За синей птицей - Ирина Нолле

— А если обедать кто не придет, то пусть себе постится. Ясно?

— Это ясно, гражданин комендант.

Когда он ушел, Марина укоризненно сказала Маше:

— Зачем ты его разыгрываешь? Он хороший человек.

— Потому и разыгрываю, что хороший. Да и не разыгрываю вовсе, а просто пошучу немного. Ему ведь тоже скучно — все работа да работа… Он на меня и не обижается.

— Значит, он про эти ящики давно знает? — задумчиво спросила Марина.

— Еще бы не знать! Я, например, в сушилке пряталась. Там тогда чисто было и сухо.

— Ты? В сушилке? — недоверчиво спросила Марина.

— Ох, бригадир! — Легкая тень пробежала по лицу Маши. — Если бы ты посмотрела на меня года три назад! Ну, да что там на старое оглядываться! — Она тряхнула коротко подстриженными волосами. — Дыши спокойно, бригадир, — доктор велел! Как-нибудь справимся…

Они не пришли обедать. Ни одна. И это так огорчило и встревожило Марину, что она готова была пренебречь советами коменданта, бежать к этим трижды проклятым ящикам и уговорить девчонок хотя бы пообедать.

— Ну подумай сама, каково им там! — Вконец расстроенная Марина не могла проглотить и ложки супа и только пощипывала кусочек хлеба.

— Ты мне головы не морочь, — сердито отозвалась Маша. — Ешь давай баланду. Скажите, какие нежности: проголодались, озябли… Еще что придумаешь? Захотят жрать — прибегут. Это они еще на сухариках, что в этапе получили, держатся. Так ведь не мешками у них сухари…

Вторая половина рабочего дня тянулась для Марины неимоверно долго. Несколько раз она хотела выйти из цеха, но Маша, зорко следившая за своим бригадиром, каждый раз останавливала ее. Вартуш тоже говорила Марине:

— Сиди, Марина-джан, послушайся нас…

Вечером Воронова сдала в кладовую выработку своей бригады: семь пар варежек отличного качества, связанных на спицах, и одну уродливую, с недовязанным пальцем — работа бригадира.

— Как хочешь, Маша, но ужинать я не пойду… Не могу… Ты понимаешь — не могу. Кусок в рот не лезет. И я просто не понимаю, как это ни начальник, ни комендант не обращают внимания, что они весь день ничего не ели! Может быть, они решили голодовку объявить? Я слышала в тюрьме, что это бывает.

— Эх ты, а еще боксу училась! Голодовку… А хочешь поспорить, что через полчаса они как миленькие будут баланду уплетать? Давай поспорим?

И Маша оказалась права: к ужину все девчонки, одна за другой, появились в бараке. Вид у них был не очень-то веселый. Марина это заметила, а Маша, когда раздался сигнал к ужину, вышла на середину барака и насмешливо оглядела приунывших девчонок.

— Ну вы, голодающие! Что-то у вас у всех бледный вид. Как там на курорте — мороженое-пироженое дают? Кто у вас за главного, Векша, что ли?

— Какая я тебе главная! — огрызнулась Лида.

— Нет, все-таки мне интересно, у кого из вас голова самая дырявая? Ну вот что, пацаночки, — Маша резко переменила тон, — последнее мое к вам слово. Хотите — слушайте, хотите — нет. Выбрали себе ящики — шут с вами, сидите там, а чтоб в столовой завтра как из ружья все были. Можете жрать, можете в носу ковырять, а на местах, как одна, чтоб сидели. Понятно?

— А до завтра что — на пустой живот ложиться?

Марина посмотрела в ту сторону, откуда прозвучал этот озлобленный, но на редкость звучный, грудной голос. Взгляд ее встретился с глазами высокой, угловатой, очень некрасивой девушки с большими руками, которыми она сейчас отжимала теплую шаль с длинной и грубой бахромой по краям. Видно, в ящиках изрядно протекало. Ей ответила Клава Смирнова:

— А ты зачем все сухари слопала? Уговаривались сберечь, а ты сожрала за один раз.

— Что мне на них — любоваться? — грубо ответила девушка и встряхнула свою шаль. — Послушалась вас, идиотка, промокла, как мышь, да еще не жравши весь день… Тьфу!

— Соньке мешок дай, и то мало, — презрительно проговорила Лида Векша. — Привыкла в своем колхозе по килограмму съедать.

— К чему я привыкла — тебя не касается. Не твой хлеб ела — заработанный. Тебе сдохнуть, а килограмма на трудодень не выгнать. Ваше дело — как хотите, а мне эта лавочка надоела. Я из-за вас голодная спать не лягу. Веди, бригадир, в столовую, хватит дурачка валять.

