Роман с языком, или Сентиментальный дискурс - Владимир Новиков

За пару месяцев удается уладить формальности и разводные, и брачные. Почти не изменившаяся за пятнадцать лет загсовская темно-синяя матрона именем Киевского района снова объявляет меня мужем тридцатитрехлетней, помолодевшей от радости женщины. Интересно: узнала ли регистраторша меня? Хотя что за вздор — у нее таких женихов тысячи, и не так уж редки среди них «дважды мужья».

После предельно редуцированной свадьбы (свидетелей неприлично было бы не пригласить в близлежащий ресторан «Хрустальный», где фужеры отнюдь не хрустальны, но хотя бы скатерть белая и ничем не залита, где, как и везде, можно без риска нацелиться разве что на икру и на котлету по-киевски, — в Киеве не был никогда: едят ли там такие? — с десертом, как и всюду, скверно: мороженое напоминает весенний снег и не на вид, а на вкус, а кофе… самое приличное, с чем его можно сравнить, — это застоявшаяся в трубах и наконец хлынувшая из крана после трехнедельного ремонта теплосети грязная горячая вода — после десерта и обмена оревуарами — брачная ночь.

— Может быть наконец проявишь инициативу? Имеешь ведь законное право. Какой ты все-таки робкий…

Но я уже умею не обижаться, а извлекать из этих колкостей дополнительное удовольствие…

— Слушай, как-то действительно все по-другому… Мне даже мысль такая пришла: может быть, для женщин брак — это феномен не моральный, не социальный, а физиологический? Может быть, какой-нибудь гормон или там фермент брачный формируется под звуки Мендельсона? И все разговоры о самостоятельности и равноправии — ерунда? Что считает медицина по этому поводу?

— Это не моя специальность. Ты же знаешь: я занимаюсь только мужчинами. В тебе ничего нового не нахожу, но люблю в принципе быть замужем. И вообще я уже сплю.

XIII

А дочке моей теперь тринадцать. Она не помнит ни меня, ни этих стен, ни этого паркета, по которому сделала свои первые потешные шажки. Уже больше десяти лет бедняжку таскают по заграницам, что, на мой взгляд, отнюдь не лучший вариант образования и воспитания. А мне пока даже до Болгарии добраться не удавалось… Ну, давай родим толстенькую румяную девочку, я сам буду с ней нянчиться, гулять, возить ее в колясочке по парку Победы, вступая в дипломатичные разговоры с одетыми в синие, кремовые и зеленоватые плащи водительницами других колясок и осторожно догадываясь, кем они приходятся своим пассажирам — мамами или бабушками.

После того, как в ответ на несколько зарубежных приглашений, адресованных мне лично, в приятные дальние странствия отправились институтские начальнички, — стараюсь на болезненную тему не думать. К тому же вероятность того, что я попаду на международную конференцию, которая будет проводиться в стране, где обитают сейчас Тильда и Феня, равна примерно одной тысячной доле процента. А вот Деля едет на какой-то симпозиум по своей науке в Голландию. Видимо, там мужички перестарались в прогулках по переулкам с застекленными полуодетыми девушками и импотенция сделалась национальной проблемой. Приглашающая сторона оплачивает нашим андрологам и полет на КЛМ, и гостиницу, кормит, поит и вообще все-все (что входит во «все-все», я спрашивать не стал, но, надеюсь, в рамках нашего «облико морале»).

Среди реликвий, оставшихся у меня от жизни с Тильдой, — бумажка федерального резерва с президентом Грантом на серой стороне и зданием Капитолия — на стороне зеленой. Завалялась случайно в письменном столе, о Тильде напоминает весьма опосредованным образом. Наверное, материальная значимость банкноты все же выше моральной.

— Вот, возьми и спрячь в лифчик, как это делают все русские женщины. Купишь себе полный гардероб на амстердамской барахолке.

— Так ты еще и валютчик! Какая прелесть! Растешь в моих глазах.

— А пресловутый Петров, конечно, тоже летит?

— «Тоже» — это я, а без пресловутого Петрова этот симпозиум просто не имел бы смысла. Ему там вручат специальную медаль.

Любопытно, какой символ может быть изображен на медали «За победу над импотенцией»? Вслух этого вопроса не задаю, поскольку в смешном положении могу оказаться только я сам. В детстве я читал про сиамских близнецов, что оба они были женаты и имели детей. Наверное, в минуты интима второй тактично закрывал глаза. Никогда не думал, что можно угодить в столь неловкое положение не по капризу природы, а по прихоти судьбы. Мне все время приходится закрывать глаза на живущего в нашей жизни Петрова. Деля слишком ему принадлежит — пусть душой, да еще и не всей (надеюсь, контрольный пакет акций все же у меня в левом нагрудном кармане), — но в наши уже неюные годы именно душевная близость постепенно становится смыслом жизни и полем боя.

