Счастливая ностальгия. Петронилла (сборник) - Амели Нотомб

– Вы ненормальная, – со смехом отозвалась она.

Я не поняла, что она имеет в виду, и решила не обращать внимания.

– В самом деле, Петронилла – это женский вариант имени Петроний, – сказала я. – Помните, Петроний Арбитр? Вы маленький законодатель моды.

– Почему маленький?

С ее ростом метр шестьдесят шутить не следовало.

Со мной связался один престижный дамский журнал и предложил съездить в Лондон и взять интервью у Вивьен Вествуд.

С некоторых пор я не брала никаких заказных работ. А тут решила согласиться по двум соображениям: первое – ступить наконец на английскую землю, чего, как ни странно, до 2001 года мне делать не доводилось; и второе – увидеть эту законодательницу моды, легендарную основательницу стиля панк, гениальную Вивьен Вествуд. Чтобы мне не пришло в голову отказаться, сотрудница журнала представила дело таким образом:

– Когда я назвала ваше имя, госпожа Вивьен Вествуд пришла в восторг. Она считает ваш стиль «восхитительно континентальным». Думаю, она с радостью подарит вам платье из своей новой коллекции.

Я сдалась. Обрадованная журналистка стала меня благодарить. В таком-то лондонском отеле мне забронируют номер, за мной будет послана машина и так далее. Мне казалось, она пересказывает какой-то фильм. Мне страстно хотелось немедленно очутиться в Лондоне.

И не случайно. У семейства Нотомб имеются английские корни. В XI веке мои предки из духа противоречия покинули английское графство Нортумберленд и пересекли Ла-Манш, они были настроены против Вильгельма Завоевателя. Если я до сих пор не ступала на остров предков, так это потому, что ждала именно такого знака судьбы: протянутой руки «ненавистницы кринолинов», которая от меня в «полном восторге» (я тупо повторяла формулировку своей собеседницы-журналистки).

Итак, в декабре 2001 года я впервые села в поезд «Евростар». Когда он устремился в знаменитый тоннель, сердце заколотилось сильнее. Над головой плескалось прославленное море, которое тысячу лет назад мои предки решили пересечь в обратном направлении. Если бы герметичность нарушилась, мой поезд превратился бы в подводный болид и мчался бы до знаменитых скал, лавируя среди рыб. Этот образ показался мне таким прекрасным, что я почти мечтала, чтобы он стал реальностью, но тут за окном вдруг возник унылый зимний пейзаж.

Я вскрикнула. Оцепенев, я разглядывала эти незнакомые края. До того, как «Евростар» пересек Ла-Манш, поля за окном тоже казались грустными, но я чувствовала, что здесь совсем иная грусть. Это была английская печаль. Улицы, указатели, редкие жилища – все было другим.

Чуть позже слева я увидела огромные развалины индустриальных строений из красного кирпича, от их величия у меня перехватило дыхание. Я так и не узнала, что это такое было.

Когда поезд прибыл на вокзал Ватерлоо, я чуть не расплакалась от счастья. В тот момент, когда я ступила на британскую землю, с английской королевой я уже была на «ты». Мне казалось, земля дрожит от радости, принимая своего дальнего отпрыска. Такси доставило меня к роскошному отелю, который оказался выше всяких похвал: у меня имелась огромная – размером с поле для крикета – комната и кровать, которая, судя по ее ширине, могла удовлетворить чету миллиардеров на грани развода.

Мне нравится путешествовать налегке, поэтому на мне уже был подобающий случаю наряд: поскольку у Вивьен Вествуд имелось обо мне определенное представление, я надела самый континентальный из всех моих кружевных сюртуков и бельгийскую шляпу «дьябло». Я выбелила лицо, вычернила глаза и ярко накрасила губы. У входа в отель меня ждала машина.

Когда я подъехала к легендарному бутику, меня проводили не через переднюю дверь, а через ворота сзади, которые вели прямо в ателье. Я в восхищении вытягивала шею, стараясь причаститься к чуду изготовления одежды, и через минуту оказалась в комнатушке с двумя банкетками, издававшими запах авторезины.

– Miss Westwood shall arrive soon,[22] – известил человек в черном, сопроводивший меня сюда.

В комнате не было окна, и ожидание оказалось довольно тягостным. Минут через десять человек в черном открыл дверь и произнес:

– Мисс Вествуд.

Вошла дама с длинными волосами ярко-морковного цвета, не глядя на меня, и, не говоря ни слова, протянула мне вялую руку и рухнула на банкетку, не предложив сесть рядом. Тем не менее я села на другую банкетку и сообщила даме, как я рада нашей встрече.

У меня было ощущение, что мои слова падают в пустоту.

