Дальний поход - Андрей Посняков

Зверолюди после улета своих хозяев тоже перестали проявлять чудеса организованности и стойкости, как ландскнехты больше не действовали, камней не кидали и за отдельными ватажниками не гонялись, а тут же бросились крушить черепа мертвецов да лакомиться мозгом. Ворчали, ухали, меж собой дрались да собачились…

Усов тем и воспользовался, выбрался из гущи схватки – только что закончившейся схватки, точнее говоря – избиения, слишком уж были неравны силы – двум десяткам казаков едва только со стругами управиться! Иное дело, если б имелся в достатке порох – так ведь нет! За порохом-то в основном и плыли к Строгановым. Да еще и самих-то ватажников оказалось мало для того, чтоб отбить неожиданный натиск врагов – никто ведь не предполагал о возможной засаде. Кстати, а как вообще колдуны узнали о том, куда пойдут струги с ясаком? Почему именно в том месте и поджидали?

Почему, почему… Молодой казак скривился: потому что они колдуны, мысли чужие читать умеют. И еще – в остроге-то им явно кто-то помогал! Ондрейко даже догадывался кто: не известная никому и непонятно откуда взявшаяся казачка Елена! Или та злобная старуха, которую атаман напрасно спас от костра… Они, они, больше некому. Не Митаюка же, и не подружка ее Тертятко – те хоть колдовского роду, да девки справные и жены верные, мужей своих уважают, любят. Да! Это старуха все, чертова ведьма… и эта непонятная казачка… которой никогда раньше и не было. Что ж атаман-то о них не подумал? Да уж… да кто ж знал… Казалось бы – ну, кому какое дело до ясака… ан нет! Колунам оказалось дело… но, опять же, странно все как-то: ясак-то сир-тя не взяли! Просто потопили струги, перебили казаков – и все. Зачем так? Какая колдовскому народу от того выгода? Какая-то все же, вне всяких сомнений, имелась, хоть Ондрейко Усов покуда ее не понимал – это потому, что еще толком на эту тему не думал, не до того было. Да и сейчас-то, честно сказать, не до того – надо думать, что дальше делать, куда идти?

Впрочем, куда идти – ясно: по побережью, на север – к своим в острог. Доложить обо всем… схватить да пытать старую ведьму! А до этого поосмотреться вокруг – вдруг да еще кто-нибудь спасся! Или лежит раненый, ждет, когда людоеды придут. А те рыщут – вон, бродят стаями… вот остановились… зарычали… Гляди-ко – разодралися! По-серьезному эдак – с кровью. Двое плечистых мохнорылых здоровяков, о чем-то расспорившись, повалили в траву третьего – поменьше… Вот один из здоровых схватил камень… Хабах!!! Брызнула, брызнула кровушка… Тьфу, твари, нехристи, людоеды поганые! И как им не совестно-то друг дружку жрать? Вот только что вместе шли, ан на тебе – двы одного – по черепу! Зачмокали, хари довольные к небу подняв… кровищу по губищам растерли, щурились. Взять их, что ль, на клинок? Или нож метнуть? Далеко, не достать. Да и вообще – много их слишком. Там – двое, рядом вон, в ивах, еще четверо, и еще с десяток вдалеке что-то тащат… а чуть левее… чуть левее, у сосенки кривоватой…

Ондрейко отвел ветки от глаз, всмотрелся внимательно… Господи, никак Афоня! Живой! И смотрит… ну точно – в эту сторону смотрит. Так надо к нему… и крикнуть, чтоб не ходил сюда – менквы…

Оглянувшись на зверолюдей, молодой казак выскочил из кустов и замахал руками. Пономарь тут же увидел его, тоже махнул… повернулся, пошел… потом почти сразу остановился, оглянулся, махнул – иди, мол, следом.

Что ж, следом так следом. Вдвоем-то куда лучше, чем одному. Да и здоров, похоже, Афоня-то, если и ранен, то так, легко. Ишь как шагает – не угонишься.

– Ты постой, Афоня… Постой! Погодь, говорю… Вот ведь идол!

Семка Короедов – или по-простому Короед – бежал так, что кусты трещали. Не обращал внимание ни на что – ни на бьющие в глаза ветки, ни на колючий кустарник, ни на овраги – чудо, что не свалился! Бог уберег, как и от гнусной нечисти – от людоедов, трехрогов и мерзких язычников колдунов, коих Семка, честно сказать, сильно побаивался. Да и вообще он много кого побаивался и мало кому верил, за свои неполные шестнадцать лет четко себе усвоив, что кругом, за редкостным исключением, все враги иль, на худой конец, завистники, недоброжелатели. Просто почти всю свою жизнь провел Короед в холопах у одного обедневшего боярина из Усолья, ни отца, ни матери не помня. Работать приходилось много, от зари до зари, да и за каждую провинность бил боярин своих слуг смертным боем, никого не щадя – вот и Семку и батожьем, и кулаками частенько жаловал, а потом смазал по уху так, что кровянка пошла, и почти совсем перестал бедолага Короед одним ухом – левым – слышать, на какое-то время оглох. Вот этот-то удар совсем чашу Семкиного терпения переполнил: как-то в грозу улучил парень момент, подпер дверь в избу боярскую колом, соломищи притащил, поджег. Хорошо занялось, Семка уж версты на три отошел, обернулся – зарево все еще было видно.

