Король - Джон Норман

— Да, варвары.

— Как наш Оттоний?

— Да.

Туво Авзоний нахмурился.

— Они могут спасти Империю, — сказал Юлиан.

— Или уничтожить ее, — добавил Туво Авзоний.

— Да, — устало согласился Юлиан.

— Он крестьянин, — напомнил Туво Авзоний.

— Нет.

— Тогда кто же он?

— Не знаю, — пожал плечами Юлиан. — Это пока загадка, и ответ на нее можно найти в фестанге Сим-Гьядини.

— Господин, вы ведь на самом деле не считаете, что Империя в опасности? — с тревогой спросил Туво Авзоний.

— Нет, — медленно произнес Юлиан, — думаю, нет.

— Значит, нам нечего бояться.

— Конечно, нечего.

— Империя вечна, — с облегчением произнес Туво Авзоний.

— Да, — ответил Юлиан.

Глава 8

— Посмотрим, есть ли здесь мужчины! — многозначительно произнес Аброгастес. Его глаза заблестели, он поднялся со скамьи между двумя колоннами.

Он подал знак.

— Великое копье! — закричали гости.

— Копье клятвы!

— Что происходит?

— Почему его принесли в зал? — раздалось сразу несколько голосов.

— Сейчас не время браться за копье, — удивленно перешептывались гости.

— Да, сейчас не тысячелетие! — крикнул кто-то на весь зал.

Двое мужчин внести огромное копье с ясеневым древком и бронзовым наконечником, направленным в центр зала, к скамье Аброгастеса.

Коричневое гладкое древко копья было мощным, но податливым в руках великана, или Крагона, бога войны.

Дерево древка было еще свежим, недавно срубленным.

Широкий бронзовый наконечник был отлит в древней форме, оставшейся с тех времен, когда алеманны впервые познали тайны металла, начали ковать его и делать сплавы.

Существовало множество таких копий, и каждое чем-то отличалось от предшествующего, оставаясь при этом великим копьем.

«Это Великое копье», — произносил жрец, который умел читать древние и тайные знаки, и оружие предков называли после этого таким именем.

Последовательность ритуальных копий уходила в глубокую древность, до того еще, как появились первые военные песни, бури и сражения.

Время появления копья было неизвестно.

Древнейшие копья рассыпались в прах, когда приходило время, но на смену им уже бывали готовы новые.

Поэтому копье считалось древним, как и сами алеманны.

Это была священная вещь.

Позднее старые копья стали рубить топорами — таким образом, они как будто погибали в бою. Обломки заворачивали в дорогие ткани и сжигали на священном огне в тайном месте священного леса — легенда гласила, что именно в этом лесу Крагон, бог войны, создал алеманнов из земли, огня и собственной крови, чтобы в его шатре были достойные гости. Обычно Крагона изображали с ястребиными крыльями — вероятно, обозначающими проворство, свирепость, безжалостность, неожиданность бросков и хитрость. Интересно, что кроме этого Крагон считался богом мудрости. При синкретизме Империи он со множеством чужих богов иногда входил в имперский пантеон. Легенды гласили, что на тайной поляне леса, известной только избранным жрецам, Крагон вдохнул свое дыхание и дыхание огня в первых из алеманнов. Интересно то, что и у вандалов были подобные легенды, — это предполагало возможность существования древней общей культуры, даже культурного центра, относящегося к неолиту или протонеолиту, — центра, который заложил основы развития сразу нескольких варварских народов.

— Снимите с нее цепи! — воскликнул Аброгастес, указывая на Гуту, которая по-прежнему лежала сбоку от скамьи, глядя в зал.

Один из надсмотрщиков поспешно подошел к рабыне, вытащил из-за пояса связку ключей и вставил один из них в массивный замок ее широкого, прочного ошейника. Звякнул металл, крепкие дужки замка разошлись, и плачущую, перепуганную Гуту по знаку Аброгастеса согнали с помоста, схватили за волосы и бросили на землю в центре зала. Она оказалась в трех-четырех ярдах от копья, которое теперь было поставлено наконечником вверх на грязный пол зала. Гута встала на четвереньки лицом к Аброгастесу и склонила голову, положив ладони на пол, стараясь сделаться как можно меньше и незаметнее.

— Поднимись! — приказал Аброгастес.

Гута в страхе поднялась, распрямила спину, вскинула голову, положила ладони на бедра. Она молчала, умоляюще глядя на своего повелителя.

— Смотрите, братья! — в ярости крикнул Аброгастес, указывая на рабыню. — Смотрите на ту, что когда-то была Гутой, жрицей тимбри!

За столами поднялся ропот, ибо многие знали, что Гута повинна в гибели Ортога — считалось, что именно она подбила его на предательство и мятеж.

— Как тебя зовут? — крикнул Аброгастес рабыне.

— Гута, — громко ответила она.

— Что это за имя?

— Это имя рабыни, данное мне господином!

— Кто твой господин? — продолжал спрашивать он.

— Вы — мой господин, Аброгастес, король дризриаков, народа алеманнов.

— Для чего ты живешь?

— Чтобы служить моим хозяевам с немедленной, безусловной покорностью и совершенством, — торопливо ответила Гута.

— Это она, — крикнул Аброгастес, обращаясь к распаленным его словами гостям, — обманом и лестью, обещаниями и лживыми пророчествами возбудила тщеславие Ортога, она подбила его на предательство, она побудила его к ужасному мятежу, она заставила его бросить дризриаков, свой родной народ, она уговорила его основать отдельное племя, от которого теперь не осталось даже названия!

Конечно, это уничтоженное мятежное племя называлось ортунгами. Название еще не забылось, но его не решались упоминать ни в присутствии Аброгастеса, ни в шатрах дризриаков. Ортунги были побеждены и рассеяны, будто трава по ветру. Разумеется, кое-где прятались остатки этого племени, продолжающие гордо называть себя ортунгами по праву принятия колец, а не предательства дризриаков. После резни в шатре на Тенгутаксихай Аброгастес, по совету своих приближенных, позволил раскаявшимся ортунгам вернуться в шатры дризриаков. Орудием его политики служил не только меч, но и оливковая ветвь.

— Разве измена — не худшее из преступлений? — крикнул Аброгастес.

— Да! — закричали несколько гостей.

— Нет! — громогласно возразил Аброгастес. — Подстрекательство к измене — вот худшее из преступлений!

Он указал на Гуту.

— Да! Да! — поднялся рев за столами.

Бывшие гражданки Империи, опустившись на колени рядом со столами, дрожали от ужаса.

— Пощадите, господин! — завопила Гута, бросаясь на усыпанный тростником пол.

— Что мы сделаем с ней? — громко спросил Аброгастес.