семь месяцев не предел - Нинель Языкова

И вообще, смотрелась церковь угловато. Такое впечатление, что состоит она из одних углов. И весь её вид был какой-то воинственный. Вроде приняла оборону от кого-то. Совсем не то, что наши церкви. Округлые, светлые и родные.

Мало того. Это здание было таким старым, что почти вросло в землю. Интересно, какого она века?

Везде горели свечи. Пахло ладаном. Подруги мои вместе с Мирче тихонечко прогуливались по церкви, рассматривая иконы. Было тихо. И свет, проникающий через этот маленький чердачок, смутно и невыгодно освещал их.

Я, как всегда прямолинейно и не боясь, зарядила отца Николая своим вопросом точно в лоб:

— А скажите, батюшка, Вы ведь моих подруг знаете?

В ответ священник крякнул, отвернул своё лицо в сторону, чтобы не смотреть мне в глаза. Постучал тихонечко ногой об пол. Глубоко вздохнул, словно решаясь на что-то. Потом повернул назад ко мне голову и произнес:

— Конечно, знаю, дочь моя. Вернее, раньше-то я их не знал. А вот теперь, по воле случая, пришлось познакомиться.

От его откровения у меня все слова застряли в горле. Когда я в батюшке признала отца Николая, то мне все время казалось, что мои подруги что-то напутали. Что в их таком странном исчезновении священник не принимал никакого участия. Что это вообще какой-то бред сивой кобылы. Да и зачем священнослужителю такие причуды? Зачем тайком водить в церковь? Не проще ли было прийти и сказать, что ему от нас надо? Сплошные зачем, зачем, зачем? Вот я ему их и задам.

— Зачем? — спросила я батюшку.

— Что зачем, — не понял он.

— Зачем Вам, высоко порядочному человеку понадобилось ввязываться в такие сомнительные авантюры? Вы ведь прекрасно понимали что делали?

— Да что ты, Мария. Ничего предосудительного, плохого и в мыслях не было, — только начал говорить батюшка, как в этот момент из боковой комнаты вышли старая румынская женщина и мальчик.

Это была совсем старенькая бабушка, но приятного вида. Маленькая, сухонькая. Опрятная. В темных, не по возрасту, густых волосах почти не было седины. Стянуты они были пучком на затылке. А на подвижном лице, словно угли, горели черные глаза. Передвигалась она очень плохо, поэтому опиралась на паренька.

— О! — Воскликнула Дашка. — Наш цыганенок.

— Ага. И наша старушка, — поддержала её Люся.

Старушка медленно приблизилась к нам, и, глядя прямо мне в лицо, прошептала что-то на своем диалекте. Я не поняла её слов, но почувствовала, что то, что она произнесла, касается меня лично. Что всё то таинственное напряжение, которое в последние дни витало вокруг меня, найдет в эту минуту свой выход. Что сейчас, как в театре, я приподниму завесу, и начнется последний акт нашего странного, мягко выражаясь, спектакля. Так сказать, его кульминация.

Все внимательно слушали, что произносит эта пожилая женщина. Дашка с умным видом знатока румынского языка, делала вид, что ей очень интересно, о чем идет беседа. Люся просто вслушивалась в слова. Пыталась хоть что-нибудь понять из сказанного. Мирче был так поражен, что нечаянно раскрыл рот. А его глаза округлились от удивления. Батюшка же послушно кивал головой, словно соглашаясь с тем, что вещала эта бабулька. И все время после каждого кивка повторял:

— Ок. Ок. Ок.

Моё лицо выражало жуткий интерес и любопытство. Я вся горела от возбуждения и ждала, что кто-то, наконец, мне пояснит, что здесь происходит. Я не могла спокойно стоять на одном месте. И, как та, норовистая молодая кобылка, переступала в нетерпении с одной ноги на другую.

Только маленькому пацаненку из нашей компании было всё фиолетово. Он смирно стоял подле своей бабушки и ковырял пальцем в носу. Философский навык, доставшийся нам в наследство от наших предков. Этот процесс его волновал больше, чем какие-то чужие люди и их проблемы. Чувствовалось, что ему хотелось, как можно быстрее, закончить со всеми этими ненужными для него делами, и побежать поскорее к своим друзьям ловить бабочек, жуков, или вылавливать рачков и медуз.

Как я его понимала! Мне тоже надоела вся эта неопределенность. Надоело стоять, и, как глупая курица, молча внимать всем этим рассуждениям на непонятном мне языке. Я дернула Дашку за футболку, и спросила:

— Ну что? Ты что-нибудь поняла из всего, что сказала эта бабулька, или нет?

— Кое-что — да. — Важно произнесла Дарья.

— И? Что это — кое-что?

— Два.

— Два?

— Ну да, два. Слышишь, говорит «доу», словно доит кого-то. Это по ихнему два. Или двое. Точно определить не могу. Очень тихо шепчет эта старушка. И очень быстро говорит. Не успеваю переводить.

— Никакой от тебя помощи, — досадовала я на подругу.

— А что ты хочешь? — Оправдывалась та. — Я недавно учу этот язык. Чем критиковать, сама бы попробовала. Думаешь так легко? Это тебе не английский, который мы слышим с детства. Тут вообще, не слова, а какие-то каряки: «Инцилег», «пердут». Абсолютно не созвучны с нашими. Попробуй запомнить такое.

— Ну да, ну да. Ты права, — утешала я Дарью. — Мне легко говорить. Я даже не пытаюсь их понять, такое здесь трудное наречие. Значит, будем стоять и ждать, когда батюшка выслушает эту старушенцию, и переведет нам то, что она ему там наговорила.

— Будем ждать, — согласилась со мной Дашка.

Пока мы с ней шушукались, Люся внимательно слушала разговор батюшки и бабульки.

— Девчонки, — сказала нам подруга, — по-моему, они говорят о какой-то святыне.

— Это ещё что за новости? Мы- то каким боком здесь? — Воскликнула Даша.

— Люся, давай подождем батюшку. Не будем ничего сочинять и выдумывать. А то, занесут нас наши выдумки вообще в другую сторону. Попробуй потом, оттуда выберись, — предложила я, и внимательно посмотрела на Мирче. Наш художник, словно привязанный, не отходил от батюшки и его собеседницы. Так старательно слушал, о чем они говорят, что ничего не замечал вокруг. Мне казалось, что вот сейчас возьми и выстрели из хлопушки, даже не дернется. Не шевельнется.

Наконец совещание трех закончилось, и все повернулись в нашу сторону. Мы, Люся, Даша и я, гордо выпрямились, и потуже сомкнули свои ряды. Сплотились так сказать, в момент неизвестности. Теперь, ощущая плечо и локоть своих подруг мне не было страшно выслушать всё, что только пожелает сказать отец Николай.

А батюшка, взяв меня за руку, и по-доброму глядя мне в глаза, начал свой монолог.

— Вот значит как, Мария! То, что я тебе сейчас поведаю, похоже на выдуманную историю. Я бы и сам не поверил, расскажи об этом кто другой. Но, поскольку, являясь участником настоящего действа, мне нельзя сомневаться в происходящем. Не имею права. Ибо, не дано простому смертному, даже слуге Божьему, разгадать посылы Всевышнего.