— Хоть одна нормальная нашлась, — сказала Маша Добрынина, — сварил котелок, хоть и с опозданием. Ну, так кто желает — айда в столовую! Пошли, Марина! А вы через десять минут приходите.

— Вот видишь — раскололись твои голодающие, кишки не выдержали! — смеясь говорила Маша, когда они с Мариной пробирались по намокшим от дождя доскам, проложенным от барака до столовой. — Взлетели-то они высоко, да вот где сядут — это бабушка надвое сказала.

Глава пятая

Начало сказки о синей птице

Осенние сумерки за окном. Неслышно моросит дождь.

В цехе тихо, только изредка звякнут спицы, да прошуршит клубок шерсти, потянутый за нитку.

Марина сидит спиной к двери и довязывает вторую за день варежку. Только вторую, хотя она очень старалась.

Утром повторилось все сначала: пустой стол в столовой, пустые табуретки в цехе.

Вчера после ужина, прошедшего в томительном молчании, Марина опять сказала Маше, что все-таки нужно поговорить с некоторыми девушками.

— Ну, например, с Лидой, Клавой и Ниной. Не может быть, что они не захотят помочь мне, если я очень их попрошу…

— А что они тебе — должны, что ли? — покосилась на нее Добрынина.

Марина смутилась. Нет, она совсем не имела в виду тот незначительный эпизод с розовым шарфиком Гусевой — она уже забыла об этом. Но просто ей хотелось верить, что девчонки поймут ее, если поговорить с ними с глазу на глаз.

— Они мне ничего не должны, но я чувствую, что они находятся под чьим-то влиянием. И скорее всего здесь главную роль играет Галя Светлова. Разве ты не замечаешь, как она держится и как все остальные прислушиваются к каждому ее слову. Да что там — к слову! Она говорит совсем мало — они ее взгляда слушаются!

Маша задумалась, и легкая морщинка легла на ее лбу.

— А что… — медленно проговорила она, — может быть, это и так. Знаешь, давай я сама поговорю? Нет, не с этими пацанками, а с Чайкой. Сначала с ней, а там видно будет. Хочешь, бригадир, я их заставлю работать? — Маша крепко стукнула сжатым кулаком по коленке. Они сидели на крыльце барака, где могли поговорить спокойно и без свидетелей. — Потолкую я с Чайкой по душам… А если сорвется, то все равно по-моему будет, а не по-ихнему!

— Ты мне скажи, Маша, только не сердись… Эту Галю Чайку ты раньше знала?

На столбе, рядом с крыльцом, висела электрическая лампочка, свет ее падал на лицо Маши Добрыниной, и Марина могла наблюдать, как менялось выражение этого милого, выразительного, с чуть заметными веснушками лица. Вот исчезла сердитая морщинка, и в глазах появилось новое, еще незнакомое Марине выражение — они стали грустными и тревожными.

— Если нельзя, то не рассказывай, — тихо добавила Марина.

Маша вздохнула:

— Всего не расскажешь, бригадир… Это нужно всю мою жизнь рассказать. А у тебя и своей печали хватает…

Она помолчала немного, и Марина боялась нарушить это молчание.

— Гальку Чайку я никогда не знала и в глаза не видела, — словно вспоминая что-то очень далекое и наполовину забытое, начала Маша. — Не знала я ее. А она про меня знала. И фотографию мою видела — у нас дома, на стене… Привел ее в наш дом мой брат Санька. Шуриком мы его звали. Чайка тогда еще не была Чайкой — это же ее воровская кличка. Ничего она в жизни не понимала, хотя уже хватила горя по самое горло. Ну, про это — потом. А Санька мой — это он мне все в письмах писал — помог ей однажды. Можно сказать, из рук одного подлеца вырвал… Чуть не зарезал его тогда Санька, да спасибо, при этом была его девчонка — Мурка. Словом, обошлось… Ну и привел Санька Галину к нам домой. Тогда еще мать наша была жива.

Маша опять замолчала. Ветер качнул лампочку — по лицу пошли тени.

— А потом так получилось, что Саньке с Муркой надо было из Москвы смываться… Куда Гальку деть? Мать тогда умерла наша… Ну и пришлось им брать ее с собой. Воровать они ей не позволяли, сами на пару бегали, а ей не позволяли. Сколько уж они так втроем прожили — точно не знаю, потому что мне Санька тогда редко писал, а потом и вовсе замолчал. Полгода ничего не знала, что с ними и где они. Потом от Мурки весточку получила. Тут с одного этапа наша московская девчонка была. Санька погорел на чем-то, дали ему год. Мурка все берегла Галину, а тут — война. Как уж там у них получилось, этого я тоже толком не знаю, но мне та девчонка сказала, что Чайка обратно в Москву поехала, у нее там отец где-то был. Говорят, большой начальник, только с матерью у них было неладно. Вот Галька и решила отца разыскать…

— Разыскала?