Война не Мир - Юля Панькова

В общем, наступил ли Новый год, и когда, не понятно.

А назавтра ― твой день рождения. Малыш Козерог, рожденный 1 января, всегда его ждал. Всю ночь ему снились подарки (это моя отсебятина, для красоты). Утром он проснулся и вышел ― в пижаме и думах о близком счастье. В гостиной валялись помятые взрослые. На покосившейся ели искрилось украшение «дождь». По ковру были рассыпаны точечки конфетти, пробочки от шампанского, чья-то туфля на каблуке, с прилипшей веткой петрушки…

― Тетя Оля, ― сказал наш маленький друг, ― у меня день рождения.

― О! ― ответила тетя Оля и попыталась привстать с дивана.

― Здесь должны быть мои подарки, ― торжественно объявил мальчик и спросил, ― ты не знаешь, где они?

― Вот твои подарки, ― сказала тетя Оля загробным голосом и повела руками на конфетти.

Малыш кивнул, сел на корточки и стал собирать в кармашек цветные кружочки…

Я вполне допускаю, что от подобных подарков на праздники некоторым людям с течением времени начинает казаться, что иметь можно только то, что тебе отсыпает судьба. Фортуна-давалка. В смысле проявления инициативы по отношению к жизни, это похоже на мужчину, который после перепихона каждый раз бывает уверен, что его соблазнили. На самом деле, вокруг каждого буквально с рождения начинает болтаться много добра и зла, целая ярмарка: женщины, деньги, правительство, водка, футбол… Можно выбрать. Из кучи мирового зла и проблем можно выбрать то, что тебе по вкусу. Можно выбрать и потом разбить выбранные проблемы по категориям: приоритетные, личные, неразрешимые, постоянные. Так формируется наша жизнь. Каждый сам выбирает, что установить возле носа, чтобы все время мелькало.

Я, например, сейчас смотрю из окна, пью кофе и гадаю, сколько человек в данный момент целуются. Зачем мне это? Я точно не знаю, но, похоже, это мой выбор. Дома по вечерам я расшифровываю с диктофона мемуары художника, а поцелуи нужны мне для девичьей статьи. В смысле мелькания я давно выбрала служение глянцу, вместо того, чтобы, к примеру, вести глянцевый образ жизни, который я проповедую. Думаю, что моя инициатива по отношению к фортуне и жизни на этом уже закончена. На большее меня не соблазнить.

Недавно, как раз когда мы с художником писали последние главы его мемуаров, меня позвали работать в штат очередного большого издательского дома редактором красоты ― главным по косметическим баночкам, которые независимо от экономической погоды и политических осложнений должны появляться на страницах каждого глянца в виде красивых фотографий и подписей: «Нежная текстура крема разгладит все ваши проблемы за 24 часа»… Обязанности редактора красоты почти не отличаются от работы обычного журналиста: все, что мне нужно, это выучить примерно 40 новых слов по тематике (это называется специфика текста) и уметь их соблазнительно вписывать. Правда, журнал, который меня пригласил на работу, ― новый, и кроме обычный рутины по тосованию слов в колоде, мне нужно быстро собрать для молодого издания тусовку постоянных рекламодателей, специалистов, компетентных советчиков, звезд, визажистов и прочих ритуальных глянцевых персонажей ― чтобы на страницах все было как настоящее.

Мой первый рабочий день в новом журнале выдался странным. Девушка, которая две недели проработала редактором красоты до меня, за светским прощанием вдруг разрыдалась и, собирая манатки, всхлипнула: «Ты меня еще вспомнишь». Ну, хорошо, подумала я, раз так надо, и приступила к обязанностям.

До вечера я перебирала странички записной книжки и звонила, звонила. Тема звонков ― сказать потенциальным рекламодателям: вот и мы. Когда появляется новый продукт, нужно, чтобы о нем как можно скорее узнали. Поэтому производители косметики все время звонят в журналы. А журналы ― производителям. И все потому, что в какой-то момент истории люди согласились читать газеты. Чтобы мелькало.

Главный редактор нового журнала, куда меня позвали работать, ― доктор. У него, как у Пушкина отшлифованы ногти, и он жует жвачку с вишневым вкусом. Пожалуй, мне тоже надо сделать ребрендинг имиджа и завести себе фирменный знак. Чем больше готовых ассоциаций сосредоточено в имидже, тем мощнее доверие ты вызываешь в окружающих ― как нечто знакомое им и понятное. Это похоже на принцип анекдота ― ты должен быть неожиданным, но напоминать о хорошо знакомых вещах.

В свободное от глянца время я люблю учиться и обезьянничать, все время примеряя на себя разные человеческие роли и мудрости. Так что, новые люди для меня ― это кайф.

