Утятинский летописец - Евгения Черноусова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Того самого? Он же вроде неженатым умер?
– Он у себя в имении девок бессчетно попортил, А какая рожала, записывал их с фамилией Пинегины. Чувствуешь литературную традицию по поводу северных рек? Пушкин создал Онегина, Лермонтов – Печорина, а Коневич – кучу Пинегиных. Очень в Конях распространенная фамилия. Но у всех уличная кличка Васькины.
– Елена Игнатьевна, я же помню, вы всегда с таким придыханием говорили о Коневиче. Что, пока его жизнь изучали, совсем разочаровались?
– Мне его стихи не разонравились, хор он создал, историю края изучал. А человек он был… не могу сказать, что совсем плохой. По нынешним меркам, наверное, обыкновенный. Однако следует учитывать крепостное право. Одно дело простушек на дискотеке снимать. И совсем другое – потребовать сексуальные услуги у девушки, принадлежащей тебе как товар. А Зину Петрову он точно не убивал. Но могли ее убрать его клевреты, чтобы ему спокойнее жилось, даже и без его просьбы? Она ведь его преследовала…
– Ладно, пусть люди читают. А меня вчера Игнаша укусил в плечо. Вот, смотрите!
– Юра, ужас какой! Следы зубов… синячок проступает. Что это он?
– Он с Тихонычем общался. Тот сейчас в зароке, пока ребенок в доме. Злой как черт. Переругается со всеми, потом садится рядом с кроваткой и заводит монолог. Рассказывает ребенку, какие все суки, – Юра заржал. – А Игнаша его слушает, руками машет, гулит, смеется, пузыри пускает. Тетя Люда с Надей ванночку подготовили и мне говорят: неси ребенка. Я его взял, а он как тяпнет меня. Я как завопил, больно же! Спасибо, сверху еще зубов нет. Надя прибежала, увидела, заругалась на нас: вот я вас, и полотенцем замахнулась. А Игнаша как засмеется! А Тихоныч говорит: правильно, Игнаша, Надюха никого ударить не может. И Юрку правильно кусил. А нечего мужскую компанию разбивать!
Вернувшись в палату, Елена Игнатьевна легла спать. Она проспала ужин, но после девяти ее растолкали соседки по палате:
– Елена Игнатьевна, поговорите с этим идиотом!
Из коридора слышался пьяный крик. Плеснув в лицо холодной водой, она вышла. Стоявший в коридоре дежурный врач сказал:
– Извините, но вы так умеете разговаривать… может, попробуете и с этим… новым русским?
Не совсем еще проснувшаяся, она двинулась по коридору:
– Что же вы разрешаете спиртное?
– А кто тут чего боится? Люди с жизнью прощаются, чем их можно напугать?
Подойдя к распахнутой двери палаты, Елена Игнатьевна крикнула:
– Эй, зайти можно?
– А не боишься?
– Мне сейчас дежурный врач сказал, что людей, которые с жизнью прощаются, напугать нечем.
– Ну, заходи! – Шаркая шлепанцами, Елена Игнатьевна через тамбур прошла в палату, повертела головой, взяла стул, поставила его рядом с кроватью и села. – Выпьешь?
– Я крепкого не пью. Если есть сухонькое…
– А вот есть! – Коренастый, краснолицый, крепкий, еще не изболевшийся мужик средних лет бодро вскочил с койки и рванул дверцу встроенного шкафа, из которого покатились пустые бутылки. Покопался в шкафу, после чего еще несколько бутылок раскатилось по палате. – Во!
– Испанское, дорогое. Не жалко?
– Сама говоришь, жизнь кончается. Чего ж деньги жалеть?
– Тогда открывай. А закусить есть чем? А то я сегодня ужин проспала.
– Во! – мужик метнулся к холодильнику и стал выкладывать свертки, пакеты, тарелки. Сел на кровать. – Тост скажи, бабуля!
