Веснозапев - Василий Юровских

Занесу топорик и… опустится рука. Станет жалко боярку. Ну чем виновата, если мать-природа околючила?

Так и остались они вместе вырастать.

С каждым годом взъяренное половодье подмывало берег, и он подступал ближе и ближе к березке. Оголились у нее сперва вишневые корни, свесились бессильными плетями. А как-то завернул я майским днем и… вздрогнул. Нет ее, словно и не бывало совсем. Унесла ее вода барневская и куда — не сыщешь. И другой не миновать взбаламученной круговерти, кабы не куст боярки.

Насупленная и упрямая, боярка удерживала за пояс свою соседку. Не только ветвями опеленала, а и корнями крепко обняла ее в земле. И сколько ни била в грудь яра Барневка — он не оползал и не обваливался.

…Если даже не по пути, все равно сворачиваю на крутояр. Варакушку послушать и поклониться боярке. Хоть и колючая она, а с березки славит ее серенькая славка.

ИВАНОВА ПАМЯТЬ

Не в глуши лесной Дикое болото, но зря слово крестьяне не молвили. Пойдут ребятишки клубнику-глубянку на релках брать, окружатся и вместо своей деревни уйдут в соседнюю. Бабы всяко норовили его обойти. Куда уж им, ежели артель мужиков нет-нет да и заблудится. А богомольного дедушку Гришу Кочненка нечистый трое суток водил и только возле крестика «отпустил».

Дурная слава шла о болоте. А с виду ничем от прочих не отличишь. Такие же рыжие кочки с осокой-резукой, камыши по ним зелеными кругами — рогоз-чернопалошник, круглый крестовник и тростник-кисточник. Полой[5], как перо луковое, осока-шумиха затянула.

Похаживал сюда охотник Иван и все подумывал, как немилость односельчан отвести от болота, как бы его веселым сделать. Да не успел — ушел на фронт. Обратная дорога длинной оказалась: по госпиталям раны заживлял и потому позже тех, кто в живых остался, домой воротился. И еще не скоро свиделся он с Диким.

Приковылял как-то Иван и удивился: что за шут? В двух местах кусты поднялись. Откуда тут взяться красноталинам? С мыска на островок пробрался к чистине — все как есть признал. Значит, не заблудился, попал на болото Дикое, к заветной плесине. А ночью вспомнил, откуда кусты выросли. Сам же он перед войной скрадки устраивал, нарезал веток таловых, притащил сюда, натыкал их…

С той поры много лет прошло. Переехал Иван в другое место, из-за ран долго ружье брать не приходилось. Недомогал, а болото Дикое из головы не выходило. Чистина в глазах стояла, утки на ней и скрадок живой… Как там болото его поживает?..

Оклемался Иван и первую зорьку задумал на Диком повстречать. В потемках по кусту островок нашел, полез в него, а там человек сидит. Парень здешний, на где им друг друга признать. Может, потому и неприветливо Ивана он встретил. Заворчал на него:

— Все теперь сюда прут, а кто кусты оставил — никому дела нет.

— А саженные они чо ли? — усмехнулся Иван.

— То-то и оно — саженные! — рассердился парень. — Ивановы они. Да тебе-то откуда знать. Охотник наш садил. Его, считай, в живых нет, а кусты-то остались. Эвон как разрослись. Птахи всякие селятся, на самой высокой красноталине сорока каждый год гнездо свивает, сорочат выводит.

— Может, понапрасну он натыкал сюда тальника? — спросил Иван и сам испугался.

— Мне бы такую память о себе, — заговорил парень. — Не только для птах приют Ивановы кусты. Как они выросли — никто более не заблудился тут. В засушливые лета у кустов завсегда вода сохраняется. Пойдет кто глубянку брать — есть где от жары укрыться, испить водицы. Да мало ли пользы человеку от них…

После той ночи, когда Иван парня встретил и куст ему свой уступил, опять много лет прошло. Еле-еле ходит он и видит совсем худо. А как осень приближается — нет ему места. Ругает его жена Филипповна, однако соберется молчком Иван и побредет на автобус. Доедет на нем до поскотины и с отдыхом в куст на болото проберется. Уж не парень ли тот, а то и сынишка его сенца сюда свежего принесли? Благодатно ночь здесь скоротать… Пошто сами они сюда не идут? Видно, узнали: жив Иван и место ему берегут — оставляют.

Лежит на сене Иван и всю-то ночь глаз не смыкает. Слышит, как утки на чистину падают, кулички пролетают — голоса подают. Сова болотная сядет на куст, завоет — ненароком испугаешься.

Луна желтая и теплая к звездам всплывет — светло по поскотине. И до того покойно на земле, будто время остановилось, и вечно вот такая ночь будет длиться. Вспомнит тогда Иван, как корила его жена: «Заздря твоя жизнь прошла. Проползал с «оружьем» ее, а кто доброе слово о тебе скажет?» Обидно станет Ивану, а нащупает рукой красноталину — отойдет душа.

Как знать, может, последний раз встречает он утиную зорьку, последнюю ночь лежит на островке. Пробьет час — не станет Ивана. Не услышит больше, как болото Дикое живет… Да чего горевать-то. За свой век наслушался-натешился. Только бы охотники кусты берегли, если даже и знать не будут, чьи они и почему Ивановыми их называют.

СЕРДЦЕ СОСНЫ

Захотелось мне отдохнуть, а удобного места приглядеть долго не мог. По хвое сплошь щерились сухие шишки, нигде затравелого пятачка не видать. И тут впереди пень заметил. Заторопился к нему, рюкзак с потной спины заранее стянул и думаю: «Посижу на лесной табуретке, смолой и земляничным дыханием напьюсь. И дрозда заодно успокою: на чаепитие весь изозвался. А я тут как тут! Отчего бы чайком не попотчеваться, лесных ягодок не испробовать?»

С усталости и плюхнулся бы на пень, если бы не крестьянская привычка — непременно прежде от невидимой пыли табуретку опахнуть. Повел ладонью по срезу пня, да наклонился дунуть на него, как тут же руку задержал на полпути… Из самой сердцевины какой-то тонкий стебелек поднимается, и редкие слабенькие иголочки над ним вихорком торчат. Может, сорняк какой? Чему же больше пробиться из пня?

Еще ниже склонился и пуще того забеспокоился: чуть-чуть не погубил сосенку-кроху, еле вблизи заметную. Упади я на пень или шоркни по нему рукой — не расти бы ей тут…

Привалился я к трухлявому боку пня и даже на ершистые шишки не обратил внимания. И усталость свою забыл. Посмотрел из медной тесноты бора на синий высвет неба и подумал, как заглянуло бы сюда завтра теплое солнце, не нашло бы сосенки и загорюнилось бы о ней. И потекли бы по соснам тягучие горькие слезы…

Давным-предавным спилил здесь кто-то сосну вековую. Отпели ее дрозды и синицы, откуковала ей кукушка из боровлянских березняков. Но другие сосны не закрыли ее место в небе. И лились дожди на пень, и солнце единожды в день заглядывало сюда. И когда, казалось, совсем он иструх и вот-вот исчезнет память о сосне, из сердцевины его кто-то выглянул и моргнул зелеными ресничками. И тогда слетелись и сбежались лесные жители и заспорили между собой: