Франц Кафка. Узник абсолюта - Макс Брод

Он стал работать в суде, то есть проходить обычную неоплачиваемую практику, которой занимаются все юристы, желающие получить место адвоката. У Кафки никогда не было намерения делать карьеру юриста – он лишь использовал этот год как передышку после череды утомительных экзаменов и возможность поискать оплачиваемую работу. Он не хотел быть материально зависимым от родителей ни на один день больше, чем это было необходимо. Его отец никогда этого не понимал и считал такую точку зрения неправильной. В ту пору финансовое положение семьи было достаточно благоприятным. Но Франц сам хотел достичь благополучия. Однако что мешало Францу? Его энергия была направлена только внутрь себя и внешне проявлялась лишь в пассивном упорстве. В этом, может быть, и заключалась его фатальная нежизнеспособность. Он страдал и хранил молчание. К тому же не следует забывать об особенностях его дара, который нельзя было повернуть в практическое русло. Кроме того, ему мешало самобытное восприятие искусства. «Писать – это своего рода молитва», – записал он в дневнике. В самом деле, когда речь шла о выборе профессии, Франц решил, что его будущая работа не должна иметь никакого отношения к литературе. Занятие литературой как ремеслом он считал унижением самого творчества. Заработок и писательское искусство были для него абсолютно несовместимы. «Соединение» того и другого, как, например, в журналистике, Кафка отвергал. В таких случаях он с улыбкой объяснял: «Я не могу этим заниматься». Он оказал на меня влияние в выборе профессии, и я, так же как и он, несмотря на любовь к искусству, превозмогая душевные страдания, стал осваивать прозаическую, сухую профессию юриста и забыл о театре и музыке на многие годы. Сегодня я считаю строгость Кафки в этом вопросе благородной ошибкой и сожалею о сотнях проведенных в унынии часах, высшем даре Божьем, которые ускользнули от меня в пыльной конторе в полном состоянии моей безысходности. Я также скорблю о времени, потерянном Кафкой на его подвижническом пути.

Мы стали работать в конторе с раннего утра до двух или трех часов дня. Это сейчас я легко пишу «или», а тогда от одного часа зависело наше самочувствие и душевное состояние. Работа в коммерческой фирме не оставляла времени для литературной работы, прогулок, чтения, театра и других подобных занятий. Даже когда мы возвращались домой в три часа, последующее время у нас уходило на еду, потом мы приходили в себя от выматывающей душу работы, расслаблялись, – и у нас оставалась лишь малая часть дня. Желанных контор, где работа продолжалась бы только до двух часов дня, было немного, это были в основном правительственные учреждения, которые при старом австрийском правлении были открыты для евреев, в исключительных случаях – только если у них были влиятельные связи. Не хочу вдаваться в подробности того, какие разочарования постигли нас в поисках подходящего места. Достаточно сказать, что Кафка после напряженной работы в коммерческой фирме «Assicurazioni Generali» в конечном счете в июле 1908 г. поступил на службу в полуправительственное учреждение Богемский институт страхования рабочих от несчастных случаев в Праге.

И в том и в другом месте у Франца были хорошие начальники, но, несмотря на стремление Кафки уделять больше внимания канцелярской работе, он не смог преодолеть свою страсть к художественному творчеству. Для того чтобы писать, ему нужно было много времени, чтобы иметь возможность сосредоточиться и настроиться на творческий лад. Для нашего творчества наступили очень неблагоприятные условия. О том, как мы страдали, я написал в стихотворении во время одного из наших совместных отпусков, его я посвятил Кафке. Франц пытался спать днем и писать ночью. У него это некоторое время получалось, но он страдал нарушениями сна и необычайной чувствительностью к звукам. Это его изматывало, и вдобавок он тратил последние силы на канцелярскую работу. От него там много требовалось.

Ему даже пришлось писать статью против небезосновательных нападок на социальное страхование. Он отметил в своем дневнике: «Написана софистическая статья одновременно и за институт, и против него». (Какая ирония судьбы в том, что ему в конце концов не удалось избежать журналистики!)

Я приведу ниже свое стихотворение, о котором уже упоминал.

Озеро Лугано

Распростерши изящные крылья,Рядом с нами стрекозы летают.

Купающиеся в воде и сидящие у раскаленной солнцем стены,Мы им кажемся скалами.Над нами тянется дорога,Покрытая белой известковой пылью.На винограднике висят обильные гроздья, приветствуя нас.И спускающаяся прохлада ласкает, как нежная женщина.

Наши тела покрывает загар щедрого солнца,Но души, дорогой друг, не знают мира и довольства,И их потрясают мысли и слова.И хотя нас окружает красота,Мы знаем, что недалек тот день,Когда нас согнет безжалостная ноша[14].

Годы, проведенные мной на службе в почтовой конторе, на протяжении которых я писал «Тихо Браге», смутно запечатлелись в моей памяти, и я с трудом припоминаю детали. Все они втиснулись в брюхо подсознательного. Хотя, возможно, эти детали могут всплыть снова. Все, что осталось, – это сочувствие к неосознанному страданию рабочих людей, которые выполняли нудную, неинтересную работу, страданию, которое достигло фантастической степени в «системе Тейлора» и в конвейерной системе. Как вообще можно было ограничить эти мучения? Возможно, нам оставалось только мечтать об этом – уменьшить эти невообразимые страдания, – потому что в реальности они превосходили предел человеческого сопротивления и, к несчастью, и человеческой деградации. Я с полным одобрением относился к такому решению социальных проблем, которое предлагало равномерно распределить бремя труда между людьми, но мой собственный опыт подсказывал мне, что настоящая проблема лежит гораздо глубже – в вопросе радости труда, в проблеме счастья работы, собственного ремесла. Возможно, я скажу об этом еще несколько позже.

Однажды я после многолетнего перерыва пришел в страховую контору на Поржичской улице, где работал Франц Кафка. Как часто я приходил сюда его повидать, ходил с ним по пустым гулким коридорам. В тот раз я говорил с одним из руководителей, который одно время работал с Кафкой. Этот господин сказал мне, что Франц Кафка был любим всеми, у него не было ни одного врага. Его верность долгу могла служить примером, работал он чрезвычайно добросовестно. Господин подчеркнул, что Франц Кафка решал вопросы, становясь на позицию оппонента. (Здесь очень уместно заметить, что его начальник не мог знать о том, что Кафка потом станет всемирно известен.) Еще он сказал, что в облике Франца была некоторая наивность, и рассказал мне историю, очень характерную для Кафки. «Однажды он пришел ко мне в тот момент, когда я ел бутерброд с маслом. «Как ты можешь есть этот жир? – спросил он. – Лучшая пища – это лимон». Отдел, в котором работал Кафка, занимался изучением методов предупреждения несчастных случаев и классификацией различных степеней риска.