Журнал «Вокруг Света» №06 за 1980 год - Вокруг Света

Выходят следующие участники, выпускают новых кабанов. Но состязание не для всех оканчивается удачно. Иному юноше не только не удается схватить животное за уши, но разъяренный кабан бросает обидчика на землю и серьезно ранит его.

В странах, где устраивается коррида, победившего быка прощают, и он остается жить. На Никобарах другой обычай. Именно такой кабан очень нужен старейшинам; ведь ничего лучше не найти для жертвоприношения духам предков, чем свинья, одаренная столь замечательными бойцовскими качествами. Ей и высочайшая честь: ее съедают самые старшие и почтенные члены деревенской общины, самые знатные гости. Этим ритуальным пиром праздник заканчивается.

Теперь «свиную корриду» стали устраивать почаще. Приезжают на острова туристы, гости с материка. Им всем хочется увидеть бой с дикой свиньей. А как отказать гостям? Молодежь устраивает внеочередные состязания, радуясь возможности продемонстрировать силу, ловкость и бесстрашие. Старики ворчат, правда, что нарушаются обычаи предков. Но капризничают больше для виду. Ведь мясо кабана-победителя по-прежнему принадлежит только им...

А. Седловская, кандидат исторических наук

Не растет сама холстина

Столица Украины — один из городов, который примет участников и гостей Олимпиады-80. Они увидят сегодняшний Киев с его красивыми мостами через Днепр, новыми кварталами — Борщаговкой, Оболонью, Русановкой, с лентами асфальтированных трасс и гулом самолетов над Борисполем и Жулянами. И, может, тем любопытнее окажется путешествие во времени, которое ждет гостей на окраине Киева, где у самого Голосеевского леса раскинулся Музей народной архитектуры и быта Украинской ССР.

На зеленых склонах холма поднимаются деревянные ветряки. Их много. Они тянут свои крылья в синее просторное небо, туда, где тает белый след самолета. Серая грунтовка прорезает холм и исчезает у его подножия в густой дубраве.

На краю дубравы выстроились бревенчатые хаты. Вспыхивает на солнце над потемневшими срубами церкви свежее золотистое дерево шатров.

— Полесье?

— Угадали. Полесское село. Где же ему стоять, как не у леса? — Иван Власович Николаенко, директор музея, хитро щурится. — А рядом?

Мы стоим на вершине холма, и вся панорама музея у нас перед глазами:

— Полтавщина...

— Полтавщина и Слобожанщина, — поправляет Николаенко, обращая мое внимание на отступивший лес и просторную луговину, напоминающую осеннюю степь, по которой рассыпались белые хатки. — А на правом склоне — видите широкий овраг? — село Среднего Поднепровья... Скоро заполним овраг водой, и будет у нас свой Днепр. Какая же Украина без Днепра, без реки?

А то Подолье, — Николаенко показывает на левый склон холма, на белые и голубые хатки с фундаментом и заборами, выложенными из местного камня. — Чувствуете: уже пейзаж иной, словно предгорье...

— А там, наверное, Карпаты, — говорю я. — Вот те высокие холмы, что за Подольем.

Дорога, как белая река, вьется по лощине, поднимается на полонину, где осенним огнем полыхает одинокая груша; на склонах — хаты, камень и дерево заборов...

— Все, что вы видите, — это лишь треть тех почти пятисот памятников народного зодчества, которые мы предполагаем поставить. Будет еще Юг Украины, будут зоны, охватывающие всю Украину: древнее зодчество Киевской Руси, народная архитектура и быт социалистического села. Видите, в стороне от Полтавщины, за строем молодых тополей, свежие домики? Там уже не глина, солома и дерево, а кирпич, стекло, шифер, черепица... И хотя музей будет создаваться еще несколько лет, главный принцип его организации — региональный — уже воплощен. Мы стремились показать сложившиеся историко-этнографические районы Украины. Каждый из них имеет локальные особенности культуры, народного зодчества и быта, и наша задача — достоверно передать их...

Я немало ездила по Украине. Помню просторные дубравы, белые песчаные дороги и гудящие под ветром сосновые боры Житомирщины. Сосны, покрытые «шевронами», истекали смолой, она сбегала в приставленные к стволу воронки, и сборщики, обходя деревья, снимали переполненные и ставили новые, пустые... Помню свечи тополей на Миргородчине и утонувшие в садах хатки, разбежавшиеся на многие километры вдоль пыльного шляха; помню перерезанные глубокими ярами приднепровские берега под Каневом и долгую, скользкую от дождей тропку в карпатских горах, что вела на голую вершину Говерлы, и спуск в долину через пронизанным солнцем прозрачные буковые и грабовые леса; помню песчаным откосы под Одессой — пройдя сквозь строй пожухшей от зноя кукурузы, мы скатывались по ним к морю...