Так уж получилось, что за продуктами всегда хожу Я: все-таки это грузоподъемное неженское дело, к тому же я свободнее, чем Деля, наконец, просто люблю шляться всегда и везде, в том числе и по магазинам. Естественно, я не упускаю возможности ухватить какой-нибудь немудреный деликатес для Дели и, что почти противоестественно, иногда прихватываю еще и то, чем она склонна баловать своего учителя.

— Вот тебе твой инжир, а вот эти финики убери скорее с моих глаз.

— Зайчик мой, ты запомнил, кто у нас любит финики! Вот умница! Ну, моя благодарность просто не будет знать границ. Сейчас или подождем до вечера?

— Я-то все помню. А вот знаешь, что, например, люблю я?

— Конечно, знаю. Ты любишь меня.

Крыть нечем. Но если бы издевательство на этом заканчивалось, а то ведь:

— Не переживай, зайчик. Очень может быть, что следующим после Петрова у меня будешь ты.

— Следующим — кем?!

Имитируя искреннее негодование, я на самом деле отлично понимаю, кем. Мужчиной Моей Мечты — вот как примерно это называется. Есть такая категория женского сознания. Причем, если «девушка моей мечты» — всего-навсего эвфемизм мужских сексуальных фантазий или желательного для употребления физического типа женщины, то Мужчина Мечты может быть старым, уродливым, асексуальным, полу- или совсем незнакомым, — важно, чтобы он персонифицировал «мечту» не только в современном смысле слова (греза, упование), но и в пушкинском («мечтам невольная преданность»), то есть «мечта» = мысль, идея.

«Идея» недаром женского рода. Мужчины только делают вид, что служат какой-то идее: фактически же они либо работают с идеями как профессионалы, изучая старые и изготавливая новые (если говорить о философах и ученых), либо цинично спекулируют разнообразными чужими идеями для прикрытия своих истинных целей (все без исключения политики). А среди женщин встречаются отдельные существа, в крови которых содержится некоторое идейное вещество, вызывающее особенную страсть, которую не могут утолить ни секс, ни брак, ни материнство. Идея эта проецируется на определенного мужчину: он может быть политиком, ученым, художником, дельцом, вором — кем угодно. Вот Тильда хотела из меня изготовить мужчину своей мечты, но то ли не получилось, то ли терпения у нее не хватило. Может быть, есть какая-нибудь юная дурочка в лингвистических кругах, творящая и из меня свой маленький культик. Нашлась же одна из провинции, что, подойдя ко мне на какой-то скучнейшей конференции, начала со слов: «Разрешите вас потрогать» (то есть убедиться, что автор таких-то работ существует в реальности). И девушка была симпатичная на вид, но меня она этими словами совершенно не тронула. Подальше от идейности — лучше я буду зайчиком, близнецом, частью тела.

XIV

Проводив Делю в полет, я тут же приступаю к своим похождениям. Дело в том, что впервые за двенадцать лет на кутузовскую квартиру возвращаются ее истинные хозяева. Все это время телефон там либо молчал, либо обнаруживал чужие голоса. Иногда я набирался наглости и изображал старого знакомого Матильды Павловны, но всякий раз узнавал, что сюда она в обозримом времени не собирается. А вот буквально неделю назад вежливый дальний родственник Тильдиных родителей сказал, что переезжает, уступая жилплощадь законным владельцам.

Трубку там пока никто не брал, но, боюсь, это было бы для меня слишком болезненно — услышать голос Тильды или тем более Фени (какой он, ее голос — такой же глубокий и грудной, как у матери, — или низковато-басовитый, каким был в младенчестве?). Я предпочел бы увидеть их — вместе или по отдельности — случайно возле дома. С этой детективной целью облачаюсь в длинный черный югославский плащ (петли с пуговицами спрятаны внутри, что создает ощущение психологической защищенности) и отправляюсь гулять на противоположную сторону проспекта.

Не один я такой красивый-загадочный в плаще. Бродят тут вечерней порой другие романтики: дом-то не простой, а режимный. Я уже начал вызывать интерес и недоумение, а они люди тактичные, к незнакомым не пристают с вопросами, предпочитая отвезти кого надо куда надо и там уж побеседовать со всей откровенностью. На третий вечер моего дежурства, аккурат в момент печального стояния у заветного подъезда, останавливается передо мной черная «Волга». Догулялся, говорю себе, теперь покатаешься. Но на тротуаре показываются сначала черные лакированные дамские туфельки тридцать третьего размера, а вслед за ними миниатюрная в коротком белом пальто — не старушка, а женщина лет семидесяти. Мать Тильды. Меня увидела сразу — и никаких изумлений, как будто я тут ее по договоренности встречаю.