Торговец зонтиками - Франсис Малька

Поднимаясь по трапу на борт, я исполнял свой договор с Веспуччи независимо от того, успешной окажется экспедиция или провалится. Отныне ставкой в его игре была моя жизнь, и я эгоистически решил втихую помогать Колону – просто ради того, чтобы не погибнуть в этой передряге. В конце концов, ничто в книге гибели моей не предвещало.

В одном Веспуччи оказался прав: океанский воздух шел мне на пользу. Долгие дневные часы я проводил на палубе, чуть наклонившись вперед, чтобы противостоять ветру (а ветры тут были сильными), и часто закрывал глаза, боясь ослепнуть от этого самого насквозь просоленного океанского воздуха.

Меня поражало, до какой степени по-разному – тут все зависело от конструкции и габаритов – суда реагируют на ветер и на зыбь. Самое большое из них – каракка «Санта-Мария» – было весьма устойчиво и двигалось вперед с постоянной скоростью. Каравеллы «Пинта» и «Нинья», обе поменьше флагманского корабля, из-за своих размеров раскачивались и лавировали в ритме волн. Еще я заметил, что «Пинта» с треугольным парусом с трудом поспевала за двумя другими кораблями, паруса у которых были квадратными.

Пятого августа, наблюдая за «Пинтой», которая шла параллельно нам, я заметил на борту двух о чем-то бурно спорящих матросов. Спор их показался мне подозрительным, потому что они то и дело показывали пальцем на штурвал, и я решил предупредить Колона.

– Это Гомес Раскон и Кристобаль Кинтеро, владельцы «Пинты», – всмотревшись в спорщиков, объяснил адмирал. – Интересно, что они там, на корме, делают – смотрите, смотрите, как наклонились!

Ответ мы узнали назавтра: руль «Пинты» соскочил с петель. А мы ведь были в открытом море! Мартин Пинсон, как сумел, исправил поломку, флотилия двинулась дальше, но на следующий же день руль соскочил снова.

То одно, то другое… Наше плавание к Канарским островам растянулось почти на месяц, хотя путь предполагался коротким. Колон обвинял во всем нанявшихся на собственную каравеллу простыми матросами Раскона и Кинтеро, говорил, что с их стороны это саботаж, говорил, они нарочно выводят «Пинту» из строя, чтобы ее не использовал никто, кроме испанцев. Адмирал решил подождать, пока на остров Ла Гомера[35] вернется вдова губернатора Беатрис де Бобадилья и Оссорио, чтобы купить у нее небольшой галисийский корабль и заменить им злосчастную «Пинту», но Мартину Пинсону удалось отремонтировать все металлические части штурвала с помощью местных кузнецов, так что замены не потребовалось.

Беатрис де Бобадилья была до того обворожительна, что я заподозрил роман между нею и Колоном[36]. Поняв, что корабль покупать не придется, наш флотоводец заказал для каравеллы новые квадратные паруса, способные ускорить ее ход, но, как мне показалось, это был просто предлог, чтобы задержаться на острове дольше, чем надо на пополнение запасов воды и провианта, и в итоге мы покинули Канары только шестого сентября.

Предстояло совершить беспримерный переход через Атлантику в Сипанго.

48

Доверие Колона позволяло мне играть при нем роль адъютанта, а иногда даже и советника. Не раз он приглашал меня в свою каюту, чтобы о чем-то посоветоваться или прикинуть, какая идея лучше.

– Вы ведь отличный математик, – сказал адмирал однажды, – так помогите мне правильно оценивать расстояния по мере того, как мы продвигаемся к западу. На сегодняшний день, согласно моим расчетам, до Сипанго остается семьсот пятьдесят миль.

– А откуда вы взяли это число?

– Оно – результат длительных вычислений, но мне надо познакомить вас с деталями, чтобы вы могли точнее решить задачу.

Колон взял компас и знаком предложил мне подойти к его рабочему столу.

– Вот это расстояние соответствует одному градусу долготы, – начал объяснять он и аккуратно, чтобы не сдвинулась стрелка, положил компас на карту. Красный и синий концы стрелки расположились на одной параллели. – Все географы, мореходы и астрономы пришли каким-то чудесным образом к согласию, поделив экватор на триста шестьдесят градусов. Зато они расходятся во всем остальном. Первое, что надо понять, – какое расстояние соответствует одному градусу на экваторе. Аристотель, Эратосфен и Птолемей проводили разные опыты и пришли к разным выводам. Я придерживаюсь числа Птолемея, наименьшего из трех, и, соответственно, утверждаю: Земля вовсе не настолько велика, как думают простые люди, ибо один градус на экваторе – это пятьдесят шесть и две трети мили. Таково приблизительное, но, думаю, близкое к истинному значение.