И вот теперь, когда я окидываю взглядом 150 музейных гектаров, кажется, что передо мной расстилается рельефная цветная карта Украины и каждый километр ее узнаваем. Как и каждое село, хотя те села, которые видела я, лишь сохраняют отсвет прошлых времен,

Я говорю об этом Ивану Власовичу, он улыбается, довольный.

— А теперь, — предлагает он, — взгляните на наши села вблизи.

Дорога, сбегающая с холма, главной и единственной улицей проходит через полесское село, ведет к центру его — к майдану, к площади. По обе стороны дороги — хаты, сложенные из соснового кругляка. Не знало Полесье, лесной край, знаменитых беленых украинских хаток.

Полесскую хату хочется назвать избой, как где-нибудь на Северной Двине, — так просты и лаконичны ее линии, глухи стены, сдержанна резьба на фронтонах и наличниках. От этих хат веет жизнью нелегкой, замкнутой.

Невольно отмечаешь обилие хозяйственных построек: ток, кузня, ульи, прикрытые снопиками соломы, крупорушка... Гумно с овином еще не целиком покрыто крышей, и вижу, как рабочий ловко крепит из ржаной соломы маленькие снопики — «парки», мочит их в ведре водой, чтобы спрессовались, и подает на крышу кровельщику.

— Сколько же дней надо, чтобы покрыть эту огромную площадь? — спрашиваю я.

— Недели две, не меньше, — отвечает рабочий. — Зато рокив тридцать та крыша течь не будет. Это ремесло мы еще помним, а вот крупорушку собирали — то уж целая история...

Крупорушка стояла по соседству. Мы подошли к ней, и я смогла рассмотреть вблизи это странное сооружение: квадратная рубленая клеть и пристроенный к ней шестигранник с плетневыми стенами. Мой провожатый, показывая внутри клети на детали механизма — вальцы, сито, решето, веялки, — сказал:

— Здесь обрабатывали гречиху.

За плетневыми стенами размещался «тупчак» — наклонный деревянный круг метров восемь в диаметре; две лошади «тупали» ногами, круг вращался — и вращение передавалось механизму...

— Отыскали конную крупорушку наши этнографы где-то в Северном Полесье. Но нашли только столб, вал, еще какие-то детали. А как восстановить, как собрать целиком? Ученые к нам. «Вы, — говорят, — в селе живете, должны знать». А мы в глаза не видели таких механизмов, что наши предки придумали! Ну наконец отыскали этнографы знающего старика лет восьмидесяти, привезли, тогда уж мы взялись помогать...

Когда возвращались по тропинке к гумну с овином, к нам подошел худощавый человек средних лет в рабочей куртке защитного цвета. Это был Сергей Владимирович Вериговский, заведующий отделом Полесья, архитектор. С ним заочно познакомил меня Николаенко. Он говорил, что Вериговский работает в музее с первого дня и что, если бы не он и не его коллеги-этнографы, вряд ли их Полесье удостоили бы вниманием крупные ученые.

На мой вопрос — что же именно заинтересовало ученых — Вериговский сказал:

— Понимаете, Полесье в прошлом самый отсталый район Украины, и потому принципы, традиции древнерусской народной архитектуры и строительства, общие для восточных славян, сохранились здесь в наиболее чистом, нетронутом, что ли, виде. Впрочем, — Сергей Владимирович посмотрел на часы, — у меня есть немного времени, пойдемте, я покажу наши хаты...

На окраине села стояла хатка, рубленная из сосновых плах, прикрытая соломенной кровлей. Узкие волоковые оконца едва смотрели на мир, залитый осенним светом. Тихо заскрипела дверь. Солнечный луч упал на стену, и в глаза бросилась вырезанная на почерневшей стене цифра — 1587. Год постройки.

— Самая старая хата музея...

Взгляд быстро обегает крошечное помещение: справа от входа — закопченный зев печи (топилась по-черному, но в стене рядом отверстие для выхода дыма); за печью вдоль стены — полати, рядом с ними подвешена «ненька» — люлька; слева от входа, там, где окошки, полка с посудой — «мисник»; напротив двери — стол, лавка; в красном углу — икона, над ней рушник, «божник тканый». Жерди под потолком — «гряды», на них сушили одежду, у окошка «свиточ» — лучина, поднятая высоко над полом и прикрытая сверху трубой, уходящей в потолок...