Война не Мир - Юля Панькова

Я с интересом разглядываю живого деда.

― Они с возмущением побежали выяснять, как же так. Мы с другом Валерой встречали их на пороге и наиболее возмущенных тоже кидали… в осень.

Шмотки, друзья, враги, не хватает только композиции Triplex к кинофильму Бригада. Глядя на мое жалостное лицо, художник, наверное, думает, что меня пронизало сочувствие.

― Да им не было больно! Все, что пришлось, собственно сделать, это не испугаться первого боя. Дальше надо было ждать активизации землячества. Однокоренных в полку было очень много. Соотношение славянских сил к восточным было 10:100. Если бы они заступились…

― Почему такие пропорции? ― удивляюсь я, ― это специально?

― Ну я не знаю, мы служили за границей. Может, чтобы не убегали…

У меня остается вопрос: не убегали кто: русские или восточные? И куда?.. Поздние исследователи национального конфликта в СА утверждают, что та гражданская война развивалась по региональному принципу. Северяне (в конфликте они были условно «нашими») воевали за старую светскую власть. Южане, наоборот, ― за фундаментальные основы ислама. Север, который в войне боролся за светскую власть, ― собирательно это был Кулябский район ― экономически всегда был более развит, и еще до войны северные территории поддерживала и Москва, и местный «центр». Аграрный Юг (то есть территориально условно ― Памир) в отличие от севера вечно отставал от кормушки. Такое почему-то часто случается с югом в мировой практике. На юге нашей республики, в частности, в конце XX века процветала эксплуатация женско-детского труда за копейки. Дети собирали хлопок и голодали вместе со взрослыми. В итоге, Юг поддерживала только идея глубокой самобытности и верности культурным традициям (то есть, исламу), что и пригодилось в борьбе. Кроме того, несмотря на тяжелые условия жизни южане в общей массе, похоже, были более амбициозны ― насколько я располагаю данными, они чаще учились в ВУЗах, надеясь, вернувшись из столицы, России или другой республики, улучшить свою жизнь. Однако, перспективные государственные должности занимали, в основном, северяне. Южан, например, не принимали в МВД и милицию. Но ― глазами очевидцев: никакой милиции и военных на стороне северян, как ни странно, в гражданской разборке не воевало…

― Это тоже политика, понимаешь, ― без аппетита чихая, говорит художник.

― В чем политика-то? ― спрашиваю я.

― А хз. Ты попадаешь в советскую армию, но при этом она ― мусульманское государство… Может быть, уже в те времена кто-то был дальновидный… Ну, не важно. В общем, мы покидали все вещи восточных солдат в грязь и стали ждать, когда придут их земляки, отплатить за позор. Земляки пришли на следующий день. Но за своих они впрягались как-то не очень активно. Мы их отшили, сказали: не ваше дело, нам жрать надо ходить.

Столовая ― мотив социально образующий, думаю я. И, наверное, землячество может поддержать только до разумных границ.

― У меня появилось много друзей, ― продолжает художник, ― все уже были довольны, что я рисую, никого это не огорчало. Я возрос в собственных глазах и спокойно занимался тем, чем хотел ― обрисовывал клиентов. Для поддержания порядка в казарме нужно было только появляться там раз в неделю, чтобы люди не утратили древний инстинкт ― в столовую строем. Все остальное время дисциплиной руководил парень из нашего призыва, Женя. У него была тяга к менеджменту. Правда, физически Женя был слаб. Но ему нравилось. Это же тоже работа: каждый день с утра до вечера всех строить. Я бы, например, не смог этим заниматься.

…Я его понимаю. Для русской школы в СА не хватало учителей еще до войны. Родной язык и литературу в старших классах нам преподавала бывший комсомольский секретарь без высшего образования ― Жанна. Уроки она начинала с зарядки.

До нее сержантить в нашей школе пытались многие ― директор, физрук, физик, чертежник… Не могу сказать, что у них плохо получалось построить учеников, однако, когда командование взяла на себя Жанна, отставные сержанты просто и с удовольствием влились в учебный процесс. У каждого оказалось свое хобби. Директор защищал девочек от окрестных любителей тин-секса, чертежник выдавал голодающим по 10 копеек на коржики, а у физика был прикол ― наливать воды в ботинки физрука или мелом написать на его зонте матерное слово. Об этом он и рассказывал ученикам на лабораторных занятиях. Когда сержант Жанна в течение пяти дней не знала, выжила ее семья во время разрушения в Кайраккуме или нет, нам было очень не по себе. Мы договорились временно делать зарядку без принуждения и носить на уроки пионеркие галстуки.

