Особое задание - Юань Цзин

Стараясь не выдавать своих переживаний, У Чжи спросил:

— Правду говорят, что части Красной армии отступили?

— Не столько отступили, сколько рассредоточились и позволили Сычуаньской армии вклиниться в нашу оборону. Они теперь уверены, что Красная армия деморализована. Но вклиниться-то легко, а вот обратно выбираться из этого клина им будет значительно труднее. — Комиссар едва улыбнулся и сделал выразительный жест. — Они уподобились той черепахе, которая сама полезла в приготовленный для нее кувшин…

Он подробно рассказывал У Чжи о принципах стратегии и тактики Красной армии, о значении аграрной революции, о тех факторах, которые определяют победы Красной армии над численно превосходящими силами противника. У Чжи слушал, и перед ним буквально раскрывался новый мир. Ему казалось, что и десять лет обычной учебы не обогатили бы его так, как одна эта беседа.

Стояла уже глубокая ночь, когда комиссар вынул из кармана старые часы и, взглянув на них, удивленно произнес:

— Ничего себе, уже около часа ночи! Пожалуй, тебе лучше сейчас все-таки поспать, а уж завтра с утра приниматься за работу?

— Нет, нет. Сяду писать! — запротестовал У Чжи. — Мне теперь все равно не заснуть!

— Ну что ж, неволить не стану. Завтра будет время отдохнуть.

Комиссар дал ему стопку бумаги и, проводив до ворот, крепко пожал на прощание руку.

Ординарец отвел У Чжи в дом для приезжих. Там ему выделили отдельную комнату и снабдили керосиновой лампой. Сяо-пэй оставил ему полбутылки керосина и чайник с кипятком и ушел. У Чжи сразу же принялся за работу. Он то вдруг задумывался, вспоминая подробности, то торопливо писал, боясь пропустить что-нибудь важное.

Мешали работать налетевшие в комнату москиты, и У Чжи одной рукой писал, а другой все время отмахивался от насекомых. Где-то неподалеку всю ночь шло собрание, и слышны были взволнованные призывы ораторов. Когда уже пропели третьи петухи, тишину неожиданно нарушило мощное пение «Интернационала».

Вставай, проклятьем заклейменный,Весь мир голодных и рабов!Кипит наш разум возмущенныйИ в смертный бой вести готов!..

Пело много людей. Хотя пели они не очень стройно и без сопровождения оркестра, в самой мелодии гимна чувствовалась сила и суровость, и в то же время она не могла не затронуть тончайшие струны человеческой души.

Сун И-юнь в свое время научил У Чжи петь «Интернационал», но там, где он услышал этот гимн впервые, исполнять его можно было только шепотом, при закрытых окнах и дверях. И только здесь У Чжи впервые услыхал, как «Интернационал» поют свободно, в полный голос. Кровью скольких героев заплачено за эту свободу! У Чжи вышел во двор и стал внимательно вслушиваться в слова гимна, мысленно подпевая невидимому хору. Но вот пение окончилось, и снова стало тихо.

Восток уже заалел, и звезды потускнели, растворяясь в первых лучах рассвета. Холодный утренний ветерок освежил У Чжи, и он почувствовал новый прилив сил. Боевой задор звал к новым опасностям.

Вернувшись в комнату, он подлил в лампу керосина, и снова его перо торопливо забегало по бумаге.

Глава 9

СТАЛЬНОЙ СОЛДАТ

Когда подошло время завтрака, ординарец комиссара Сяо-пэй принес рисовую кашу и сладкие пампушки. У Чжи прежде всего осведомился, завтракал ли комиссар и что он ел.

— Питается он очень плохо, — пожаловался Сяо-пэй, — все время одно и то же: кукурузная каша с перцем и овощи. Достанем что-нибудь повкуснее — он тут же отправляет в госпиталь, а сам и не попробует.

— В таком случае я тоже буду есть кукурузную кашу!

— Что ты! — испугался Сяо-пэй и умоляюще взглянул на У Чжи. — Комиссар строго-настрого наказал мне кормить тебя хорошо. Он говорит, что мы здесь уже привыкли к плохой пище, а тебе надо хорошо есть, потому что ты потратил очень много сил, добираясь к нам.

У Чжи не удалось переубедить Сяо-пэя, тогда он пригласил его разделить с ним трапезу, но тот наотрез отказался. Пришлось смириться и есть одному.

После завтрака молодой офицер продолжал писать донесение. Он обладал хорошей памятью и мог через много лет узнать человека, которого видел один лишь раз. Поэтому партийное поручение о сборе военной информации о противнике было ему по душе. Из бесед с офицерами он запоминал самое важное и всегда располагал обстоятельными сведениями почти по любому вопросу, касающемуся положения гоминдановских войск. А когда командующий Ли приблизил его к себе, в руках секретаря по особым поручениям оказалась вся секретная переписка, и возможности получения ценных сведений еще больше увеличились.

