Личные мотивы - Александра Маринина

Знала бы эта черноглазая красавица, в какой Милан уехала Тамара Виноградова! Ей небось и в голову не приходит, что этот Милан находится в провинциальном Томилине, в восьми часах езды на поезде от Москвы.

Настя промолчала, но Лейла не унималась:

— Интересно, а сколько Виноградова берет за стрижку? Наверное, тыщи полторы баксов, не меньше, да?

— Откуда такие цифры? — изумилась Настя, которая, в общем-то, совсем не ориентировалась в ценах на парикмахерские услуги.

Знала бы она, что Тамара бесплатно стрижет пенсионеров… Нет, все равно не поверила бы. Так что и рассказывать правду бессмысленно.

— Ну, если бы у меня был такой талант и столько регалий, я меньше не брала бы, — заявила Лейла. — А как вы к ней попали? Правда, что ли, в Париж к ней ездили?

Она задала еще множество вопросов, прежде чем приступила к работе. Постригла она Настю хорошо, но все равно это было не то. Как-то волосы не так лежали… И еще, после Тамариной работы волосы целый месяц хорошо выглядели, а тут стрижка утратила весь вид после первого же мытья головы. Теперь же Насте хотелось вернуть своей новой прическе былой вид, тот, который ей придали руки Тамары Николаевны. Не ехать же ей в Томилин стричься, право слово! А стричься надо, в этом сомнения нет. Может, позвонить Тамаре и спросить, кого из своих оставшихся в Москве учеников она может порекомендовать? Да, наверное, это будет самое правильное, Тамара должна знать их способности и возможности. Тогда, в марте, Насте и в голову не пришло, что можно позвонить Тамаре и посоветоваться с ней насчет мастера, ей казалось, что по ее отросшим волосам и так видно, как они были пострижены, и любой мастер в принципе разберется и сумеет повторить Тамарину стрижку. Оказалось, что это совсем не так, и сегодня, в преддверии 13 мая, ей не хотелось рисковать.

Настя достала телефон и нашла в нем номер Виноградовой. Тамара отнеслась к ее просьбе со вниманием и дала координаты своей ученицы Ульяны.

— Она точно ничего не испортит, у нее очень хороший глаз, — сказала она. — И знаете что, Настенька… Вы сохранили рисунок, который я вам подарила?

Тогда, в феврале, Тамара, прежде чем сделать Насте стрижку, показала ей несколько рисунков — она заранее прикидывала, какую прическу можно сделать из Настиных волос. Настя выбрала один рисунок, тот самый, на котором был изображен ее новый облик, и Тамара его подарила ей на память.

— Сохранила, конечно.

— Возьмите его с собой и покажите Ульяне. Я вам гарантирую, что она в точности сможет повторить мою работу. Как у вас дела?

— Все хорошо, — бодро отрапортовала Настя. — А у вас?

— Тоже все в порядке, спасибо.

— А в клубе как?

— Своим чередом. Готовим новый спектакль, по Мольеру. Приезжайте на премьеру, будет весело.

— Спасибо. А как там Путилины? Приходят? Или перестали посещать клуб?

— Да что вы, каждый день приходят! У них теперь клуб — единственная сфера интересов. Но я так понимаю, что Путилины как таковые вас мало интересуют. Вы ведь про Подружку хотели спросить?

Насте стыдно было признаваться в том, что старая собака интересует ее больше двух одиноких пожилых людей, но так оно и было.

— Подружка стала такая откормленная, — весело сообщила Тамара. — Путилины ее всегда с собой приводят, и мы для нее сделали исключение: разрешаем проводить ее внутрь. Но она очень хорошо себя ведет, ни к кому не лезет, не лает, куски не таскает, ничего не рвет и не грызет. Лежит себе тихонько возле их ног и дремлет. Она все-таки старая, так что спокойная.

После разговора с Тамарой настроение у Насти резко поднялось, даже муторная езда по пробкам как-то забылась. Она дозвонилась до Ульяны и договорилась, что придет завтра прямо с утра.

На другой день она поехала в салон, где работала Ульяна, оказавшаяся полной веселой дамочкой лет сорока с небольшим, показала ей Тамарин рисунок, от окрашивания волос отказалась ввиду нехватки времени и через два часа встала с кресла, вполне удовлетворенная результатом. Теперь можно и платье надеть, стыдно не будет.

Прямо из парикмахерской Настя отправилась к месту встречи с Чистяковым: сегодняшний день они отвели для магазинов и приятных покупок. Она мысленно составила для себя план, в который входили один сарафан на бретельках, одни белые брюки, две майки без рукавов на случай жары, две майки с длинными рукавами на случай прохлады и одна куртка «флиска» на случай холодной погоды. Ну, еще босоножки для платья и какая-нибудь легкая открытая обувь без каблуков типа шлепанцев для того, чтобы ходить в них каждый день. И на этом все. Больше ни одной тряпочки, ни одного предмета. Будем надеяться, что насчет очков со стразами и особенно шляпы Лешка все-таки пошутил.

