Война не Мир - Юля Панькова

Когда власть брали юрчики, вовчиков расстреливали без разговоров. Быть памирцем (южанином) значило ― обречен. Представителей враждующей стороны скручивали колючей проволокой в снопы по десятку и толкали с моста. Колючая проволока была общим северо-южным приколом. Возможно, этимологически слово «власть» восходит к «насилию» не только в могучем богатом русском…

― Мне вменялись в вину разные зверства, ― говорит художник, ― типа: я лежу на кровати, а рядом со мной на полу отжимаются два молодых. Замполит захотел разрушить наш стройный управленческий механизм и начал собирать на меня папку с документами.

Шил дело.

― А я ему говорил: это не зверства, мы занимались физкультурой. Но отговорки тут не при чем. Если на человека есть папка со свидетельствами и фактами, то такого человека можно отправить в дисциплинарный батальон. За каждого отправленного в дисбат замполит отчитывался перед начальством: вот, я хорошо поработал. А дисциплинарный батальон ― это тюрьма внутри армии. Место с жуткими условиями содержания. Так что так ― решилась моя проблема с голодом, и с коллективом, и я даже стал типа власть. Но тут же оказался под колпаком замполита и риском на пять плюс два года загреметь в армейскую зону.

Мне приходит в голову ужасная мысль, и я спрашиваю:

― В каком возрасте реально стать замполитом?..

― Да фиг его знает, ― художник, видимо, понимает, к чему я клоню, ― по любому замполит старше солдат, но ты не думай, что офицеры все извращенцы: собралась шайка в несколько дубин гонять малолеток. Тут, скорее, экономико-карьерный мотив. У замполита такая должность, на которой априори делать не фиг, а деньги платят. Как-то ему надо оправдать свое существование.

― Кого-нибудь засадить.

― Ну, цель его работы, наверное, была сказать: я поборолся с неуставными отношениями. 89 год, понимаешь? И замполит был не одинок. Кроме него был еще мужик, которому тоже требовалось время от времени показать, как он работает. Этому работнику стало невмоготу, что я не выполняю официальных обязанностей. Официально за мной числилась машина, напичканная всякой электроникой. Сложные приборы, которые с высокой точностью определяют расстояние до объекта. Плюс телефон, чтобы сообщать координаты. Надо было знать эту машину и уметь ею пользоваться. К машине прилагалось еще 7 человек личного состава, которых нужно было учить и организовать. Мне все это было, как ты понимаешь, до жопы. Но я честно передал свой флаг парню, которому это реально было по кайфу.

― Ну вот, теперь ты не сможешь сообщить, куда стрелять, по мирным жителям или по фашистам.

― Ага.

…В связи с этим мне вспоминается кое-что. Младшему брату моей одношкольницы в период войны в СА было 17. Подростком это был двоечник с загадочной внешностью племени чьяпаса, потомка майя. Когда появилось ополчение Сангака, он ушел из дому и присоединился к народному сопротивлению. Его мотивом было ― моей семье угрожают, я должен сидеть? Он отправился в горный район Гарм ― знаменитые места тусования исламистов и тех, кто им помогал. Народное ополчение выдало ему автомат. После первого боя в горах Чьяпасу рвало, дальше было нормально. Он рассказывал, что лидеры народного формирования планировали сражения по хорошим советским военным картам, хотя в свое время считалось, что горные пограничные тропы так мало изучены, что СССР ну никак не мог бороться с потоком наркотиков из Афгана.

Чьяпаса рассказывал, что местные горные жители не хотели связываться ни с юрчиками, ни с вовчиками. Местные знали, как выглядит месть. Первые ополченцы, пришедшие в горы, были злыми ― несколько месяцев до того исламисты безнаказанно вырезали их семьи на севере целыми областями. Так что, встретив на пути южный кишлак, ополченцы тоже выводили в поле всех без разбора и расстреливали сразу по сто человек ― не спрашивая, сочувствует ли семья противнику или это просто мирные люди. Ополченцам было достаточно того, что эти люди ― южане. Набравшись военного опыта на мирных южанах, ополченцы успокоились, кроме того, они осознали, что для победы им необходимо сотрудничество местных горцев. В доме каждого мог прятаться какой-нибудь враждебный урод с автоматом. Разведкой ополченцам служили слухи, лучшей защитой ― страх. На стороне исламистов воевали афганцы и, как рассказывал Чьяпаса, они невероятно умелые воины. Кроме афганцев с исламистами были эстонки ― исламские отряды набирали бывших эстонских спортсменок снайпершами. Таким образом, необученным военному делу ополченцам доставалось по полной. Вести бой в горном кишлаке, где в мирное время легко заблудиться в камнях и сараях, было месиво: откуда и кто стреляет, не ясно. Но главная сложность горных сражений ― найти врага. Иногда ополченцы искали врага неделю, ― дрались минуты. Но за время войны они научились и находить, и даже выигрывать. Однако, когда в войну вмешалась официальная армия, ополченцам судя по всему стало как-то не до побед. Попадавший в засаду горный отряд под непрерывным огнем исламистов, афганцев и наемных снайперш вызывал, например, на подмогу официальные вертолеты. За 10 минут боя в каком-нибудь ущелье боевики укладывали почти весь наш отряд. Вертолеты, вызванные на помощь, прилетали обычно под самый конец заварухи. Они кружили сверху и добивали… своих.