Вивьен Вествуд только что исполнилось шестьдесят. В 2001 году никто уже не считал это старостью. Но для этой особы я бы сделала исключение из-за ее чопорного, высокомерного вида, жесткой складки рта, а самое главное – из-за сходства с изображением Елизаветы I под конец ее жизни: та же поблекшая рыжина, тот же холод, то же ощущение, что имеешь дело с человеком без возраста. На ней была прямая юбка из золотистого твида, а выше нечто вроде корсета того же цвета. Но при всей эксцентричности было в ней нечто неискоренимо буржуазное. Трудно представить, что у этой претенциозной толстухи и эстетики панков может быть хоть одна точка соприкосновения.

Мне в жизни приходилось встречать неприятных людей, но никто не мог бы сравниться с этой презрительной глыбой. Поначалу я подумала, что из-за акцента госпожа Вествуд не понимает мой английский, но когда я высказала это опасение, она пробормотала:

– Я встречала и похуже.

Я в растерянности стала задавать заготовленные вопросы. Задавать вопросы гораздо сложнее, чем на них отвечать. Вивьен Вествуд в ее возрасте не могла этого не знать. Однако каждый раз, когда я имела дерзость о чем-то ее спросить, она издавала негромкий вздох, словно пытаясь подавить зевоту. Затем звучал пространный ответ, из которого можно было заключить, что вопросом она скорее довольна.

Сотрудница дамского журнала сказала, что, услышав мое имя, госпожа Вествуд пришла в «полный восторг». Однако ей удалось скрыть этот «восторг»! Должно быть, именно это и есть пресловутое британское хладнокровие.

– Могу я посетить ателье, где шьют одежду? – спросила я.

Что я такого сказала? Вивьен Вествуд уставилась на меня с нескрываемым возмущением. Ответить она не удосужилась, и я ей даже признательна за это, потому что не сомневаюсь: мало бы мне не показалось.

Смущенная до такой степени, что и не знала, что говорить дальше, я наобум задала такой вопрос:

– Госпожа Вествуд, вам никогда не хотелось писать?

Окатив меня презрением, она усмехнулась:

– Писать! Прошу вас, только без пошлостей. Писать – это так вульгарно. Сегодня пишет каждый футболист. Нет, я не пишу. Пусть пишут другие.

Знала ли она, к кому обращается? Очень надеюсь, что нет. Пусть эта дама не знает, кто я такая, все лучше, чем сносить от нее оскорбления.

Я поступила, как японка: рассмеялась. Мне казалось, дальше уже некуда. Но только я так подумала, как выяснилось: дно еще не достигнуто. Реальность всегда превосходит воображение.

Послышался странный шум, как будто кто-то скребся за дверью. Кивком подбородка Вивьен Вествуд предложила мне открыть. Я повиновалась. Черный пудель, подстриженный по последней собачьей моде, засеменил к модельерше. Выражение ее лица резко переменилось. Расплывшись в умильной улыбке, она воскликнула:

– Беатрис! Oh my darling![23]

Она подхватила собачонку на руки и стала осыпать поцелуями. Ее лицо светилось любовью и нежностью.

Я застыла в изумлении. «Человек, который так любит животных, не может быть плохим», – подумала я.

Беатрис начала повизгивать, и это повизгивание явно что-то означало, но я не понимала, что именно. А госпожа Вествуд, должно быть, понимала смысл этих звуков, потому что поставила пуделя на пол и сухо сказала мне:

– It is time to walk Beatrice.[24]

Я кивнула: если Беатрис так повизгивает, значит ей нужно справить естественные потребности.

– It is time to walk Beatrice, – раздраженно повторила дама.

Я взглянула на человека в черном, оставшегося стоять по ту сторону открытой двери: он что, не слышит приказания?

– Don’t you understand English?[25] – сказала она мне с досадой.

Наконец до меня дошло. Именно ко мне, и только ко мне была обращена эта – нет, не просьба, приказ.

Я спросила, где поводок. Она достала из сумки нечто, напоминающее аксессуар из секс-шопа, и протянула мне. Я привязала поводок к ошейнику Беатрис и вышла из комнаты. Человек в черном объяснил мне, куда нужно идти. Но это было излишне: собачонка прекрасно знала дорогу.

Беатрис привела меня в сквер, где и стала справлять нужду. Я попыталась убедить себя, что из происходящего надо извлечь все позитивное, – может, это такой способ получше узнать Лондон? Но напрасно я старалась отыскать в этом эпизоде положительный момент: чувство стыда становилось все острее. Я осмелилась сформулировать свои ощущения: после того как Вивьен Вествуд меня оскорбила, она приказала мне выгулять ее собачонку. Именно так, и не иначе.