Наемный убийца - Грэм Грин

— И чего только они теперь не нацепят, — буркнула она.

Он мог арестовать ее сразу же, но он уже решил, что не будет этого делать: тут замешан кто-то поважнее старухи, и он поймает их всех, и чем дольше продлится погоня, тем лучше; ему не придется думать о том, что его ждет, пока со всем этим не будет покончено. Мейтер испытывал радость от того, что Рейвен вооружен. Он тоже взял с собой оружие, и теперь ему, вероятно, представится возможность им воспользоваться.

Он поднял глаза и по другую сторону прилавка увидел мрачную злую фигуру, которую искал. Взгляд Рейвена тоже был устремлен на сумку Энн. Короткая поросль усов не могла скрыть заячьей губы.

Глава IV

1

Рейвен все утро был на ногах. У него еще оставалось немного мелочи, но потратить ее на еду он не мог, потому что боялся обратить на себя внимание. У почты он купил газеты и увидел в ней свои приметы — жирным шрифтом и в рамке. Его разозлило, что ему отвели место где-то на последней странице — на первой была статья о положении в Европе. Болтаясь по городу в поисках Чамли, он устал как собака. На мгновение он задержался у окна парикмахерской и посмотрел на свое отражение: он не брился с тех самых пор, как удрал из пансиона, где жил. Усы могли бы скрыть шрам, да только волосы у него растут неравномерно: на подбородке — густые, на губе — редкие, а по обеим сторонам безобразного шрама волосы вообще не росли. Своей физиономией, заросшей колючей щетиной, он тоже мог обратить на себя внимание, но войти в парикмахерскую и побриться он не решался. На пути ему попался автомат с шоколадом, но туда можно было бросать только шестипенсовики и шиллинги, у него же были одни полукроны, флорины и полупенсовики. Если бы не эта горькая ненависть, он бы давно уже сдался полиции: больше пяти лет все равно не дадут, но теперь, когда он ощущал себя усталым и загнанным, смерть старого министра страшно тяготила его. Ему трудно было представить, что разыскивают его только по обвинению в краже.

Рейвен боялся ходить переулками и задерживаться в тупиках: если бы мимо прошел полицейский, он оказался бы единственным человеком, на которого тот мог обратить внимание. Полицейский стал бы к нему присматриваться; поэтому он все время ходил по самым людным улицам, постоянно рискуя быть опознанным. День стоял холодный и пасмурный, хорошо еще, что дождь перестал. Магазины были завалены рождественскими подарками. Никому не нужная старая рухлядь, целый год провалявшаяся на складе, теперь была выставлена в витринах: брошки в форме лисьей головы, подставки для книг в виде Сенотафа[12], шерстяные стеганые чехольчики для вареных яиц, бесчисленные игры с фишками и костями и нелепые патентованные варианты игры в дротики или багатель. Старые домашние игры «Кошкин дом» и «Золотая рыбка». В лавке при католическом соборе ему суждено было вновь увидеть то, что так разозлило его тогда в немецком кафе в Сохо: гипсовые мадонна с младенцем, волхвы и пастухи. Они были расставлены в пещере из коричневой бумаги среди молитвенников и крохотных ларчиков с мощами святой Терезы. «Святое семейство». Он прижался лицом к стеклу, проклиная все и вся за то, что эта сказка по-прежнему жива. «Потому что для них не было места на постоялом дворе...» Он вспомнил, как они, обитатели приюта, сидели рядами на скамейках и ждали рождественского обеда, а высокий педантичный голос все читал им о Цезаре Августе и о том, как все разошлись по своим городам платить подати. На рождество никого не били: все наказания приберегали на второй его день, «день подарков». Любовь, милосердие, терпение, покорность: он был грамотный, он все знал об этих добродетелях и видел, чего они стоят. Все извратили: даже вон та сказка в окне, ведь это история, это было на самом деле, но они все переврали, чтобы история могла им служить. Они объявили его богом потому, что им так было удобно: чтобы не отвечать за то зло, которое они ему причинили. Он ведь смирился, разве не так? В самом деле, он ведь мог позвать легион ангелов с неба, если не хотел погибнуть на кресте. «Честное слово, мог», — подумал Рейвен, с горечью ощущая в себе отсутствие веры и понимая, что спастись Христу было не легче, чем его родному отцу, принявшему чашу сию в Уондсворте[13], когда его возвели на эшафот. Он продолжал стоять, прижавшись лицом к стеклу, в надежде, что кто-нибудь опровергнет это доказательство, и с какой-то смесью злобы и нежности глядя на запеленутого младенца. «Недоносок», — подумал он. Он был грамотный и знал, что ожидает ребенка, — трусливые евреи и двурушники-иуды, и среди них только один человек, который обнажит меч в его защиту, когда воины придут за ним в сад.