– А при дворе думают, что при более коротком пути меньше риска? – предположил я.

– Вы все верно понимаете, – кивнул он и добавил, сверля меня взглядом: – Я продолжу объяснения, но не дай бог сказанное здесь просочится за эти стены…

– Не беспокойтесь, выйдя из вашей каюты, я буду нем как рыба.

– Мне удалось еще больше сократить все расстояния, используя вместо арабской, которую использовал в свое время Птолемей, римскую милю, которая короче. Сделав это, я получил длину градуса на экваторе равной всего четырнадцати лигам[37]. После пересчета этого расстояния на широте Сипанго получилось, что длина градуса – всего двенадцать с половиной лиг.

– Ловко придумано!

– Но все-таки мало знать, какова длина градуса, чтобы оценить расстояние от Испании до Сипанго. Надо еще разобраться, сколько градусов две страны разделяет. И здесь опять приходится делать выбор между расстоянием в двести двадцать пять градусов, известным из вычислений Марина Тирского[38], и в сто сорок четыре градуса, предлагавшимся Птолемеем. Из этих двух чисел я опять выбрал меньшее.

– Вот теперь мне ясно, почему все ученые, кого ни избирали их величества в советники, один за другим объявляли ваше плавание невозможным…

– Тут все дело в интерпретации, – возразил Колон. – Эти ваши ученые противоречат не мне, Птолемею!

– А если все они правы?

– Значит, мы погибнем от жажды посреди океана, такого огромного, что нам никогда не увидеть берегов…

– Верно. Но разве мысль об этом ни разу не приходила вам в голову?

Колон не ответил, и я осознал: да он ведь прекрасно понимает, что, манипулируя числами ради того, чтобы убедить ученых и других королевских советников, поневоле лжет не только им, но в равной степени и себе самому. И, чтобы остаться в здравом уме, ищет способ очистить с течением времени совесть от груза этой известной ему заранее возможности – возможности загубить экспедицию.

И если Веспуччи отправлял меня на верную смерть из честолюбия, то Колон вел меня к ней просто потому, что был ослеплен.

– Может, продолжим? – спросил я. Надо же было оборвать затянувшееся молчание.

– Давайте, – согласился он. – Но теперь следует разъяснить вам кое-что важное. – Он поколебался, но после паузы заговорил снова: – Что касается подсчета пройденных миль, нам придется вести двойную бухгалтерию…

– Это еще почему? – Его неожиданные слова порядком меня заинтриговали.

– Главное для капитана дальнего плавания – вовсе не умение читать карты и вовсе не способность хорошо управлять судном. Главное, видите ли, – это умение поддерживать на должном уровне дисциплину на корабле. Матросы, которые верят своему капитану, переживут и бури, и голод, ни разу ни о чем не спросив. Зато при малейшем сомнении матросы возомнят себя мореходами получше капитана, и в день, когда это случится, мы с вами окажемся под замком в трюме «Санта-Марии» или, если повезет меньше, на океанском дне.

– Понятно…

– Двойная же бухгалтерия позволит вести, с одной стороны, свой личный счет миль, где будут точно отражены все мои наблюдения, а с другой – счет, так сказать, для публики, где будет представлено куда более медленное продвижение флотилии. Поскольку нам неизвестно, куда мы идем, а потому неизвестно и когда окажемся на месте, эта методика подарит нам дней десять лишку в случае, если станем чересчур долго блуждать по океану.

– Неплохо придумано.

– Разумеется, нет необходимости уточнять, что стоит хотя бы кому-то на «Санта-Марии» пронюхать об этом обмане, нас с вами вздернут на ближайшей мачте задолго до того, как появится шанс умереть от жажды.

49

Первые дни плавания прошли без сучка без задоринки. Я вел двойную бухгалтерию, которой научил меня Кристобаль.

У лоцманов открытого моря[39] появилась досадная привычка отклоняться от курса на четверть мили к северу, и это вынуждало Колона, уверенного в нашем пребывании на широте Сипанго, часто их поправлять, твердя, что нам следует двигаться строго на запад.

Пятнадцатого сентября с неба на океан примерно в четверти лье от наших кораблей обрушился огненный столб. Матросы увидели в этом знак – дескать, флотилия сбилась с дороги, и хотели изменить курс, но адмирал упорно держался своего.