Загнанный - Василий Павлович Щепетнёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Значит, не узнаете? Последний раз спрашиваю.
— Не узнаю, — не испугался Инкпин. Фотокарточкой фифы с диадемой его не напугать, где он, а где фифа. Да и существует ли она, та фотокарточка?
Нет, Ильич знал, что существует, что бережно хранится, но, увы, не у него. И британец, похоже, рассудил так же.
— Хотя, впрочем… Вы не родственник покойного Ульянова? Есть, знаете ли, отдаленное сходство. Младший брат, или племянник?
— Племянник, — сказал Ильич. Посмотрим, как британские коммунисты среагируют на племянника. Почему бы ему и не стать собственным племянником? Новая роль, новые возможности.
— И вам доверены… Вам доверены некие данные?
— Мне много чего доверено, — с показным апломбом ответил Ильич.
— Это хорошо, это хорошо… — сказал Инкпин, явно собираясь закончить разговор.
— Я бы мог… — сказал Ильич, пересиливая себя, — вести организационную работу. Выступать в печати, разумеется, под псевдонимом. Вообще быть полезным.
— Разумеется, мы с радостью воспользуемся вашей помощью. Позвольте ваш мандат? — но руки за мандатом британец не протянул. Знал, гад, что нет у него мандата.
— Какой мандат? — спросил-таки он для очистки совести.
— Мандат Коминтерна, понятно. Направление, цели, условия… — Инкпин не скрывал улыбки. — Как это говорят в Москве: без бумажки ты букашка, а с бумажкой делегат!
Скотина. Самодовольная британская скотина. Жирная, переродившаяся в свинью самодовольная британская скотина!!!
Ну, а чего он ждал? Что Инкпин бросится к нему с объятиями, предложит должность, место и оклад в секретариате компартии? Конечно, нет. Коминтерн уведомил всех о великой потере, смерти вождя и строителя первого в мире государства победившего пролетариата, и каждый коммунист, верный Коминтерну, где бы он не находился, в Лондоне или Шанхае, твёрдо знает: Ленин мёртв, но дело его живо. И признать в человеке даже не самого Ленина, а его племянника, без соответствующей бумаги, никто не может. Не имеет права. Инкпин сознаёт, что партию финансирует Коминтерн, то есть Москва, и потому будет твёрдо следовать заданным курсом. А курс сейчас простой: каждый знает, что Земля начинается с Кремля!
Но он мог бы помочь частным образом. Ну, как он сам частным образом передал Инкпину диадему для его переводчицы. Инкпин узнал, узнал Ильича, тут сомнений не было. Узнал, и что?
И предложил выйти вон. Пусть относительно вежливо, но предложил.
Опять же, а чего следовало ожидать? Диалектика: с тем, кто в силе, дружи, того, кто пал, обойди. Вдруг падение заразно?
А всё-таки ждал. Фунтов сто. Хотя бы пятьдесят!
Стоп-стоп-стоп, этак недолго начать по пенни побираться. Но ему не подадут. Пока не подадут — слишком уж он выглядит не по-нищенски. И одежда всё ещё хороша, и общий вид приличный.
Вопрос в том, сообщит ли Инкпин в Москву, что вот являлся к нему некто, предоставившийся племянником Ленина, или не сообщит.
А какая разница? Лондон огромен, никакому Коминтерну здесь его не найти. Особенно и потому, что здесь его не будет. Нечего ему делать в Лондоне. Совсем нечего. Того и гляди, убьют. Меньшевики вряд ли, непривычны они к труду. Но навести могут. Хоть эсеров, хоть белогвардейские организации, а хоть и Коминтерн. Коминтерн даже вернее, если по-прежнему действует награда.
Он нырнул под землю. Лондонский метрополитен не самое весёлое место, зато он знает его превосходно, ещё из прежней жизни. И если вдруг кто-то следил за ним, то теперь потеряет след наверное.
Вернувшись на поверхность, он решил просто погулять. Последнее время он часто позволял себе прогулки ради прогулок, оправдываясь тем, что на ходу думается лучше.
Так-то оно так, но ходи, не ходи, а на ум гениальные мысли не шли. Шли какие-то обыкновенные.
Ну и ладно. Значит, срок не подошёл. Не созрели условия, потому и мысли незрелые.
Но он попробовал сначала.
Кто виноват? Болезнь виновата. Ослаб он не по своей воле, не по небрежению, не в запой ушёл, не в дурман кокаиновый. Болезнь. Потому он выпустил вожжи из рук, чего делать никак нельзя, съедят. И съели. Обыкновенное дело среди соратников. Закон Гийома: нет сил — сиди дома, и жди, когда Повелитель пришлёт шёлковый шнурок.
Что делать? Здоровье он вернул. Точнее, ему вернули. Хорошее здоровье, куда лучше прежнего. Осталось вернуть власть.
И здесь думы начинали мельтешить и путаться. Прежде против него был царский режим, режим, у которого врагов было во множестве, а у него, Владимира Ульянова, врагов, считай, и не было никаких. Врагов царизма следовало сначала просеять, отбросить негодный материал, а затем организовать в Партию.
А теперь против него сама Партия. Да, обманутая, но много ли это меняет? Ничего это не меняет! Партия сильна единством, сомнения для неё гибельны, потому она их и отметает напрочь. Хуже стало Партии без него? Похоже, что нет. Солнце светит, жилпощадь выделяют, паёк растёт, и, главное, войны нет. Мир. Был Ленин — была война, заболел Ленин, уехал в Горки — настал мир. Ну, пусть в Горках и сидит. Ах, умер? Горе, горе-то какое… Переименуем Петроград в Ленинград — и будем строить коммунизм дальше. Сами. Без Ленина.
С чего начать? Вот ему, Ильичу, с чего начать? С самого начала. Старый друг Алексей Максимович выручил, прислал денег, хватит добраться до Америки. Он на днях и отплывает туда, в Новый Мир. Подальше от старого. От всего старого — от старого мира, от старых врагов, от старых друзей.
Пожалуй, нужно написать новое Письмо Американским Рабочим.
На пароходе и напишет…
Глава 17
26 сентября 1924 года, пятница
Лекция
— Ну, как? — спросил Рыков, глядя на лица присутствующих.
— Я не знаток. У нас хлебное вино не в почёте, — ответил Коба.
— А ты, Яцек, что скажешь?
Дзержинский понюхал, улыбнулся.
— Полноте, Алексей Иванович, полноте. Ну какая же это новая водка? Это Soplica Szlachetna Wódka, доставлена через Эстонию, в количестве полувагона, поступила на винный склад нумер один, по пути наполовину расхищена, на складе продолжались хищения, задержано двенадцать человек.
— Это плохо, — сказал Сталин.
— Такова реальность, Коба, такова реальность. Крали, крадут и будут красть, покуда стоит земля русская.
— Это мы еще посмотрим. Что украдут, то отработают, впятеро! Но я не о том. Плохо, что нет нашей водки. Нашей, советского производства.
— А вот и нет, Коба! Вернее, а вот и есть! —
