День разгорается - Исаак Гольдберг

— Чаевничаешь? — бесцеремонно спросил пристав. — Поздновато... А ты бы поторопился.

— Я, вашблагородие, недужный... — с виноватой улыбкой объяснил Матвей. — У меня катар в кишках сидит... Лечусь...

— Катар?! — пренебрежительно поджал губы пристав. — Толкуй! Катар — болезнь благородная, от тонкой жизни. Вот у его высокоблагородия, у господина помощника полицеймейстера, у того действительно катар. Так то ведь — личность! Пост человек какой занимает!.. А ты — катар!.. У тебя какое-нибудь простое расстройство... Так понимать нужно!

Матвей подавил душивший его смех и состроил виноватую улыбку:

— Я человек, вашблагородие, малограмотный. Откуда мне знать? Мне доктор сказал, я и поверил...

Пристав наклонил голову на бок и пощипал ус.

— Желаешь послужить отечеству и начальству? — в упор спросил он.

— С моим удовольствием! — торопливо ответил Матвей. Елена вздрогнула и опустила глаза.

— Ага... — удовлетворенно кивнул пристав головой. — Я сразу, брат, по человеку вижу, чего он стоит. Вот ты и богомольный и почтительный, это хорошо... Ну, значит, отправляйся сегодня к железнодорожному собранию. Знаешь, поди, где оно находится?.. Там выучка будет жидкам и забастовщикам. Поработай и ты!

Елена метнула быстрый испуганный взгляд в Матвея. Тот невозмутимо улыбался.

— Господи! Вашблагородие! Да я бы со всей готовностью!.. Но как болезнь меня замучила, так отсиживаюсь я дома...

— Совсем замаялся он у меня!.. — вмешалась Елена и вздохнула.

У пристава в глазах вспыхнуло неудовольствие. Он выпятил грудь, дернул себя за ус и раскрыл рот. Но Елена внезапно метнулась к нему и испуганно вскрикнула:

— Ваше благородие, постойте!

— Чего? Что такое? — оторопел пристав.

— Постойте, я сейчас! — засуетилась Елена. — У вас на флястике пуговка отлетает, на единой ниточке висит!..

— А-а!.. — спохватился пристав и потянулся рукою за спину. Но Елена предупредила его, схватила злополучную пуговицу, дернула ее и настойчиво повторила:

— Ну, на тоненькой-претоненькой ниточке висит! Я сейчас зашью.

Пристав не успел ничего сказать, как девушка, вооружившись иголкой, присела возле него и стала пришивать пуговицу. Матвей прищурился: он заметил, что пуговица сидела крепко пришитой на надлежащем месте. На пристава услужливость Елены произвела размягчающее действие. Он терпеливо высидел, пока она орудовала иглою, и два раза снисходительно сказал:

— Конечно, спасибо тебе... С оторватой неловко должностному лицу... Весьма неловко.

Находчивость Елены отвлекла внимание пристава от повода, по которому он пришел. Когда девушка сказала, что все в порядке, пристав поднялся, оправил на себе шашку, поглядел на Елену замаслившимися глазами и пошел к выходу. И только у самого порога спохватился.

— Значит, в тебе болезнь? Неладно это, братец, неладно! Лечиться надо. А то потребуешься ты, скажем, для настоящего дела, а у тебя болезнь! Никуда это не годится.

Когда пристав ушел, Матвей невесело рассмеялся.

— Испытание глупостью, Елена! Если бы не ваша находчивость, трудно было бы мне выкрутиться... Ну, на этот раз прошло. Надо держать ухо востро... А вы молодчина!

Елена радостно сверкнула глазами и промолчала.

Оба почувствовали, как это маленькое происшествие неожиданно сблизило их и сделало их отношения еще более простыми и сердечными, чем прежде.

И еще почувствовали они, что опасность провала висит над ними грозно и неотвратимо.

Но они ничего не сказали друг другу: ни о своих чувствах, ни об этой обострившейся опасности.

Ротмистр Максимов славился тем, что умел быстро и основательно узнавать людей, причастных к революции. В жандармских кругах шутили, но шутили почтительно и с нескрываемой завистью, что Сергей Евгеньевич нюхом, на далеком расстоянии чует революционеров. У ротмистра выработалась тактика сначала выяснить, кто и что из себя представляет, не трогать неосторожных революционеров, особенно молодежь, и тщательно и упорно наблюдать за ними.

— Лишний и несвоевременный арест, — сентенциозно говаривал он, — порою прямой проигрыш для нас... Надо всегда иметь на случай ниточку. Ухватишься за нее, она, глядишь, и приведет к цели!..

Поэтому он не совсем был доволен настояниями высшего начальства на том, чтобы арестованы были все, кто числился на малейшем подозрении. И, внешне подчинившись приказу, он кое-как утаил, кое в чем посамовольничал.

Он оставил для себя ниточку: не тронул несколько человек, кто подлежал аресту.