Кроме меня и главного в моей новой редакции есть фоторедактор. Она хорошая девочка и любит Цветаеву. Есть арт-директор, он худ. Есть менеджер и корректор… Всего пять столов. Корректору нравятся мои тексты. Но наш корректор пока новичок в издательском бизнесе ― человек без большого опыта корректуры. Она пока только читает статьи, а не правит ошибки. До высшего уровня профи корректоры текстов обычно проходят свой странный путь. Сначала они вдруг понимают, что огребли монополию на русский язык и начинают всех поучать. Потом интерес к языку сужается до прописной буквы, и объекты реальной величины перестают вмещаться в сознание, включая людей. Впрочем, это беда большинства профи.

Если бы я была издателем… И если вообразить, что СМИ ― это не борьба за рекламодателя и деньги, а такая игра в «напечатай журнал и выкинь»… В общем, я бы всех сотрудников время от времени меняла местами. Корректора я бы делала главным редактором, редактора ― секретарем, а дизайнера заставляла писать слова. Журнал бы время от времени опаздывал с выходом (фигня по сравнению с тем, что средняя прибыль нормального издания около 600%), зато издание постепенно стало бы нереально хорошим. Люди бы научились друг друга понимать, любить, а там бы переженились. Понимание, по ходу, это все, что нам нужно, если не считать жилплощади и… Короче, ничего у меня не получится.

Вряд ли в течение одной жизни можно убедить кого-то, что прибыль ничто, любовь ― все. Проблема приоритетности денег над чувствами, как я думаю, заключается в том, что большинство из нас просто не верит в следующее рождение, а сразу после смерти собирается в рай. Любви, как обещано, в раю будет полно, а вот напечатать глянцевый журнал и получить шестикратную прибыль больше никогда не удастся.

Моя проблема, думаю, в том, что я вообще не могу решить, во что верить. Все, что я знаю, это то, что каждый год на земле рождается все больше людей, последнее время около 120 миллионов. При этом человечеству со всеми скидками больше двух тысяч лет. Таким образом, чтобы обеспечить стремительно растущее население планеты божественными душами (если они, конечно, не переселяются после смерти в новое тело), генератору новых душ нужно работать в режиме пушки для теннисных мячиков, а рай, чтобы вместить всех, кто в него приходит, должно быть, резиновый. Или я плохо считаю…

Для пиара на страницах нашего первого номера я обзвонила всех своих знакомых рекламодателей и собрала 50 косметических популярных продуктов и их вариаций (новинок). Рекламодатели один за другим привезли в редакцию красивые банки и пузырьки ― для съемок. Мы красиво отсняли банки и пузырьки со штатным фотографом в студии, и я закрыла всю рекламную косметику в шкаф. После съемок в журнал такая мелочь, как косметика, обычно не возвращается рекламодателю, а равномерно распределяется между работниками журнала. Вкус халявы сладок и приятен, и надо только дождаться дня, когда мы все это честно поделим.

Наступает день. Дележ банок ― одна из замечательных обязанностей редактора красоты. Мысленно я делю халявную косметику на пять человек ― по количеству народа в редакции. От двух сотрудников-мужчин я отнимаю по бутылке мусса для объема груди и по пачке тампонов с новой формой желобков (подозреваю, что своим девушкам они такое дарить не будут). Получается пять неравных кучек. Все честно и по традиции. Операцию распределения баночек я проделываю, пока еду в лифте. Шагая по коридорам, я пытаюсь сосредоточиться на рабочем дне. Я прихожу, отмыкаю шкаф с косметикой и застываю перед ним в непонятках. Торопливо отбросив дела, менеджер редакции докладывает мне, что 45 лучших баночек из того, что было, вчера забрал главный редактор. У него жена в отпуск едет.

Я записываю халявные банки себе в облом и делю между работниками журнала то, что осталось ― спонж для пудры, бутылку лака для дискотек, влажные салфетки и вкладыш переводной татуировки на задницу.

Со следующего месяца мне предлагают совмещать должность редактора красоты и просто редактора. Это означает, что, кроме восторженных эссе о косметике, надо будет писать гороскоп.

Да хоть сводки Гидрометцентру, лишь бы не было туч над Нью-Йорком.

Во сне я видела, как мой покинувший землю милый знакомит меня со своей мамой. В моем сне его маму зовут Энн, и она печет пироги. Настоящий рай.

По случаю сдачи номера у нас в редакции вечеринка. Мы скидываемся на сыр с плесенью, вино и чипсы. Главред произносит традиционную речь, арт-директор хихикает. Со своим бокалом вина, наевшись плесени, я плюхаюсь за свой комп и на удачу тыкаю в файлы, вдруг попадется что-нибудь интересное, что можно дописать или подредактировать, пока остальные болтают. Но, открыв свою заветную папку с запасом статей, приготовленных на следующий номер, я неожиданно обнаруживаю, что много букв, которые я так тщательно писала, редактировала и распределяла по страницам, пропал. Нужных файлов нет ни в папках, ни на столе, ни в виртуальной корзине, хотя я хорошо помню, что последний раз, когда я открывала папку, файлы там были. Я возмущенно хлопаю челюстью. Главред предупреждающе говорит: