Три сестры. Анна (СИ) - Дина Сдобберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 14
Оценив размах предстоящих работ, я решила, что если пугаться предстоящих перспектив, то уж основательно, осознавая всю глубину, так сказать, проблемы. Поэтому приступила к уборке с самого сердца свинарника, то есть с рабочего кабинета в приёмной аптеки и с самой приёмной.
Все бумаги, что были в кабинете, я вынесла в комнату с потайным ходом, решив, что их все нужно очень внимательно осмотреть. Мне было всё равно, кто убил сорра Фрега, а вот от подсказки, откуда может прилететь камень в мою голову, я бы не отказалась. Ведь непонятно, во что вляпался этот сорр и чем так разозлил своих подельников, что они решили вопрос столь кардинальным образом.
И я, конечно, не бухгалтер, но простейший отчёт прибыло-убыло просчитать в состоянии.
После выноса всех бумаг, книг и прочих мелких предметов, часть которых я сразу замочила в кипятке с щëлоком, я вытащила стулья и рабочее кресло, оставив в комнате только шкафы и тяжёлый письменный стол. При попытке его сдвинуть, я сделала потрясающее открытие. Здоровенное липкое пятно посреди комнаты оказалось ковром. Причём память усиленно подпихивала картинку круглого зелëного ковра с большим и мягким ворсом.
— Нууу, по форме вроде как оно. — С сомнением протянула я, пытаясь соотнести воспоминание Анни с тем, что я видела.
Вспомнила как маленькая Алька навела полный дом подружек, расхулиганившись детвора кидалась друг в друга кусочками овсяного печенья и умудрились разлить три банки сгущённого молока на ковёр. А так как Дина очень боялась, что девочка застудится, бегая босиком или играя на полу, то паркет в её комнате был закрыт тяжёлым шерстяным ковром из Туркменистана.
— Влетело? — тихо спрашивала я у лисёнка.
— Нет, но весь свинизм пришлось убирать самой. Дедушка отвёз меня и ковёр в котельную, дал щётку и порошок, и велел отмывать. Чтобы запомнила как ценить бабушкин труд и порядок дома. — Серьёзно отвечала мелкая. — Устала я в тот день, как рабыня Изаура на плантациях.
— А запомнила? — улыбалась я такому сравнению.
— Запомнила. Никаких подружек дома, а то разведут свинизм, а мне отмывай! — насупилась Алька.
Вот и сейчас я вспомнила забавное определение. Только замуж вышла Анни, а весь местный свинизм остался мне. Тяжёлые шторы из гобеленовой ткани были затëрты, как не каждое кухонное полотенце в конце своей жизни. Да ещё и прожженны во многих местах.
— Эта сволочь ещё и курила в доме! — возмущалась я. — Боюсь, что шторы уже точно не спасти.
Осмотрев крепления, я поняла, что шторы держаться на зажимах-прищепках. Даже не крокодилы, а просто обычные щипцы. Не сомневаясь, я смело дёрнула шторы вниз. И с визгом отскочила, когда шторы послушно упали, подняв такой столб пыли, словно я пол стены обрушила или решила вытряхнуть мешок из пылесоса "тайфун". После ещё одного пыльного обрушения в комнате стало светлее. Но тем очевиднее стала удручающая картина. На лакированных шкафах были заметны сколы. Столешницу изуродовали пятна растрескавшегося лака. Я не поленилась пойти и осмотреть те вещи, что успела вынести. Пепельница нашлась быстро. Я перевернула её кверху дном и сравнила с теми пятнами, что видела, даже сходила и приложила к идеально совпадающему следу.
— Идиот, просто идиот. — Вздохнула я, придя к выводу, что убитый очень часто что-то сжигал в пепельнице.
В пепельнице, которая стояла на лакированном столе! Любой, даже самый невнимательный тугодум, придёт к выводу, что значит, было что сжигать. И это что-то было таким, что даже такой человек, как сорр Фрег, не решился это что-то сохранить. И это наводило на определëнные размышления. И совсем не радостные.
С уборкой одной единственной комнаты, причём далеко не самой большой в доме, я закончила только к вечеру. Ноги, поясница и руки по самые плечи болели так, словно я сама превратилась в ту самую Изауру. А ещё я вспомнила, что вообще за день ничего не поела. Но перед тем, как отправляться есть, или хотя бы готовить, я окинула взглядом комнату.
Отмытые окна с витражными стёклами, стояли распахнутыми. Комната нуждалась в длительном проветривании.
Отдраенный щётками паркет сверкал полировкой в свете пятирожковой люстры. Чтобы добраться до неё и потолка мне пришлось тащить из подвала стремянку. Хозяйское кресло и два стула, выполненные в одном стиле, нуждались в перетяжке и замене подкладки на сидениях. Стол, похоже, и вовсе придётся заново шлифовать и покрывать лаком, другого решения для спасения мебели я найти не могла. Как и для шкафов, стоявших вдоль двух стен.
На кухне я оценила более-менее отмытые поверхности и относительно чистую посуду с благодарностью. Даже увитые какими-то неизвестными мне комнатными растениями перекладины над окном, у которого располагалась раковина, не раздражали.
Долго мудрить я не стала. Искренне обрадовавшись наличию гречневой крупы и большого количества жестяных банок с бумажной наклейкой, сообщавшей, что внутри говядина, сварила себе целый котелок гречневой каши с говяжьей тушëнкой. Причем очень хорошей, с крупными кусками именно мяса.
Пока каша с тушëнкой томилась, доходя до состояния ароматнейшая и вкуснейшая еда, я решила провести ревизию запасов.
— Да я вполне себе отлично пристроилась. И Страсбургский пирог нетленный, — процитировала я строчку из Онегина. — В моих запасах тоже есть. Гусиная печень да на хлебе, а если булочку ещё и подогреть… Да я просто буржуй Маяковского. Вот откуда надо было ревизию начинать и уборку! Домою аптеку, раз начала, и сразу сюда, сразу!
После вкусного и сытного ужина и вечернего чаепития, совпавшего по времени с пятью часами вечера, я вернулась к уборке. Драить сегодня ещё что-то, я в себе сил не нашла. Зато решила привести в порядок мелкие вещи, что с утра замачивала.
Вообще вся аптека была выдержана в зелёных, коричневых и бежевых тонах. Даже сейчас, едва отмытая и недоделанная часть навевала ощущение уверенности и спокойствия. А что может быть лучше для аптеки?
И даже такие вещи, как держатели для книг, переплёты учётных книг и справочников, набор для письма, были выдержаны в тех же тонах.
Спать я легла рано, задолго до полуночи. А перед этим долго стояла под струёй горячей воды. День был морально тяжёлый, я как никогда ощущала то бессилие, в котором жила последние три года со смерти своего отца, Анни. Даже мне было горько видеть, во что превратили плоды труда и заботы нескольких поколений семьи. Как варварски относились к тому, что
