Торговец зонтиками - Франсис Малька
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пятнадцатого сентября с неба на океан примерно в четверти лье от наших кораблей обрушился огненный столб. Матросы увидели в этом знак – дескать, флотилия сбилась с дороги, и хотели изменить курс, но адмирал упорно держался своего.
Шестнадцатого сентября наши каравеллы вошли в обширное зеленое пространство: поверхность океана была здесь устлана водорослями, напоминавшими речные, сквозь них то и дело проглядывали какие-то веточки, сучки и стебли тростника… Матросов это сильно возбудило, они решили, что берег уже где-то рядом[40], а когда я с помощью бечевки и кусочка мяса к вечеру выловил краба, возбуждение экипажа достигло апогея. Я отнес свой ошеломляющий улов Колону, и он, рассмотрев краба, пришел к выводу, что подобная особь не могла бы выжить дальше чем в двадцати четырех лье от берега.
Только – где же они, берега?
Назавтра над кораблями пролетела цапля – и экипажи всех трех кораблей встретили ее криками радости. Так же приветствовали они альбатроса, фаэтона, буревестников и разных мелких земных птиц, которые, по мнению мореходов, не имеют привычки спать на волнах.
В последовавшие затем дни моряки так жаждали увидеть землю, что приметы ее близости начали множиться: вот и вода, чудилось им, стала вдруг не такой соленой, вот и облака выглядят теперь большими и тяжелыми, точь-в-точь как те, что образуются над землей и предвещают дождь… И птиц над кораблями вроде как пролетает все больше…
Однако мы, как и раньше, находились посреди океана.
Колон пообещал тому, кто первым увидит землю, вознаграждение в десять тысяч мараведи[41], и «признаки близости земли», за которые можно получить награду, так взволновали матросов, что они поверили: каждому из них известно, где желанный берег. С той минуты на кораблях флотилии как на дрожжах росло количество «увидевших» сушу, а соответственно – и распрей.
Девятнадцатого сентября, убежденные, что земля лежит чуть севернее, матросы попытались заставить адмирала изменить курс. Разгорелся жаркий спор, в ходе которого я имел возможность наблюдать явление, описанное прежде Колоном, – каждый матрос вдруг возомнил себя капитаном. Но Колон-то в результате всех наших вычислений точно знал, что пройдена лишь половина пути, и упорно держал курс на запад.
Потом начался сильный ветер и дул до тех пор, пока все три судна не оказались посреди громадного масляного пятна… Растерянные парни сидели или лежали на палубе, глядя на ставшие вдруг совершенно неподвижными паруса и снасти. Запасы продуктов и пресной воды все уменьшались и уменьшались – это просто-таки невооруженным глазом было видно, безо всяких измерений или взвешиваний.
Не будучи капитаном, я счел для себя возможным и даже необходимым подойти к нескольким матросам и поговорить с ними: хотелось «прощупать пульс» команды. Общее настроение не соответствовало даже худшим предвидениям Колона, настроение было ниже ватерлинии. Все ворчали, все знали, куда направить флотилию, я почти воочию видел мятеж на корабле, и только отсутствие ветра не давало матросам взбунтоваться в открытую. Ведь даже если бы кому-то и удалось, завоевав всеобщее доверие, возглавить экспедицию, что бы он делал дальше? Новый капитан корабля, стоящего с повисшими парусами посреди мертвого штиля, подвергся бы точно такой же критике, как та, из-за которой низложили предыдущего. Ну и все бранились себе под нос, не более того.
После нескольких дней всеобщей глубокой хандры паруса наконец наполнились ветром. И почти сразу же снова стали появляться то скопления водорослей, то тростники, почти сразу же в небе замелькали то фрегаты, то буревестники. Значит, земля все-таки близко! Сначала матросов всякий новый знак будоражил, потом они возвращались каждый к своему делу.
И вот тогда-то начались миражи…
Двадцать пятого сентября, выйдя на нос своей каравеллы, Мартин заметил лье в двадцати пяти к юго-западу остров. Поскольку отмахнуться от такого доказательства было невозможно, Колон на этот раз поддался уговорам и сменил курс. Прошли несколько лье – и остров исчез как не бывало…
Назавтра прилетели штук сорок буревестников. Прилетели и расселись по такелажу.
Седьмого октября настал черед брата Мартина, Висенте. Теперь видения одолевали его и матросов с «Ниньи».
Надежды постоянно сменялись разочарованиями, и моряки совсем пали духом. Одни безоговорочно поверили в то, что им не суждено ступить на твердую землю, другие – так же безоговорочно – в то, что капитан «Санта-Марии» ведет их не пойми куда.