– Будем! – она стукнула стаканом об его стакан и выпила. – Что глядишь? Тост короткий? Зато глубокий какой: мы – ещё – будем!
– Принимаю!
– Доктор! – крикнула Елена Игнатьевна – Дежурная санитарка имеется? Давай её сюда, пусть приберётся. И сам заходи.
За дверью послышались приглушенные голоса, потом в дверь протиснулся врач.
– Налей-ка доктору. И давай познакомимся. Меня зовут Елена Игнатьевна.
– Я тоже Игнатьич, Андрей. А доктору можно?
– Он же радиолог, а не хирург.
– Пей, лепила!
– Ты что, сидел?
– Бог миловал.
– Тогда к чему этот жаргон? Скажи культурно: угощайтесь, доктор, – обернулась на громыхнувшую ведром санитарку. – А давай-ка в коридор выйдем. А вы, пожалуйста, Люся, проветрите и еще бутылки пустые соберите. И там, в шкафу.
– Сделаю, Елена Игнатьевна!
– Андрей, подайте руку даме! – Они вышли в коридор и сели на диван. Шедший сзади доктор подал Елене Игнатьевне бутерброд, а Андрею полотенце. – Спасибо, доктор.
– Скажи, Игнатьевна, тебе что, совсем умереть не страшно?
– Почему же? Всем жить хочется.
– А вот скажи, как у тебя с самого начала было?
– А тебе зачем? Ты же не вчера о своей болезни узнал?
– Не вчера. Но сегодня понял я вдруг, Игнатьевна, что больше уже ничего не будет. Из-за того и насвинячился. Такое у меня отчаяние! А ты что, когда тебе сказали, совсем не испугалась?
– Еще как, Андрюша. У меня же дочь… была. Она инвалид. Я умру – она никому не нужна. Я так думала…
– И как ты успокоилась?
– Знаешь историю Иова Многострадального? Он был очень счастливым и очень праведным. За каждый счастливый прожитый день бога благодарил. А сатана богу и скажи: это он праведный, потому что счастливый. Обездоль его – и он тебя хулить станет. Бог поддался на провокацию и все у Иова отнял: и богатство, и детей. А тот продолжал бога славить.
– Ты в бога веришь? Это тебя держит?
– Нет, не верю. Просто это типичная история несчастья. Если судьба начала долбить тебя по темечку, то будет долбить бессчетно. Так и со мной было…
– Ты рассказывай, Игнатьевна.
– Дочь моя умерла, Андрюша.
Андрей, вытиравший пот полотенцем, замер. Потом сказал:
– Прости, мать. Ты что, считаешь, что жить теперь незачем?
– Как незачем? Внук у меня.
– А за него ты не боишься?
– Кое-что я поняла за это время. Я думала, дочь моя никому не нужна, что родные о ней не позаботятся. А за время её и своей болезни я убедилась, что люди лучше, чем я о них думала. И внука моего не бросят. Я еще за жизнь поборюсь. А когда умру, мои родные его заберут. Не пропадёт!
– Сколько ему?
– Шесть месяцев.
– Да, дела… А моему сыну десять лет. Я тоже думаю, что с ним будет…
– Мать жива?
– Мать… дура корыстная.
– Но ребенка любит?
– Я умру… она кобелю какому-нибудь все моё добро… сыну к совершеннолетию ничего…
– Андрюша, ты из-за этого скандалишь? – Мужик, не отрывая полотенца от лица, покивал головой. – Богатства-то у тебя много?
– Не в списке Форбса… но по нашим меркам…
– Поняла. Сделай завещание на сына.
– Думал. А он, этот Валькин кобель, может убить Игнашеньку моего… чтобы Валька наследницей…
– Да, богатые тоже плачут. Моего внука тоже Игнатием зовут. Только наследовать ему нечего… Боишься, что убьют ребёнка? Значит, оговори, что если он не успеет получить
