Белые паруса. По путям кораблей - Юрий Усыченко

Дядя Пава не замедлил подхватить:

— Вот именно — у других.

— Короче! — оборвал Приклонский. — Что вы имеете? Вы имеете указание передать яхту «Спутник» товарищу Шутько. Будьте любезны осуществить.

— А штаны с меня снять и Сеньке отдать не укажешь? — Дядя Пава и Приклонский в пылу спора не заметили, как Остап Григорьевич выглянул из каюты на шум и решил вмешаться.

Сколь ни был обозлен Приклонский, он понимал, что старый докмейстер не такой человек, которому можно грубить. Илларион Миронович постарался сдержаться, начал убеждать почти вежливым тоном:

— Остап Григорьевич, голуба, сами посудите. Во-первых, возраст ваш такой, что, я извиняюсь, дома со старухой сидеть надо, а не по морям плавать…

— Во-первых, начал и сразу не туда загнул. Мой возраст тебя не касается. Мне не веришь, сочинения академика Павлова почитай, Ивана Петровича. Там про спорт…

— Во-вторых, — не слушая, гнул свое Приклонский, какой мы имеем лозунг? Лозунг мы имеем: «Все для чемпиона!» Значит, и лучшее судно тоже. Ты разберись, голуба.

— Разбираюсь, меня не учи. Чемпион сам свое судно лучшим сделать должен, иначе дешевка он, а не чемпион.

Приклонский прекрасно знал, что, по существующим среди яхтсменов правилам, команда во главе с капитаном своими руками ремонтирует свое судно, готовит к плаваниям и гонкам. Настоящий яхтсмен должен быть не только моряком, но и маляром, и плотником, и такелажником. Поняв, что попал впросак, Приклонский обозлился. Терпение его лопнуло, дальше слушать рассуждения капитана «Спутника» он не желал.

— Товарищ докмейстер! Как заместитель директора приказываю…

— Я тебе на работе докмейстер, — хладнокровно ответил Остап Григорьевич, повернулся к Приклонскому спиной и исчез в каюте.

Волей-неволей спор пришлось кончить — с весьма неблагоприятным для Приклонского результатом. Не глядя па Шутько, Илларион Миронович проговорил:

— «Алмаз» возьмешь, тоже хорошее судно.

— «Алмазу» кой-какой ремонт нужен, — предупредил дядя Пава.

— Двух рабочих пришлю, яхту, как игрушку, отделают. По наряду проведем окраской яхт-клубовского забора.

— Нет, — покачал головой дядя Пава. — Пусть сам ремонтирует, порядок такой.

— Порядки ваши для меня — тьфу! — сплюнул Сенька. — А это мы еще посмотрим.

— Ну чего кипятишься! — примиряюще сказал Приклоиский. — Не все ли тебе равно? Я же сказал, что оформим оплату, как за покраску забора.

— Они за Сеньку работать будут, а я фальшивые наряды подписывай! Не согласен.

Недобро глядя на дядю Паву, Приклонский проговорил:

— Подпишешь!

— Нет.

— Ну, смотри, припомню.

— Не пугай, я пуганый.

— Твое дело… Сам подпишу!

Не попрощавшись ни с кем, дядя Пава ушел к себе в кабинет. Громко хлопнул дверью.

— Что за шум, а драки нету? — Костя подошел к Приклонскому и Шутько. — Здравствуйте, Илларион Миронович! Здорово, Сенька.

Приклонский, еле кивнув в ответ, торопливым шагом покинул яхт-клуб. А Сенька, не вынимая рук из карманов, ответил:

— Старикан тут один, — сплюнул в сторону «Спутника». — Принцип свой выставляет. Фордыбачит, так сказать.

— Да, — согласился Костя. — Характер у Остапа Григорьевича — кремень.

— Ничего, я себя тоже показал. Мне запросто на хвост не наступишь.

Сенька подумал о том, что в первое же посещение приобрел на новом месте работы двух врагов и ни одного приятеля. Сплюнул, посмотрел на Костю:

— Чего делаешь?

— Так… Ничего. За суриком дядя Пава посылал, сходил я, принес.

— Пошли со мной.

— Куда?

— Вот еще, куда спрашивает! — толстогубый рот Сеньки скривился в иронической усмешке. — Куда нужно, туда и пойдем, вместе мы теперь, так сказать, значит, с меня причитается.

Костя заколебался. Склонности к выпивке у него не было, сказывалось и влияние дяди Павы, который сам не пил, пьяных не терпел.

— Да ты что? — непритворно удивился Сенька. Он бы не упустил возможности гульнуть на чужой счет. — Я же говорю — угощаю.

— Не в том дело, — пробормотал Костя.

— А в чем? Не пойму.

Костя стыдился признаться, что ему не хочется идти пить среди бела дня, ни с того, ни с сего, в рабочее время. Нине, даже Михаилу, сказал бы откровенно, а Сеньке…

— На дикофте я, пары рублей в кармане нету, — придумал отговорку.

И сразу добавил:

— А ежели ты ставишь, то отчего ж.

— Пошли, пошли.

Попали в довольно мрачного вида забегаловку недалеко от порта. Шутько был здесь, как дома.

— Нам, Любонька, два по двести и закусить. Любонька — черные кудряшки, икрастые ноги в растоптанных туфлях, принесла требуемое.

— Ну, дай бог, не в последний раз. Тяни! — скомандовал Сенька.

Непривыкший к спиртному, собутыльник его захмелел быстро. Заговорили по душам.

— Вот я иногда думаю, а может, обратно в цех вернуться? Как так, все работают…

— Дурень! — кривя толстые губы перебил Сенька. — Работа, она ишаков любит. Сидим мы с тобой, так сказать, в прохладном месте, выпиваем и горя нам мало, а в цеху сейчас вкалывают. Да так вкалывают, что будь здоров и не кашляй. Тебе тоже хочется? Дурень.

— Верно, — тряся хмельной головушкой, согласился Костя. — Справедливо ты, друг, говоришь, мы птицы свободные, мы…

— Потому — чемпионы! — снова перебил Шутько. — Чем-пионы! — поднял толстый палец с грязным ногтем, подчеркивая значимость сказанного слова. — Во! За нас держатся, нас ценят.

Сознание высокого положения своего поразило Костю, раньше он об этом никогда не думал. Правильно Приклонский говорит, что Костины спортивные успехи — гордость всего завода. А что там завод! В городе чемпионов — раз, дна и обчелся. И в стране их немного.

С уважением поглядел на Шутько, который понял недодуманное Костей. Ведь верно — и Сенька и Костя люди особые.

Вышли из забегаловки не совсем твердыми шагами.

— По Дерибасовской прошвырнемся? — предложил Сенька.

— Давай.

Тротуары были полны. Влюбленные табунились вокруг цветочниц. У здания китобойной флотилии группками стояли моряки. Газетный киоскер с тридцатилетним стажем — городская достопримечательность, выкрикивал из своей будочки через специально сделанный репродуктор: «Каждый сознательный гражданин должен купить план города Одессы! Каждый сознательный гражданин должен…» Французские туристы в кепках-беретах восхищенно смотрели на него. Парочки ворковали за столиками уличного кафе. Голоса, шарканье подошв, шипение шин промчавшегося троллейбуса сливались в общий шум. Моментами его заглушало рокотание лебедок и гудки судов, перекликающихся в порту: порт главенствовал над городом, напоминал о себе.