Своему наперснику и ближайшему помощнику, вахмистру Гайдуку, он многозначительно пояснил:

— Этих, Гайдук, надо осветить со всех сторон. Чтоб ясненькими стали, как стеклышко!

Гайдук понял и стал действовать.

Вахмистр, подобно своему начальнику, предпочитал иметь дело с молодежью — с гимназистами, студентами первых курсов, семинаристами. С хитрою вкрадчивостью он обыкновенно пытался прикинуться добрым дядей, служащим в жандармерии из-за куска хлеба, и когда ему приходилось сопровождать арестованного юнца, он качал головой, вздыхал, поглядывал на свою жертву, склонив голову на бок и причмокивая губами:

— Ах, ах, как же вот вы теперь, молодой человек! И гиминазия может по боку, и родителям страдание... Молодые годы ваши до моего сердца доходят и жалко мне вас...

Иногда жертва клевала на эту приманку, и какой-нибудь обожженный испугом юноша преисполнялся некоторым доверием к Гайдуку. И были случаи, что вахмистру доверяли письма домой и товарищам. Гайдук уносил эти письма ротмистру. Но чаще всего из этих писем жандармы ничего не могли сплесть.

Доверчивых было, впрочем, мало. Почти всегда разглагольствования и лукавая вкрадчивость вахмистра наталкивалась на упорное и непоколебимое недоверие и враждебную настороженность.

У Гайдука под началом было несколько мелких филеров. С филерами он держался строго и высокомерно: он считал их дармоедами и лентяями.

— Его приставишь к делу, а он вместо того, чтобы действовать честно и с рвением, идет себе в трактир и там прохлаждается!

Филеры, с которыми приходилось иметь дело вахмистру, действительно были неповоротливые, трусливые и ненаходчивые. Они вели слежку так грубо и неряшливо, что частенько их заманивали в темный переулок и там били. Били и приговаривали:

— Доложи господину ротмистру, что тебя лупили! На вот тебе! На!..

Конечно, они старались скрыть от всех, что их разоблачали, потому что в таком случае их беспощадно гнали из охранного. И так, битые и бесполезные для жандармов, ходили они за теми, кого «освещали», и приносили вздорные и никчемные сводки.

Гайдук любил переодеваться и действовать самостоятельно. Он намечал жертву и устанавливал слежку. И тут он блаженствовал. Его записная книжка к вечеру покрывалась каракулями, которые он потом тщательно разбирал и на основании которых составлял сводки. Ротмистр не всегда знал о похождениях Гайдука, и только когда вахмистру удавалось что-нибудь установить путем переодеваний, он, жеманничая и отводя глаза в сторону, докладывал начальству:

— Так что, ваше высокородие, в этом деле я сам самолично поработал... Погонялся, извините за выражение, до поту!

В эти октябрьские дни, когда жандармам и охранке дел было по горло, Гайдук ухватился за мысль, во что бы то ни стало обнаружить подпольную типографию. Он с сосредоточенным вниманием, сопя и морща нос, разглядывал каждую свежую прокламацию, сверял шрифт, каким она была набрана, с имевшимися в охранном образцами шрифтов всех типографий города. Он нюхал краску, прощупывал бумагу, рассматривал ее на свет. Он нюхал, следил, искал. Он часами простаивал, переодетый, на улицах, где чаще всего чьи-то ловкие руки приклеивали к заборам прокламации. Он ждал

Однажды Гайдук чуть-чуть не поймал какого-то паренька, на-ходу приклеившего новую прокламацию на забор. Вахмистр метнулся за парнем, но тот ловко увернулся от него. И только одно успел Гайдук заметить, что наклеивавший прокламацию был очень молод и как будто даже в ученической форме. Это натолкнуло Гайдука на мысль покрепче заняться учащимися. Были у него на подозрении несколько гимназистов и семинаристов. А так как во время массовых арестов ротмистр оставил для «ниточки» как раз молодежь, Гайдук порылся в списках и остановился на двух-трех, в том числе на семинаристе Самсонове. Самсонов в жандармских списках значился давно. Последние пометки против его фамилии устанавливали: «Состоит в кружке социалистов... Участвует в дружине. Был в числе других в уличной засаде (именуемой революционерами баррикадой)».

Вахмистр нацелился на Самсонова и стал следить за ним.

Глупый и неопытный филер сразу себя выдает. Он норовит итти следом за порученным ему человеком, он боится потерять его из виду и мечется из стороны в сторону, как только тот оглянется или приостановится. Часто такой филер быстро проваливается и попадает в беду. Гайдук знал тонко искусство сыщика. Он шел за преследуемым, как хорошая ищейка, не торопясь и не опасаясь, что тот куда-нибудь внезапно исчезнет. Он хорошо знал город, знал все кривые улочки и переулки и умел во-время воспользоваться этими познаниями. У него была хорошая память на лица. И он умел прикидываться простачком и глядеть людям в лицо открытым и ясным взглядом.