Борис стряхнул оцепенение и подошел к зеркалу, по-прежнему держа письмо в руке. Рука с зажатым в ней листком, казалось, занемела, он ее просто не чувствовал. Состояние было странным, и он решил посмотреть на собственное отражение: наверняка лицо его сейчас не такое, как всегда. Может быть, ему удастся уловить, поймать что-то новое в собственном облике, такое, что позволит ему потом лучше понимать других людей, особенно тех, чьи портреты он пишет.

Но из глубины зеркала на него смотрел все тот же привычный Борис Кротов — шишковатый череп, едва прикрытый редкими волосами, нависающие надбровные дуги, глубоко посаженные глаза, чуть кривоватый — перебитый давным-давно в пацанской драке — нос, жесткие тонкие губы. Ничего нового. «И ничего красивого», — мысленно добавил Борис, усмехаясь. Почему нет никаких изменений? Ведь он впервые в жизни стоит бок о бок с явным криминалом, он буквально чувствует дыхание преступника у себя за спиной, дыхание теплое, прерывистое, от которого даже реденькие волосы на затылке шевелятся. А на лице — ничего. Неужели так бывает? Или все-таки он привык к постоянному контакту с теми, кто находится за гранью закона, и уже не реагирует? Но ведь внутри у него все поеживается и встает дыбом от этого письма, уже второго за последнюю неделю. Первое письмо пришло в прошлую пятницу, сегодня снова пятница, 30 апреля, и он держит в руках второе послание неизвестно от кого.

Ему всегда было интересно рисовать людей. Не природу, не машинки и батальные сцены, а только портреты. Он был профессиональным художником, но понимал, что на гонорары не проживешь, и всерьез думал в свое время над тем, чтобы получить другую профессию и именно ею зарабатывать на жизнь, а живопись оставить себе как занятие для удовольствия, для души. И как раз в этот период он, находясь на небольшом греческом острове и с упоением делая зарисовки разнообразных типажей как местных жителей, так и отдыхающих со всей Европы, пришел в ресторанчик, занял, как обычно, столик в углу, достал альбом и принялся работать. Его заинтересовал мужчина, шумно отмечающий какое-то событие в кругу многочисленных приятелей, было в нем что-то беззащитное и детское, несмотря на очевидную «крутизну» и наличие немалых денег. Потом внимание Бориса привлек другой персонаж, сидящий за тем же столом, справа от первого мужчины, хитроватый, немногословный, словно прячущий камень за пазухой. Следующей была девушка, по мнению Бориса, непонятно как оказавшаяся в этой компании: она была какой-то растерянной, будто чувствовала себя лишней и вообще не понимала, что она здесь делает. «Наверное, познакомилась с кем-то на пляже, ее пригласили вечером в ресторан, она пришла и оказалась вместо романтического ужина на разгульной новорусской вечеринке. Приличная девчонка, совсем не похожа на тех, кого обычно приводят в такие компании», — подумал Борис, пририсовывая скорбную складку возле ее пухлых губ. Закончив набросок девушки, он приступил уже было к вальяжному рыжеватому блондину в годах, стараясь передать выражение снисходительной усталости, мелькающее на его лице, когда к столику подвалили два плечистых бодигарда.

— А ну дай сюда, мазила! — с этими словами один из телохранителей вырвал у Бориса альбом.

Борис промолчал, даже сопротивляться не стал, он слишком хорошо знал, что связываться в таких случаях не стоит, лучше перетерпеть и переждать, когда все само собой уладится. А в том, что все как-то уладится, он не сомневался ни одной минуты, ведь он не сделал ничего плохого, не украл, не обманул, он просто рисовал, причем в общественном месте, так что и того, что принято называть красивым английским словом «прайвеси», не нарушил. Конечно, бодигарды выглядят устрашающе, и глаза у них бессмысленные, и рожи тупые, но ведь не они принимают решения, а их хозяева, а в разумности хозяев Борис не сомневался: он наблюдал за этими людьми уже два часа, и впечатление они производили вполне адекватных личностей.

Альбом из рук бодигарда перекочевал в руки вальяжного блондина, второй же охранник на всякий случай врезал Борису, да так сильно, что тот упал на пол и скорчился от боли. «Терпи, — твердил он себе, вытирая ладонью кровь, сочащуюся из рассеченной губы, — не поднимай шума, тебе только греческой полиции для полного счастья не хватало. Они сейчас разберутся, все поймут, отдадут альбом… Терпи, не возникай, тебе одному с ними все равно не справиться».