― Нашему заму по дисциплине Жене командная должность приносила радость и ощущение собственного величия, ― говорит художник, ― чем плохо? Но без проработки подчиненных раз в неделю его ореол не сиял, командование как-то само собой блекло. Раз в неделю мы приходили и говорили: слушайте Женю, он ваш начальник. После этого на земле воцарялся мир, Валера уходил спать, а я рисовать картины. И семь дней Женя сидел на троне. Потом народ опять начинал сомневаться, а чего в этом Жене такого хорошего… Женя бежал и плакал, Валера вставал с кровати, я бросал творчество… Короче, проблемы с коллективом нашу жизнь не портили. Но эта чертова планета устроена так, что здесь все время что-то угрожает твоему выживанию. Уладь одно обстоятельство, возникает другое.

Маленькие дедки, маленькие бедки…

― За нами начал бегать один замполит.

― Кто такой?

В первый раз за все интервью художник зло морщится.

― Это офицер, который следит за политической обстановкой в коллективе. Повседневно он проводит политинформацию, глобально работает с личным составом, продвигает набор актуальных идей в войска… На самом деле охуенный бездельник.

Судя по выражению его лица, замполит, помимо перечисленного, был династия Буша (тьфу-тьфу) и антифа в одном теле.

― Человек, который морально разлагается сам по себе, ― художник сглатывает, ― автоматически. Но при этом он с честным видом должен морочить головы всем остальным. Задачей замполита в нашем случае было поймать и задействовать факт нашего насилия над другими солдатами, которые, как оказалось, без насилия даже хавать не будут. Ничего не станут делать, никуда не пойдут. Насилие там ствол животворящего дерева. Вся система держится только на нем. Ты пинаешь ближнего, он ― другого, и криво-косо машина скрипит, но лезет.

Однажды мы додумаемся, кто все это придумал, ― вяло думаю я про власть, насилие и все остальное. Конфликтующие стороны, принимавшие участие в гражданской войне в СА, официально были обозначены как «Юг и Север» или демоисламисты-vs-коммунисты. Своими словами, в народе, воевавших называли «вовчики» и «юрчики». Вовчиками были исламисты, юрчиками, соответственно, наши.

Первыми начали вовчики (хотя я не могу утверждать, что именно они породили конфликт). Когда ты смотришь на войну глобально ― по телевизору или в параграфе по истории ― все кажется понятным и объяснимым. У одного сына была нефть, у другого ― кончилась. И решил первый забрать у третьего выход к морю… И так началась война…

Необработанный исторический материал ― как детектив: все мотивы запутаны, особенно, если нужно понять личную заинтересованность каждого в преступлении.

В религиозном смысле вовчики хотели перевоспитать всех неверных, упертых вырезать. Начали с резки. Формальные политические и экономические интересы любой войны похожи между собой, как коврики из Икеи. На персональном уровне, очевидно, для каждого это всегда что-то свое. Сангака, например, который поднял народное сопротивление против партии исламистов, убили не в геройском сражении за мир и справедливость, а в личной разборке. Его преемника Файзали, если не ошибаюсь, туда же. О чем это говорит, я не знаю. Однако, когда рядовые вовчики брали юрчика, то не коцали его просто так ― что было бы логично, если бы мотивом вражды было просто уничтожить противника и победить. Вовчики спрашивали: «Ухо надо?». Если юрчик говорил «да», ухо отрезали и совали ему за шиворот. Уши юрчиков, которые отвечали «нет» летели собакам. Другим стандартным вопросом было: «Что больше любишь: копать картошку или рыбачить?». Тот, кто любил копать, умирал в поле. Остальные в реке. Большинство из тех вовчиков и юрчиков были десятилетиями знакомы между собой, по крайней мере, их семьи. Один чувак, эмигрант, как-то в голод пошел наловить своим детям рыбы. В теплой реке, той самой, через которую мы попадали в старый город, и, которая однажды смыла все дома на своем берегу, в той самой реке плотно дрейфовали трупы, как застрявшие в сплаве бревна. Кого там было больше ― вовчиков или юрчиков, думаю, бессмысленно даже предполагать.

После того, как вовчики уходили из города, очистив его от юрчиков, нейтральному населению не становилось легче. Война оборачивалась темной луной. Наверное, именно в такие моменты явные причины конфликта перемешиваются между собой как мотки снятых бинтов. В периоды безвластия в городах СА на улицах почти не стреляли. Никого не интересовали чужие уши. По ночам в квартиры мирного населения просто вламывались люди в масках и делали то, что им нравилось. Они могли быть севером или югом, или косить под север или под юг. Возможно, один из них ― твой сосед. И он до сих пор ест на твоем мельхиоре.