Утятинский летописец - Евгения Черноусова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– То есть Коневича не человек, а нечистая сила убила?
– Убивает всегда человек, а нечистая сила его направляет. Только тот, кто душу продал, перед богом злодей, а перед людьми вроде невинным сказывается.
– Разве? Вы же сами говорите, что все его виновным считают?
– Надо быть, разулся неаккуратно.
– Машенька, и ты в демона веришь?!
– Я, Гришенька, не верю. Но он ко мне являлся.
Гомонившие родственники враз замолчали. Только у Лизы вырвалось:
– Ты разувалась на кладбище?
– Да. Дело было ранней весной того же 53-го года. Тогда папенька решил отдать меня за Микулина. Я действительно была в отчаянии. Но про демона не вспоминала, просто ноги промочила. У могилки разулась, сидя на скамейке, и почти сразу демон появился…
Помолчали. Спросить решилась опять Лиза:
– И как он тебя искушал?
– Она. Демон явился в женском облике. Одной знакомой по пансиону. Она спросила, как можно отменить свадьбу. Я ответила, что никак. Папенька и Федор Ионович так решили. Тогда она сказала, что только смерть одного из них поможет.
– Ну?!
– Об отце мы не толковали, об этом и речи быть не могло. Она и скажи: пожелай смерти жениху. А я ответила, что не мне решать, кому сколько жить, а богу. Она поглядела мне в глаза, сказала: «Тогда страдай» – и ушла.
– Маша, – осторожно спросил Григорий Акимович. – А почему ты решила, что это был демон?
– Когда я вышла с кладбища и перекрестилась на храм, то вспомнила, что мадмуазель Котова, в образе которой ко мне демон явился, уже восемь лет как покойница.
– Марья Игнатьевна, – сочувственно спросила невестка. – Неужели ваш первый муж был так страшен?
– Страшна была жизнь с ним. А он сам был отвратительным.
– Тогда надо было отказаться от брака – и всё.
– А Маша отказалась. Она даже на венчании, когда священник спросил: «Имеешь ли, Мария, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль, взять себе в мужья сего Федора, его же здесь пред тобою видишь?» промолчала. Я это очень хорошо видела, – сказала Лиза.
– Как же? А священник?
– А отец Василий от нее отвернулся поскорее и жениху: «Не обещался ли еси…». И быстрее «Благословенно…». Знал, что сестру силком замуж выдают.
– Как же так? И отец, и священник…
– Это ты папеньку не знала, – махнула рукой Лиза. – Ему наши слова – тьфу!
– Лиза, прекрати! – вмешался Вася. – Папенька нам добра желал.
– Такое добро себе забери! Тебе маменька покойная, небось, не говорила, а я-то знаю, что Федор Ионович на Машу руку поднимал! А ты, Маша, даже на словах смерти ему не могла пожелать! Вот я бы сразу с демоном столковалась бы! Потому что проживи папенька еще несколько лет, непременно и мне бы такого гнусного старика нашел бы!
– То-то я слаб оказался, так ты у меня в девках и засохла!
Лиза заплакала. Маша прижала ее к себе и сказала:
– Забыл, Васенька, как за Мовшевича ее отдать грозился? – Лиза невольно фыркнула. – Папенькин ты сын! Так вот, скажу я тебе, братец, ежели ты Густеньку, радость нашу, когда подрастет, решишься за такого паршивца отдать, я к демону обращаться не стану. Я тебя своими руками вместе с нежеланным женихом удавлю!
Вася обиженно поглядел на сестер, на жену, на зятя и ни в ком поддержки не увидел. Привыкши, чтоб за ним оставалось последнее слово, сказал:
– Что, лучше как у Васякиных?
Это был довод…
– Мой папенька замужество мое решил, а Васякины – безбрачие дочери. Каждый сам за себя должен решать!
– Если сын родится, Игнатием его назову, – с вызовом сказал Вася. – В честь папеньки.
– Что ж, имя хорошее.
Вечер закончился мирно. Когда Зильберы уже прощались у порога, невестка спросила:
– Вы родственника Шпильманов видали уже?
У Марьи Игнатьевны сердце дрогнуло:
– А кто приехал? Карл Визе?
– Нет, Шпильман. Здоровенный такой детина наподобие их соседа Тимофея Силыча. А жена у него типичная немочка, такая беленькая кудрявенькая овечка. И такой бесцветной особе такой добрый молодец достался!
– Знаешь, а я тоже о Коле подумал, – шепнул Григорий Акимович, подсаживая жену в коляску.
– Да, – вздохнула Марья Игнатьевна. – Только Коля худенький и роста самого среднего, да и фамилия…
– Да, а что про Васякиных вы говорили?
– Ах, Гриша, ты лет уж чуть не тридцать в Утятине живешь, а все сплетни наши тебя стороной обходят. Катя, дочь их единственная, была ими богу обещана, когда умирала от какой-то детской болезни. В монастыре воспитывалась, потом послушницей была принята. А у них, ты помнишь, келейки вдоль ограды выстроены? Вот игуменья матушка Варвара, ночью двор церковный обходя, шум в одной из келий услышала. Зашла, увидела большие сапожищи у входа, по обувке и хозяина признала, по одеялу пальцем постучала: «Володя, оденься да выйди!»
– Что за Володя?
– Знаешь Чернышевку, деревеньку рядом? Тамошний помещик.
– Да я и Чернышева этого знаю. Хорош собой, да больно неспокоен.
– Ну вот, привела его к себе и говорит: «Должен ты грех покрыть, женись теперь». Он ей почтительно: «Я, матушка, не против, и с родителями ее толковал, да они в ответ: богу обещана – и весь сказ!» Ладно, она говорит, буду тебе свахой. И тотчас за Васякиными в город послала. Родители ей: мы ее богу обещали. А матушка Варвара им говорит: вы думаете, она такая богу нужна? Ну, они монастырю богатые пожертвования сделали и дочь забрали. Вышла она замуж, а счастья семейного, сам знаешь, не обрела. И детей бог не дал. Я эту Катюшу в монастырской школе немного учила. Больно она титулами интересовалась, видно, о свадьбе с дворянином грезила. Тоже воля родительская. Воспитывалась бы дома, все бы по-другому сложилось. Или бы к богу сама пришла, или бы замуж за хорошего человека вышла. А монашку соблазнить только непутевый может…
Вечером назавтра Григорий Акимович, замотанный делами по организации земской больницы и визитами к пациентам, ужинал на кухне. Марья Игнатьевна с Наташей крутились вокруг него, подавая кушанья, приборы, салфетки.
– Да, у Шпильманов я был сегодня, Маша, – вспомнил вдруг он. – Жена гостя их в интересном положении. Ты уж навести их завтра. Анна Адамовна говорит, что только с такой повитухой будет спокойна за невестку.
– А какой степени их родство?
– Брата двоюродного Франца Карловича он сын. Тот тоже был Франц Шпильман. В Гельсингфорсе они жили.
– Жили? Они что, окончательно в Утятин перебрались?
– Да, Аглая Семеновна предложила Карлу Францевичу занять должность дяди. Он сам-то университетский профессор. По кафедре естественных наук. Анне Адамовне с дочерьми без его помощи очень скромно жить пришлось бы. А от профессорского жалованья
