Утятинский летописец - Евгения Черноусова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хорошо… Вы с Петровым близко знакомы?
– Не так чтобы… больше через Шпильманов.
– А… скажите, покойного Коневича вы знали?
– Еще меньше.
– Сказывают люди, каким-то колдовством он обладал. Правда ли?
– Василий Михайлович был обаятельным мужчиной. Если и было в нем колдовство, то такого рода, что только на дам действует, – Маша сбоку поглядела на сумрачное лицо спутника и спросила. – Что вас гложет, Тимофей Силыч? Вы – новобрачный, дела ваши идут отлично, я слышала. Банкротство тестя вас так гнетет?
– К его делам, слава богу, касательства не имею. Хлопоты, конечно… вот в Смоленске по его делам расчеты вел… да и все.
– Вас точно подменили.
– Эх, добрая барыня, грех на мне. И какой грех!
– Понимаю. Я не священник, не мне у вас исповедь принимать.
– Никому я не могу исповедоваться, буду свой крест до конца жизни нести. Виноват я перед Николаем Ивановичем. Не глядите на меня так, нет на мне крови. Я в то время в городской управе по делам был, меня все видели. Но в смерти коневского молодого барина я повинен.
«Видно, знает он убийцу. Ах, Кита, что мне его тайны! Через три дня, в Рождество умер бедный наш Николай Иванович. Умер успокоенным, зная, что сын его вне опасности. Умер под следствием, да что в том? В его вину никто в уезде не верит».
Глава 15
– Ой, а что это у Ираиды Семеновны закрыто? – спросила тучная дама средних лет. – Сказала, в пятницу зайти…
– На похоронах они, – ответила уборщица Таисия, с треском плюща картонные ящики и складывая их в стопку. – Соседку хоронят. Часа через два, думаю, подойдут.
– Кто это в «нерусском доме» помер, Потылиха, что ли? – спросила перебирающая фартуки старуха. – Там, вроде, все молодые.
– Потылиха у нас живее всех живых. Тоже, небось, на поминки пошла. Нет, не старуха померла, Зоя-дурочка.
– Зоя? – ахнула старуха. – Которая пророчица?
– Пророчица! – фыркнул продавец, выглянувший из секции напротив. – Наплетут бабки невесть чего.
– Ну и зря ты, Коля, – ответила ему старуха. – Ты ее просто с детства знал, поэтому и особинки в ней не замечал. А как она Кире напророчила перелом со смещением! Я сама слышала! И мальчишке дурному сказала, что облысеет. Я при этом не была, врать не буду, но это многие слышали, даже Сашка-милиционер.
– Это что же, она только болезни предсказывала? – заинтересовалась дама, спрашивавшая Ираиду Семеновну.
– Получается, так, – растерянно сказала старуха.
– Недобрая, значит, ваша пророчица, – подытожила дама.
– А вот и неправда ваша, – бросила свои коробки и повернулась к ним Таисия, уперев руки в боки. – Вы ее последнего пророчества не знаете.
– Ну, Таська, пошла языком чесать, – с досадой сказал Коля и крикнул. – Федор, у меня удочек новый завоз! Клава, подари мужу удочку на день рождения!
К Коле подошла супружеская пара, он занялся ими. Таисия как опытная сплетница продолжать не стала, а снова вернулась к своей работе.
– Ладно, Таиска, не таись, – сказала старуха. – Интересно же, что пророчица перед смертью сказала!
– Вы про Зою? – повернулась к ним Клава. – Что она сказала?
– Да тьфу на вас! – с досадой махнул рукой Коля.
– Ты, Коля, не отвлекайся, показывай Феде удочки. Какую выберет, такую и подарю. Давай, Тася, про Зою! Что она перед смертью сказала?
– Да не перед смертью. Это еще летом было. Не верите, спросите у Ираиды Семёновны. Это когда Елена Игнатьевна в больнице лежала, а Эля за Зоей смотрела. Пошли они как-то на кладбище. А на обратном пути хотели на автобусе доехать. А тут идут с кладбища Игнатьевы, знаете их?
– Которая судья?
– Да, Анна Ивановна и муж ее, следователь. И предлагают их до дома довезти. Ну, сели они…
– Тась, уже брехня пошла, – вновь вмешался Коля. – Зоя всегда боялась незнакомых. Еще к бабе чужой могла подойти, но чтобы к чужому мужику в машину сесть…
– Вот и удивительно, но села. А когда у нерусского дома вышли, берет она Анну Ивановну за руку и говорит: «Ты добрая, у тебя Катя есть».
– Ой! – вскрикнула старуха.
Остальные глядели недоумевающе.
– И что? – спросила дама.
– Анны Ивановны сестру Катю полтора года назад «семеновские» зверски убили.
– Это на кладбище? Ужас какой!
– Ну, Анна Ивановна заплакала и уехала, мол, что с дурочки взять? А потом через какое-то время решили они ребеночка из детдома усыновить, своих-то у них нет, а уж лет двадцать женаты. Стали бумаги оформлять, там еще справки о здоровье нужны. И оказывается, что у нее беременность! Вот она, Катя! Точно девчонка будет. Причем срок такой, что зачатие где-то в те дни и произошло. Не веришь? Анна Ивановна даже к Елене Игнатьевне ходила, спрашивала, чем она может ей помочь в благодарность за такую весть.
– Ну, если это правда, такое пророчество – настоящее чудо.
– А я о чем? И добрая она у нас пророчица была. Всем воздастся по делам их. Злоязыким – переломы, негодяям – лысина, а добрым – материнство.
Громче застучал дождь по пластиковой крыше торгового павильона. Еще несколько женщин вбежали с улицы.
– Алла, ты не с похорон? – спросила старуха одну из них.
– Да, меня Сережа подвез, – ответила та.
– Много народу было?
– Нет, не очень. Они сейчас в «Озерном» на поминках.
– Кто был? Родни у них ведь нет?
– Почему нет? Элеонора Игнатьевна с мужем, ее дочь, тоже с мужем, и сын. Все приехали. Тихоныч с женой, он Тумбасовым двоюродный.
– А из местных кто?
– Да соседи, в основном. Надя, конечно, Васильевы, Юрий Петрович Кожевников…
– Елена Карловна, конечно?
– Ты что, не знаешь? Она после инфаркта.
– Я и не знала… Как же она?
– Ничего. Племянница ухаживала за ней, подруге не до нее. Теперь в санатории. Кто еще? Потылиха, Погосяны, Бокины, Огородниковы, Ираида Семеновна с другом приезжим.
– А этого она к чему потащила?
– Он же покойнице крестный отец.
– Крестный отец, фу-ты, ну-ты! Может, просто отец… ребятенку еённому? – сказала подошедшая Кира Козина.
– Ох, Кира, и подлая ж ты баба! – сказала Таисия, снова бросив свои коробки. – Сама же в том месяце подсчитывала, что ребенок в середине апреля зачат! Сама орала, когда Константин с зимы до лета не приезжал, что бросил он Иру. А теперь ты на мужика такую напраслину наводишь!
– И что ты так заступаешься за эту уголовную рожу? Глаз на него, что ли, положила?
– Кстати, об уголовных рожах, – очень серьезно, как всегда, когда собирался кого-нибудь разыграть, сказал Коля. – У них насилие над ребенком – самый страшный грех. И Константин как родственник теперь должен этого преступника лично зарезать, чтобы смыть кровью позор. Может, это ваш Андрюха?
– Ты что, окстись! – испуганно замахала руками Кира.
– Нет, правда, уж больно ты пытаешься на других стрелки перевести. Я ему, пожалуй, подскажу.
– Коля,