Рейвен стоял и смотрел, а мимо, даже не взглянув на него, прошел полицейский. Интересно, что они про него знают? Выдала ли его Энн? Наверняка уже все растрепала. Об этом и в газете должны были написать, потому он и купил ее. Но о ней там не было ни слова. Это потрясло его. Он чуть не убил ее, а она не пошла его закладывать. Значит, поверила тому, что он ей рассказал. Он перенесся мысленно в гараж возле Уивила; тогда было темно, лил дождь, и он стоял там с ужасным чувством безысходности, потому что упустил что-то ценное, совершил непоправимую ошибку, и он уже не мог успокоить себя привычной фразой: «Дай ей время... с юбками всегда так». Ему захотелось найти ее, но он подумал: «На это мало надежды. Я не могу найти даже Чамли». И, со злостью обращаясь к крошечному комочку гипса в гипсовой колыбельке, проговорил:

— Будь ты богом, ты бы знал, что я не принесу ей вреда, ты бы дал мне шанс, ты бы сделал так, что, обернувшись, я увидел бы ее на тротуаре, — и, в тщетной надежде, он обернулся, но конечно же никого там не было.

Отходя от окна, он увидел в канаве шестипенсовик. Он поднял его и двинулся назад, туда, откуда пришел, к автомату с шоколадом, для которого у него не нашлось подходящей монеты. Рядом с кондитерским магазином была церковь, и женщины, выстроившись в очередь на тротуаре, ждали открытия какого-то базара. Назначенное время уже прошло, и они шумно выражали свое нетерпение. Для опытного карманника местечко — клад, подумал он. В такой толчее и не заметишь, как к тебе лезут в сумку. Он думал не о себе: сам он — уж это точно — никогда бы до такого не опустился. Просто, проходя вдоль очереди, он не мог не обратить на это внимания. Одна сумка выделялась из всех остальных. Ее держала в руках какая-то мерзкая старуха — сумка была новая, дорогая, вычурная, он такую уже где-то видел. И вдруг вспомнил где: маленькая ванная; он стоял, вскинув пистолет, а она из этой самой сумки достала несессер.

Дверь открылась, и толпа повалила внутрь. На какой-то миг он остался на тротуаре, один, рядом с кондитерским автоматом и объявлением о благотворительной распродаже: «Плата за вход 6 пенсов». «Это не ее сумка, — сказал он себе, — таких сумок, наверное, сотни». И тем не менее он пошел следом за владелицей сумки, которая уже скрылась за дверью из смолистых сосновых досок.

— «И не введи нас во искушение», — читал викарий в другом конце зала, стоя на помосте, возвышавшемся над старыми шляпками, вазами с обитыми краями и кипами женского нижнего белья.

Когда молитва окончилась, толпа оттеснила Рейвена к тому ряду, где продавались безделушки: маленькие, в рамках, акварели с видами Озерного края, явно любительские, аляповатые портсигары, купленные во время отпуска в Италии, медные пепельницы и несколько никому не нужных романов. Но вот, сорвав с места, толпа понесла его и бросила к прилавку, пользовавшемуся наибольшим успехом. Тут уж он ничего не мог поделать. Отыскать кого-нибудь в этой толпе было почти невозможно, но, к счастью, его придавили к столу, на другой стороне которого оказалась и старуха. Он наклонился, чтобы рассмотреть сумку получше. Он вспомнил, как девушка сказала: «Меня зовут Энн», и там, где еще недавно красовалась хромированная буква инициала, проступало отпечатавшееся на коже «Э». Он оторвал взгляд от сумки, не замечая, что у стола стоит еще один мужчина, взгляд которого прикован к злобному старушечьему лицу.

Это открытие потрясло его не меньше, чем двурушничество мистера Чамли. Он не чувствовал вины, когда убил старика министра — тот был одним из великих мира сего, одним из тех, кто, как сказано в Писании (уж он-то знает, как там сказано, он грамотный), «занимает лучшие места в синагогах». Иногда его тревожили воспоминания об этом дне, он вспоминал приглушенный голос секретарши за дверью, но он всегда мог найти себе оправдание в том, что убил ее, защищаясь. Когда же такие, как он, люди его круга наживаются на своих же, этого он перенести не мог. Он протиснулся вдоль прилавка, пока не оказался рядом с нею, и, наклонившись, прошептал:

— Откуда у тебя эта сумка?

Но толпа женщин, хищно роющихся на прилавках, тут же разделила их, старуха даже не успела заметить, кому принадлежал голос. Возможно, одной из прихожанок, которой захотелось купить такую же, тем не менее вопрос испугал ее. Он видел, как она, работая локтями, пробирается к двери, и ему пришлось изрядно потрудиться, чтобы выбраться вслед за нею.