Живой мост - Сулейман Файяд

— Отворяй, тебе говорят!

В дверь забарабанили. Она шагнула к двери. Отодвинула засов. На пороге стоял долговязый человек в черной маске. Концы маски разлетались от его носа, как крылья ворона:

— Выходи! Живо!

Она вышла. Увидела крытую арбу на высоких колесах. Лошадиные морды в шорах из кусков старых автомобильных шин. У возницы вытянутое лицо, больше ничего не видно.

— Трогай! — махнул рукой долговязый.

Кожаные ремни упряжки напряглись. Арба качнулась, заскрипела, въехала в узкий туннель, стала движущимся пятном. Странно, пятно не уменьшалось в размерах, хотя расстояние увеличивалось. Туннель был длинный, как ночь, его плотные своды — ночная тьма.

Если бы Умм Зафир тогда знала! Если бы могла предположить…

Внутри арбы еще темней. Не видно ни зги. Что-то качается в такт движению, налево, направо… Изувеченное тело поднято на штыки. «Что это?! Где я?.. В скалистой пещере? О аллах, разве это я? Это огромный, раздувшийся от жары труп… Какие бредни! Меня не устрашишь бреднями!» — Зафир попытался рассмеяться. Но только оскалил зубы. Он не может смеяться. Смеха не слышно. Наступит день, он будет свободен, тогда и насмеется вволю… Куда его везут?

Мысли ранят, как острые клинки. Даже больней. Смерть не страшна. Смерть уже была.

Окровавленное, истерзанное тело колеблется в такт движению. Его везут не для того, чтобы швырнуть затем под колеса. Расправа не будет ни скорой, ни легкой…

Вот если б не думать! Совсем не думать! Было бы спокойнее… А если б еще не было боли! Так не бывает — ни мыслей, ни боли. Это невозможно, фантазия, все в мире связано… Трясется по дороге арба. Временное, шаткое, ненадежное убежище!..

Где теперь мать? Сколько раз я мечтал увидеть ее… Краешком глаза… Надеялся… Где дядя? О чем это я?! Ведь дядя умер! Как это он говорил?.. Нет, не вспомнить… Эти слова были у него про запас, и он извлекал их в нужный момент. А лицо у него было всегда налито кровью. Он умер от кровоизлияния. А теперь живет снова. В мыслях, воспоминаниях… Так как же он все-таки говорил? А? «Восстанут, и будет праздник…» Праздник? Восстанут — это понятно. Так оно и есть: нас начали убивать, и мы восстали. Но почему праздник? Дядя еще добавлял: «…в сердцах»…

Зафир всматривался в багровое лицо дяди. Прислушивался к обрывкам когда-то сказанных фраз. Качался, послушный покачиваниям арбы. Пританцовывая, дергался на ухабах. А в мыслях был дядя и его слова: «будет праздник…» «Когда будет? Мы уже восстали, сражаемся, гибнем. Когда же будет праздник?»

Арба въехала в иной мир — мир трупов, отрубленных рук, ног, обгоревших туловищ, костей… мир убитых, но не побежденных! И среди них он, Зафир. Его труп волочат по земле, а он стучит ногами. Удивительно, труп и стучит ногами. Здесь нет удивительного, здесь иной мир. Глаза прикрыты. И за это спасибо. Может быть, посыпаны пеплом? Нет, на такую благость рассчитывать не приходится.

А самое страшное в другом: его везут к матери показать раны, чтобы она увидела… И она увидит, услышит и повторит каждый отмученный им стон.

А почувствовала она, когда его арестовали, оставили один на один с долговязым — подбородок треугольником, прыщавый лоб, в глазах злость, — изувеченного затолкали в темный кузов арбы?

Лесная чаща с одной стороны, и с другой — уклон. Край земли. Ощутив близость моря, заржали лошади. Чуть посветлело. Наползал туман. И вдруг этот луч прожектора! Узкая кинжальная полоса, нацеленная в арбу. Как дуло вражеской винтовки. Высоко в небе тучи. Или это слеза на ресницах? В глазах промелькнуло лицо матери… А вдоль дороги плыли дома, деревья, посевы, поодаль — заросли дикой ююбы…

Забывшись, Зафир хотел протянуть руку к зеленому лугу, но лишь заскрежетал зубами: руки были закручены за спину.

Второй луч вырвал поселок покрупнее. Дальше поблескивало море.

Снова стало темно. Головы не повернуть. Так ведь она привязана к приставленной сзади доске, чтобы не падала на бок. А это что, совсем рядом, большое, черное? А, старый знакомый! Как напугал! Все качается… в такт подрагиваниям арбы… Вот он, запах мертвечины… Глаза открыты. Какой назойливый! Так и лезет, не оттолкнуть! Толкаешь его, а он напирает. Словно песок на склоне бархана. Не кончить ли все одним махом? Зачем такая жизнь?.. Самоубийство?! Нет! Тысячу раз, нет! Нужно ждать! Терпеливо ждать… Что-нибудь произойдет, изменится. Совсем неожиданно. И «…будет праздник». Хорошо бы отвалилось колесо или лошадь сломала ногу. Арба остановится. А что дальше?! Голова, отделенная от туловища, покатится по земле… и человек никогда не узнает о своей смерти. Просто и быстро. Только чтоб лезвие было отточено… И голова покатится по выгоревшей траве.