Юный беглец решил податься на Камень, где, как рассказывали бывалые мужики, никаких бояр не было. И тут Бог помог – к казацкой ватаге прибился, сначала конюхом, а потом – и как все. Оружье доверили – лук да стрелы, рогатину – с саблей-то Короеда не очень получалось, да и с рогатиной, говоря по правде, не выходило, иное дело – пищаль, пушки! Вот тут Семка упорство свое проявил, заряжать-стрелять выучился, за что казаки его зауважали – старательный паренек-то!

А старался Короед из трусости – очень уж боялся лихой и бесшабашной рукопашной схватки, и так-то на одно ухо глухой, а вдруг еще и другое отрубят? Или, не дай-то господь, голову? Или пырнут копьем в живот? Помирай тогда в муках – оно Семке надо?

С другой стороны, вольная казацкая жизнь Короеду нравилась – никаких тебе бояр, токмо десятники, сотник, атаманы – так это ништо, это выдюжить можно, и в походе дальнем струги волоком потаскать, и в боях попалить по вражинам из пушек – милое дело! Главное, чтоб до рукопашной не дошло. Он же, Семка, весь из себя худенький, кожа да кости, враз пришибить можно. Потому в схватках держался Короед смирно: из пищали палил, а когда на пушки ставили – и из пушки, правда, из пушки покуда не особенно-то метко выходило, да и не шибко жаловал новоявленный казак пушки – разорвет еще ствол, бывали случаи! Однако делать нечего – лучше уж при пушке на зарядке стоять, чем махать саблею. Так вот Семка и действовал, так себя и держал… а вот как с порохом стало плохо, так загрустил парень, предчувствуя быструю свою погибель. И, конечно же, вызвался на ясачные струги в числе первых! Отпустили его без всяких вопросов – все одно стрелять нечем, так пусть уж, коли так похощет, плывет на Печору-реку, тем более и зелье пороховое присмотрит там получше, как человек, в этом деле сведущий.

Как отплывали, Короед радости своей не скрывал, улыбался, даже когда наравне с другими веслом тяжелым ворочал… А вот как напали враги…

Когда ужасные людоеды с воплями полезли на струг, Семка, ойкнув от страха, выбросил бесполезный лук, да, не теряя времени, прыгнул в воду. Сразу нырнул, поплыл, хоть и холодновато было. И опять Бог помог – выбрался Короед в кусточки, оглянулся на схватку, да, перекрестясь, подался прочь. Сперва таился, а потом – руки в ноги – да в бег! Версты три пробежав, утомился, уселся, тяжело дыша, за сосной, да вытянув ноги, задумался. Вроде никто за ним не гнался – да и кому он нужен-то? Колдунам? Сомнительно. Людоедам же и без Семки на берегу мяса хватало.

– Эй, Короедыч! – отвлекая парня от грустных мыслей, совсем рядом прозвучал чей-то голос.

Юноша тотчас вскочил на ноги и бросился бежать, вовсе не соображая, что и голос-то оказался знакомым, и окликнули-то его по имени… ну, пусть, по прозвищу…

– Сема! – беглец едва не споткнулся, едва не налетев на… пономаря Афоню!

Хм… интересно – а этот как выжил? Тоже сбежал? Или повезло просто – все ж человек Божий.

– И куда ж ты так спешишь-то?

– Куда глаза глядят, – несколько придя в себя, огрызнулся Короедов. – А ты куда?

– Куда надо. – Афоня загадочно сверкнул глазами и махнул рукою. – Идем.

Семка хотел было поподробнее расспросить пономаря и о ходе битвы, и о том, куда тот намеревался идти, да Афоня больше не разговаривал, зашагал черт-те куда через буераки, да так быстро, что Короед едва поспевал, и даже чуть было не провалился в болотную жижу, хорошо, успел на кочку выбраться… А вот пономарь шел себе и шел, словно посуху, будто и не было под его ногами никакой трясины! Шагал, не оглядываясь. Чудо, чудо Господне!

Однако еще большее чудо Семка увидал чуть позже, когда вслед за пономарем отмотал верст пять. Сначала Короед заметил Ондрейку Усова, казака молодого, но всеми уважаемого, опытного. Ондрейка точно так же, как и сам Семка, перепрыгивал по болотцу с кочки на кочку, стараясь не отставать от… идущего впереди Афони!

– Эй, эй, Ондрейко! – закричав, замахал руками Короед.

Закричал… и осекся, увидев перед собой худую спину пономаря, затянутую в темную, испачканную болотною тиной, рясу. Господи… в глазах, что ли, не то? Перекрестившись, Семка повернул голову… и там тоже Афоня! Вот оглянулся… Что же. Выходит, Афоней-то – два?