Только после полудня закончил У Чжи свое донесение. Он сразу же позвал Сяо-пэя и попросил его отнести свой секретный доклад комиссару. Он так устал, что не притронулся к еде, лег в постель и через минуту уже крепко спал.

Проснувшись, У Чжи увидел в комнате Сяо-пэя. Тот вскочил со стула, налил гостю воды для умывания, а затем подал обед, сообщив при этом, что комиссар сейчас находится на собрании.

Не успел У Чжи торопливо поесть, как в комнату вошел комиссар и пригласил его к себе.

На улице было очень шумно. Во многих домах играли граммофоны. Оказалось, что провожают бойцов на передовую, в Куншаньба. В красноармейских фуражках и соломенных тапках, с винтовками и небольшими вещевыми мешками за плечами бойцы строем шли по улице. У каждого к мешку была приторочена пара новых тапок. Далеко разносилась их песня.

Беречь советский наш Китай —Приказ народом дан.Эй, берегись, помещик лютый,Эй, берегись, тиран!Дрожат злодеи. Сгоним прочь их.Эй-эй! Мы — армия рабочих,Мы — армия крестьян!      Всю землю беднякам раздать —      Приказ народом дан,      Ее с оружьем охранять —      Приказ народом дан.      Мы — армия рабочих,      Мы — армия крестьян![30]

За бойцами сплошным потоком шли народные носильщики. Среди носильщиков были и женщины и старики. Люди шагали бодро, как бы не чувствуя тяжести. Какой-то старик лет семидесяти с пустой корзиной за плечами, видимо уже успевший отнести свой груз, стоял на обочине дороги и время от времени выкрикивал свежую новость:

— Красная армия одержала новую победу, Сычуаньская армия драпает!

Эта новость подбадривала, и носильщики невольно ускоряли шаг.

Внезапно к комиссару подбежала молодая женщина лет двадцати. По синей косынке и рваному халату ее можно было бы принять за обыкновенную крестьянку, если бы не винтовка за плечами. Она по-военному козырнула комиссару и быстро заговорила на сычуаньском диалекте. У Чжи с трудом понял, что она просит разрешить ей вместе с отрядом носильщиков идти на передовую. У Чжи не понимал, почему комиссар не пускает ее.

А женщина продолжала идти рядом с комиссаром. С ее раскрасневшегося лица падали капли пота, но она ничего не замечала.

— Почему, товарищ комиссар, ты не разрешаешь мне идти на передовую?

— Линь Сю-лань, как ты не поймешь, что я здесь ни при чем? Ведь это тебе не забава. Если с тобой что-нибудь случится, кто будет отвечать?

— А что может случиться? Я уверена, что все будет в порядке.

«Вот ведь упрямая!» — подумал У Чжи.

Чувствуя, что она не отступится от своего, комиссар, наконец, сдался:

— Ладно, иди с отрядом, только не вздумай таскать больших тяжестей!

— На это я согласна! — женщина весело откозыряла комиссару и побежала догонять отряд.

Тот долго смотрел ей вслед, а потом сказал:

— Это Линь Сю-лань — работник нашего укома партии, заведует отделом по работе с женщинами. Сама сна из уезда Наньцзян. После того как Красная армия освободила уезд, меня послали туда конфисковать имущество и зерно у помещиков и кулаков. Мы быстро собрали митинг и стали объяснять крестьянам, как кулаки и помещики эксплуатируют их, присваивая себе плоды их тяжелого труда… Вот, к примеру, сейчас тысяча девятьсот тридцать третий год, а крестьяне уже задолжали свой урожай на тридцать пять лет вперед. Короче говоря, в этом «небесном рае» — так ведь всюду называют провинцию Сычуань — многие крестьянские семьи были уже на грани голодной смерти. Или другой пример. Давно установлена стоимость монеты тунюань — десять чохов[31], а местные богатеи распиливали один тунюань на две части и требовали с крестьян за каждую половину по десять чохов, а позднее эти мироеды настолько обнаглели, что стали требовать за один тунюань тридцать чохов. А крестьяне и пикнуть не могли, ведь хозяева «держали меч в своих руках»! Словом, некуда было народу податься. Тут даже сложили песенку про незавидную крестьянскую долю:

На площадке покатой,Горами зажатой,Сорняком зарастаютМаис и бататы.Хоть ты лопни от злости,Но осенью к домуПривезешь не маис,А сухую солому.Понадеялся с летаНа кашу бедняк —Да как бы не так!

— Провели, значит, мы митинг, — продолжал рассказывать комиссар, — и тут же начали вскрывать амбары мироедов и делить зерно. Крестьяне брали себе столько, сколько каждый мог унести. А одежду помещиков и кулаков, домашнюю утварь, сельскохозяйственный инвентарь свалили в кучу на площади. Сюда же привели и скот. Все это мы разделили между беднейшими крестьянами. Видел бы ты, сколько тут радости было — люди буквально воспрянули духом!