Ксантиппа - Фриц Маутнер

Просительница с усталым видом опустилась в Мягкое кресло, ей надо было немного отдышаться прежде чем заговорить; поймав взгляд хозяина, бедняжка покраснела до корней седых волос, обрамлявших ее лоб, и медленно произнесла:

— Вы удивляетесь, что когда-то находили меня красивой; но я так рада, что подобные вещи миновали теперь для меня навек. Мне всю жизнь было некогда заниматься пустяками и если бы я была также молода, как в тот день, когда увидела впервые и вас, и своего мужа, то стала бы говорить с вами ни о чем ином, как о Сократе. В ваших глазах я, вероятно, выгляжу женщиной, неспособной к нежному чувству, но насколько во мне есть нежности, вся она принадлежит моему ребенку и… — тут она опустила глаза в землю — и… моему мужу, хотя такое признание рассмешит вас также, как смешать рассказы о странных выходках Сократа. Ах, никто из вас не знает его! Вы, в своих раззолоченных палатах, остаетесь мелкими, испорченными людьми; он же, при своей некрасивой наружности, упрямстве и самодурстве, будет всегда благороднейшим человеком, преданнейшим другом и неподкупным гражданином. Знаете ли, зачем я к вам сюда пришла? Ведь Сократа непременно убьют, если вы не примете его под свою защиту!

Алкивиад сначала слушал рассеянно, но при последних словах Ксантиппы он встрепенулся и попросил передать ему все, что ей известно. Она рассказала о своих тревогах, о предупреждениях каменотеса, описала свои неурядицы и бедность.

Когда она умолкла, Алкивиад ласково взял ее за обе руки и заговорил:

— Ах, вы, мои бедные! Мы, дети царей, играем людьми, как горошинками, не думая о их страданиях. А когда до нас дойдет слух, что какой-нибудь старый друг рискует пасть жертвою наших планов, мы оказываемся бессильными помочь ему. Время упущено — ничего не сделаешь… О, этот Сократ! Помнится, он отказал мне в своем содействии несколько лет назад, и если я теперь слишком слаб, чтобы спасти вашего мужа, он сам в этом виновен. Насколько велика опасность, грозящая Сократу, я не знаю. Правда, о нем упоминали на одном из заседаний, но жрец, поднимавший вопрос о вреде его учения, нагнал на меня такую скуку своей тягучей обвинительной речью, что я не стал бы слушать его даже в том случае, если бы в ней заключался мой собственный смертный приговор. Насколько мне известно, они хотят запугать всех посредством какого-нибудь устрашающего примера, и вот афинские святоши выбрали беднягу Сократа козлом отпущения. Но против них нельзя принять никаких мер, пока сами они не сделали попытки к нападению.

Ксантиппа робко повторила, что каменотес настоятельно советует им бежать.

При этих словах, Алкивиад вскочил с места с просветлевшим лицом и воскликнул:

— Отлично! Я придумал великолепный выход. Сократ отправится со мной в поход! Мы призовем его в ополчение, и если он не согласится следовать за нами добровольно, я сумею принудить его. А когда он попадет под мое начало, я постараюсь вытрясти из него все опасные философские бредни.

Ксантиппа тихонько рыдала, не произнося ни слова.

— Вы находите, конечно, что принять предложенный мною план, значит, попасть из огня в полымя? — продолжал Алкивиад. — Это верно: быть на войне не шутка…

Жена философа поспешно вытерла слезы.

— Мой муж будет строго исполнять долг солдата наравне с другими, — заметила она. — И не о том я плачу, что он может быть убит или ранен. На войне опасность грозить всем, а что может постигнуть каждого, то надо переносить безропотно. Но ужасно то, что он так мало похож на других людей, что его, пожалуй, будут судить и казнят, как преступника, и нашему мальчику придется носить опозоренное отцовское имя. Вот это ужасно, действительно ужасно!

Она продолжала плакать, между тем как Алкивиад ласково гладил ее рукою по голове. Хотя ему поминутно докладывали о приходе важных лиц и красивых женщин, он терпеливо ждал, пока Ксантиппа немного успокоилась, и отпустил ее с уверением, что он сумеет защитить Сократа.

Получив приказ стать в ряды войска, философ с самой веселой миной сообщил эту новость всем своим ученикам и советовал тоже идти на военную службу, так как на войне можно научиться многому. В мирной обстановке трудно наблюдать проявления мужества и страха; но, кроме того, любопытно проверить и собственные ощущения в рукопашной схватке.

С женою Сократ не находил нужным толковать о своем призыве. Только когда ему понадобились деньги на экипировку, он обратился к ней с просьбой и объявил, что его потребовали в войско. Ксантиппа молча соглашалась со всем. Хотя она лишь покачала головой, когда чудак, отправляясь в поход, вместо приготовленных ему съестных припасов, уложил в свою котомку несколько сочинений о войне, да еще прицепил к ней вдобавок мешочек для собирания растений; но у нее было слишком тяжело на сердце, чтобы смеяться над мужем, который собирался на войну, точно на приятную экскурсию. Когда же Ксантиппа вспомнила, что она сама подвергает его смертельной опасности, мужество было готово изменить ей каждую минуту. Сократ, напротив, не тяготился ничем. Он ежедневно совершал прогулки по окрестностям Афин и радовался, что у него прибавляются силы.

Когда наступил час прощанья, он передал жене на хранение свои свитки и инструменты и просил не трогать их в его отсутствие. Старая служанка горько плакала. Ее причитанья рассмешили Сократа. Стоит ли беспокоиться по поводу предстоящего ему небольшого путешествия! И при чем тут слезы? Ведь он еще не умер. С этими словами философ протянул жене руку и сказал:

— Если бы ты была благоразумна, дорогая Ксантиппа, то отпустила бы меня в поход с легким сердцем. Ведь, благодаря войне, ты можешь надеяться или не увидеть меня вовсе, или увидать с проломленным черепом. Но ты глупа, ну, так и я сделаюсь глупцом за компанию с тобою и пожелаю сам себе благополучно вернуться, чтобы застать тебя с ребенком в добром здравии. Итак прощай!

VI

Сократ был таким же солдатом, как в мирное время плательщиком податей, по крайней мере, Фукидид не обмолвился ни единым словом о его подвигах на поле брани.

Между тем, оставшиеся в Афинах старались забыться среди какой-нибудь шумной деятельности. Так, Аспазия, не встававшая уже с постели, собирала вокруг себя знакомых женщин, и они под ее руководством усердно работали, снабжая армию всем нужным, чтобы хоть чем-нибудь оказать поддержку защитникам отечества. Торговец шерстью Лизикл, взял на себя закупку вещей, жертвуемых гражданами для войска. Он изобрел также похлебку, которую каждый солдат мог в одну минуту приготовить себе из самых простых составных частей.

Афинянки считали своей обязанностью помогать войску. Только Ксантиппа сначала не хотела трудиться на одном поприще с ненавистной Аспазией. Погруженная в печаль, сидела она дома, беспокоясь о муже и задумываясь над будущим своего ребенка. Ее торговля мрамором приостановилась, так как во время войны никто не думал о постройках, а все ее помощники ушли в поход.

Бедная женщина ежедневно посылала служанку к соседям за справками о ходе военных действий. При этом всякий, сообщая какую-нибудь новость с театра войны, ссылался на Аспазию, как на источник самых последних известий. Наконец Ксантиппа превозмогла себя и отправилась к Аспазии. Дорогой она опять рвала на себе волосы, но перед Аспазией появилась с невозмутимым спокойствием на лице и предложила ей свои услуги.

Присутствующие окинули надменным взглядом неказистую посетительницу в грубой одежде, однако сама хозяйка обошлась с ней крайне ласково. Выставив Ксантиппу перед своими помощницами в самом выгодном свете, как женщину опытную в делах, Аспазия вскоре устроила так, что жене Сократа была поручена вся практическая сторона дела, которое до сих пор велось в величайшем беспорядке. Ксантиппа с жаром ухватилась за этот новый род деятельности, в надежде заглушить свою тоску, и через несколько дней вся черная работа лежала на ее выносливых плечах. Таким образом она могла прежде других получать новости об армии.

Весть о несчастном обороте войны, поразившая весь город, не произвела на Ксантиппу особенного впечатления. Всякий раз, когда Аспазия распечатывала дрожащими пальцами письмо от Алкивиада и восклицала прерывающимся голосом: «Горе Афинам!» — ее верная помощница поднимала с мольбою руки и неизменно спрашивала:

— А не пишет ли он чего-нибудь насчет Сократа?

Но хотя Алкивиад постоянно держал вблизи себя солдата-философа, однако о нем редко можно было сообщить что-нибудь, кроме того, что он смешил всех перед сражением своей беспримерной рассеянностью, ободрял товарищей непоколебимым хладнокровием в бою, а после битвы уговаривал их не впадать в крайность, как радости, так и отчаяния. Только один раз Сократ дал повод сообщить о себе несколько больше, и это письмо Ксантиппе позволили прочесть с начала до конца.