Арба то скрывалась в сгустках тумана, будто ее и не было вовсе, то отчетливо выступала под лучами прожекторов. Сзади нарастал стук колес, скрипы, бормотание, чьи-то возгласы. Ночь выплевывала на дорогу одну арбу за другой. Цугом двигались они к глубокому вади[12], словно огромные муравьи спешили к площадке у рощи перед высокой скалой.

«Чего он лезет?! Что ему надо?! Со штыком!»

Солдат, не торопясь, перерезал веревки.

— Ловко тебя везу? Куда, спрашиваешь? Увидишь. Собственными глазами. Вряд ли тебе понравится. Ты что, недоволен? А?

Освобожденная от пут голова качнулась и свесилась. Перед глазами поплыла земля. Болтались концы веревки, торчал штык.

Солдат замахнулся резиновой дубинкой — лицо улыбающееся, довольное, — наотмашь ударил по плечу. Завыла сирена, загрохотали медные трубы. Роща дрогнула и зашаталась…

«Будет праздник! В сердцах! Не для меня… Вытрясут душу…»

Голос у Зафира тихий. Слова падают незаметно. Растворяются, будто дымок. Не долететь им до ближайшего селения. Даже с попутным ветром…

«Солдат маленький… Ниже других… Если б мне удалось убить его! Ведь убил же я двоих. По необходимости. Это всегда происходит по необходимости. А иначе что будет со мной? Я беззащитен… Черное пятно арбы пожирает километры дороги. И будет пожирать. Как в страшной бесконечной сказке. А я?..»

Федаины сошли с гор. Залегли в цепи. Трое с пулеметом спрятались за мешками с песком, двое — связные. Работы хватит всем, Скоро начнется атака на укрепленный вал, пересекающий открытое пространство перед холмом. Им надо прорвать оборону, на штурм пойдут новые цепи. Без передышки, без остановки. Нельзя, чтобы бросок захлебнулся хоть на миг. Вперед! Только вперед!

А если атака отложена? Если они следят за передвижением арбы среди ночи, ждут, когда она подъедет к холму, чтобы броситься… Шум — это снаружи, не внутри. Ничего не видно. Шум нарастает. Обвал? По скалистому косогору скатываются камни. Лавина? Лошади захрапели, вздыбились, бьют в испуге копытами.

Возница хлещет их бичом. Напрасно! Арба во что-то уперлась. Ни с места.

Нет, не лавина. Треск автоматов, уханье минометов… Началось! На‑ча‑лось! Конвой отстреливается. Залег… Лучи прожекторов вспарывают темноту ночи. Светло как днем. Арба белая. Дорога тоже, будто вымощена мелом. Вдали — море. Застывшими волнами к нему сбегает равнина.

Федаины поднялись, бросились в атаку.

Упал один, второй, третий… Бегут еще… Сопротивление сломлено, и брешь овальная, как труба. По ней бегом! Вдоль дороги! Последние арбы сметены в сторону. Дальше, к холму! Сквозь клубы дыма и пыли. Снаряды раскалывают деревья в щепу…

Стараясь не отставать, Умм Зафир все высматривала сына. Он здесь! Где еще ему быть? Вместе со всеми она побежала в брешь. Она столько перенесла, столько выстрадала! Она перенесет все, что угодно, лишь бы отыскать его. Взгляд черных, глубоко запавших глаз рыскал по равнине.

Где он?! Где‑е‑е?

Умм Зафир пошатнулась. Едва не упала. На земле лежал убитый юноша. Нет, это не ее сын! Она побежала дальше. Достигла подножия холма.

Вдруг хрип. Тот самый! Она узнала его! Скорей туда, вверх по склону, откуда он раздается, к роще, вместе с цепью федаинов. Атака продолжается. Холм, к которому она так стремилась, был перед ней. Она достигнет его.

ТАУФИК ФАЙЯД

(Израиль)

ЖЕЛТАЯ УЛИЦА

Перевод В. Шагаля

Он стоял на балкончике, который ненадежно лепился на втором этаже ветхого, давно пришедшего в негодность дома, и медленно обводил взглядом заснувшие окна. Повсюду спали. Улица утопала в мягких сумерках, подернутых желтым светом, точно кто-то раздавил желток. Ему казалось, что желтая масса залепила ему глаза. Но и сквозь эту желтизну он видел огромную броскую афишу, растянувшуюся по фасаду дома напротив: «Ночной новогодний бал». Город разукрашен донельзя. На каждом углу яркая реклама. Красиво, ничего не скажешь. Никого как будто и не волнует, что в городе чума. Все собираются танцевать до утра.