Поскольку птицы чаще всего прилетали с юго-запада, Колон в конце концов решился на пару дней сменить курс и посмотреть, что окажется там, куда мы придем. Ему было известно: большей частью своих открытий португальские мореплаватели обязаны именно наблюдениям за полетом птиц.
Девятого октября я, как обычно, пришел в капитанскую каюту сделать подсчеты продвижения за сутки. И на нас обрушилось неизбежное.
– Ну? Какое расстояние мы прошли за все время пути? – спросил меня Колон, разделавшись с сегодняшними замерами.
– Хорошо идем. Только что перешагнули за восемьсот лье.
– Восемьсот лье? Ох, именно этого я и опасался!
– То есть?
– Мы миновали долготу Сипанго, – ответил растерянный Кристобаль.
– И что теперь делать?
– Идти дальше.
– Докуда? – поинтересовался я.
– До Сипанго.
Вообще-то выбора у нас не было, на обратный путь в Испанию так и так не хватило бы припасов. Либо мы должны были двинуться назад и умереть с голоду на полдороге в Испанию, либо продолжить поход и умереть с голоду на полпути в Сипанго. Из двух вариантов гибели Колон предпочел более достойную…
Десятого октября земли на горизонте по-прежнему не было и настроение у всех упало ниже некуда. Даже адмирал, знавший, что мошенничает с результатами вычислений, потерял уверенность в себе. И экипаж «Санта-Марии» это почувствовал.
Вот-вот закончатся пресная вода и провизия, и это будет роковой день для всех…
50
В ночь с одиннадцатого на двенадцатое октября, когда никто уже ни во что хорошее не верил, молодой матрос по имени Родриго де Триана[42], забравшись в воронье гнездо[43] на верхушке фок-мачты «Пинты», увидел во тьме свет.
– Земля! Земля! – завопил он и сделал знак, предусмотренный адмиралом на случай, если вдруг кому-то берег все-таки откроется.
Все сбежались на крик вахтенного – хотелось собственными глазами увидеть нечто, напоминавшее огонек свечи в темной комнате. От ветра «язычок пламени» слабо колебался. Поскольку до рассвета было еще далеко, адмирал отдал приказ бросить якоря и ждать утра, чтобы попытаться выйти на сушу. Возбуждение на парусниках флотилии было таким, что казалось, от него сгустился воздух. Естественно, уснуть в ту ночь никто уже не смог.
А Колон, поддавшись эгоистическому порыву, записал в судовом журнале, что сам заметил свет раньше матроса – еще в 22 часа. Думаю, дело было не только в тщеславии: очень уж ему не хотелось выплачивать обещанные первооткрывателю десять тысяч мараведи.
На рассвете мы – адмирал, братья Пинсон, нотариус, переводчик и я – погрузились в шлюпку и после совсем коротенького плавания высадились на песчаном берегу. Там нас встретили несколько сбившихся в кучку туземцев.
Мне тогда довелось присутствовать при самом странном разговоре из всех, какие только были в долгой моей жизни. С одной стороны – горсточка смуглолицых людей в набедренных повязках, едва прикрывающих половые органы[44], с другой – Колон, братья Пинсон, нотариус и я. Между нами – переводчик.
Прежде всего Колон спросил обитателей острова, как называется земля, на которую мы только что ступили. Переводчик перевел его вопрос на японский слово в слово. Туземцы долго обсуждали сказанное, потом стали оживленно жестикулировать. Переводчик пожал плечами. Колон повторил вопрос и на этот раз ткнул пальцем в землю, на которой стоял. Туземцы посовещались и ответили:
– Гуанахани[45].
– Гуанахани, – повторил за ними переводчик и еще раз пожал плечами.
– Гуанахани? – удивился и Колон и посмотрел на переводчика.
– Гуанахани, – снова произнес тот, и в голосе ясно слышалась неуверенность.
– А что это значит – «Гуанахани»? – Колон повернулся к туземцам, как будто надеясь, что испанский им понятнее японского.
– Гуанахани. Сибао[46], – опять сказал туземец и, в свою очередь, ткнул пальцем в землю.
– Вероятно, это один из островов архипелага Сипанго, значит, мы действительно в Индии – заключил сильно озадаченный Колон.
Подозвал нотариуса и после короткой торжественной церемонии, во время которой истинные хозяева острова полностью игнорировались, именем короля Испании вступил во владение только что открытой землей и перекрестил остров в Сан-Сальвадор, чтобы отблагодарить Господа нашего Иисуса Христа[47] за то, что помог ему добраться наконец до Сипанго. Колона вдохновляла покорность островитян, и он тут же объявил себя вице-королем и генерал-губернатором острова.