Художник рассказывает дальше про свою боевую машину.

Мне приходит в голову остановить поток ассоциаций, которые вызывает его рассказ, но ассоциации ― как дождь, их можно остановить, только стреляя по тучам.

Художник говорит:

― Командира, который настроился против меня вместе с замполитом, в принципе, доставало даже не то, что я плохой воин. Ко времени, когда он обратил на меня внимание, я уже нарисовал огромное количество плакатов по всему полку, и мне периодически прибавляли зарплату. Но для того, чтобы легально поднять мой армейский доход, мне все время повышали квалификацию. В итоге, командира взбесило то, что я был бюджетный специалист высшего класса, который не умел шапочку танкиста надеть…

― Извини, перебью, ― говорю я, все еще отмахиваясь от мыслей о Чьяпасе в горном бою, ― в срочной армии реально получить какую-нибудь полезную специальность?.. Ну, если призывник не художник?

― Ай, ага… ― художник безнадежно машет рукой, ― по кому тут после армии стрелять-то?

Я пожимаю плечами.

― Нет, ну вообще… военное обучение как-то применимо в мирной жизни?

― Ну, да, скажем, если ты любишь технику, наверное, обучение на машинках будет тебе полезно. Ковыряешься в двигателях, чинишь танки. Их там полно. В этой роли ты в армии нужен. А когда приходишь домой, можешь, не знаю, автосервис открыть.

― Значит срочная служба ― это сеть двухгодичных курсов по автосервису, ― говорю я, не сомневаясь, что однажды мне дадут титул самой белой (и пушистой) блондинки.

― Да нет, ― без тени брутальной мудрости отвечает художник, ― срочная армия нужна государству, чтобы отправлять свои политические нужды.

― Так части же не всегда стоят на границе!..

― Да, но вот смотри, например, мы стояли в Чехословакии. Учебная армия или нет, а в чужой стране было размещено наше вооружение. Эти хреновы танки, которые ты, кажется, вечно сидишь и чинишь… Они стреляют… ― художник чешет макушку, ― в руках призывников, которые ни хрена не умеют, танки плохо стреляют, но все-таки, зелень… Ракеты, от которых в лесу деревья сохнут, они тоже летают. И вся остальная военная фигня худо-бедно работает. Почему страны вечно требуют вывода войск? Местные жители воспринимают эту типа учебную армию как оккупацию. Это изнутри она кажется ― йёпть, первый курс, штаны на лямках. Чехи не хотели с нами здороваться. Наше государство выплачивало большие штрафы за ущерб тамошней природе, за погибших мирных жителей.

У меня отвисает челюсть.

― Да, что ты удивляешься? Когда я служил в Чехии, был случай. Наша машина сбила мотоциклиста, чеха. Чех нарушил дорожные правила раз семь: обгонял по встречной, превысил скорость… Погиб. Наши выплатили за него огромный штраф, а парня, который вел грузовик, посадили на пять лет в дисциплинарный батальон. Большой разницы с концлагерем нет, я уже говорил. В дисбате ты вовсе без прав. Один на один с природой. Зимой холодно, летом жарко, пищи нет, вокруг волки. Очень жесткий режим, идиотская работа. Типа каторги. После срока в дисциплинарном ты еще дослуживаешь то, что не дослужил в армии. И за тобой еще числится судимость. Короче, тюрьма в квадрате, семь лет вон из жизни. А тот парень, водитель грузовика, который сбил чеха, перед рейсом двое суток не спал. Его заставили развозить солдат внеурочно, и он развозил. Но не офицерам же отвечать. Офицеры типа отреагировали, посадили виновного. А парню уже надо было домой уезжать, он ждал приказа. Не знаю, что с ним дальше было.

Пару минут мы грустим.

― Или там еще была девушка, по соседству с гарнизоном. Чешка. Она объявила, что ее изнасиловали русские солдаты. Нас построили, тысячу человек, или сколько там было… Чешка ходила вдоль строя, опознавала. В любого, кого она ткнет, никто разбираться не будет, с радостью отдадут под суд, как насильника-оккупанта. Хотя никто эту тетку в глаза не видел. За территорию полка пачками никто не ходил. Не было ни увольнительных, ничего. Все сидели за заграждением, наружу попадали только, когда вывозили на учения, но это под присмотром, или в исключительных случаях, ― художник ерзает, ― я, например, выходил, когда у меня была работа вне территории. Мне давали пропуск, и я мог выйти. Перед выходом в город солдаты еще грузили мне кучи барахла, которое можно продать чехам, потому что это халява, знаешь, выйти и самостоятельно пройтись, прогуляться. А в остальном, как на зоне, небо в полосочку. А она пришла и выбирала, кто ее изнасиловал. И каждый понимал, что ей стоит только палец поднять, и ты ничего не докажешь. Никаких прав. У солдата нет адвокатов.