История религии. Том 1 - Александр Мень

действия - трудный, мучительный процесс, то это нисколько не подрывает

объективной значимости математической науки как таковой. Если одного

человека музыка заставляет плакать, другому доставляет просто удовольствие,

а для третьего она может казаться лишь утомительным шумом, - то это вовсе не

умаляет ее объективной красоты и величия /5/.

Особенно это различие дает себя знать в отношении к высшим типам

познания. Так, если существуют люди, способные "читать" мысли других, то

встречаются и такие, которые с трудом усваивают чужую мысль, даже выраженную

ясным языком. Поэтому нет ничего удивительного в том, что среди многообразия

психических типов должны встречаться люди с различной мистической

восприимчивостью и с различной степенью интенсивности духовной интуиции.

Во-вторых, для каждого очевидно, что познание объекта, недоступного

простому невооруженному глазу, требует специальной подготовительной работы.

Сложнейшие вычисления, тончайшие машины и инструменты, многолетние

кропотливые поиски с неудачами и ошибками - все это предшествует тому, чтобы

проникнуть хотя бы еще на шаг в царство тайн природы. Но если орудием

научного познания являются математическая абстракция и приборы, то в

религиозном познании инструментом становится сам человек и от него требуется

особая внутренняя, духовно-нравственная подготовка.

На это указывал еще Плотин, говоря, что в мистическом знании

"необходимо прежде всего создать орган зрения, похожий на объект созерцания

и равный ему... Душа никогда не увидит красоты, если она сама раньше не

станет прекрасной, и каждый человек, желающий увидеть прекрасное и

божественное, должен начать с того, чтобы самому сделаться прекрасным и

божественным". Великие святые потому и были "боговидцами", что их души были

действительно инструментом Богопознания. И кроме них такими инструментами

являлись миллионы других чистых сердец, искренне любящих Истину. Быть может,

разница в Богопознании религиозных гениев, таких, как Франциск Ассизский,

Тереза Авильская, Мейстер Экхарт, Серафим Саровский, и людей обыкновенного

уровня заключается в том, что для последних встреча с Богом подобна

мгновенной вспышке молнии, за которой нередко вновь наступает мрак, а первые

всем своим существом приобщались Божественной жизни и сами становились ее

носителями. Их сознание восходит на такие ступени созерцания, где бессильны

человеческие слова и мысли. Поэтому-то, когда они пытаются поведать нам об

открывшихся им горизонтах, они с трудом выражают лишь тысячную часть.

Указывая на ту дистанцию, которая отделяет прозрения мистиков от нашего

"житейского" мышления, Морис Метерлинк писал:

"Здесь мы видим себя у предела человеческой мысли и далеко за границами

разума. Тут необыкновенно холодно, тут необыкновенно темно, а между тем вы

не найдете здесь ничего другого, кроме света и пламени. Но для тех, кто туда

вступает, не приноровив душу к новым ощущениям, пламя это и свет так же

холодны, как если бы они были нарисованы. Речь идет здесь о самой точной из

наук. Необходимо пройти здесь пространства самые неприветливые и наименее

обитаемые... Речь идет здесь о науке очень глубокой, а не о сне; сны не

бывают одинаковы, сны не имеют корней, между тем как пламенный цветок

божественной метафизики расцветает из корней мистических, находящихся в

Персии и в Индии, в Египте и в Греции" /6/.

В-третьих, важнейшим условием постижения Бога является воля к вере,

жажда Истины, благоговение перед ней и бесстрашие перед лицом как

практических, так и теоретических трудностей.

Если один человек, раз коснувшись запредельных глубин, навсегда

подчиняет свою жизнь зову оттуда, то другой может не придать ему никакого

значения, даже просто не распознать его...

x x x

Голос Незримого, прозвучавший в один из моментов жизни человека, часто

воспринимается им через призму предрассудков и недоверия ко всему, что

выходит за пределы повседневного. Иногда этот Голос раздается в душе вялой,

ограниченной, прикованной к примитивным интересам и целям, в обоих случаях

он поистине остается "гласом вопиющего в пустыне", ибо душа, не ответившая

на Божественный призыв, есть духовная пустыня.

Встреча с Богом происходит в жизни каждого человека, и религиозный опыт

есть опыт универсальный, всечеловеческий. Разница лишь в том, к какому

результату приводит эта встреча, осознает ли ее человек или проходит мимо.

Но даже если внешние или внутренние преграды заслоняют от человека

значимость встречи, у него навсегда останется смутная тоска по чему-то

высшему и духовная жажда, которую он будет пытаться заглушить или утолить у

подножия науки, общества, прогресса и любого другого идола его эпохи.

Велико должно быть наше внутреннее усилие, направленное на то, чтобы

сбросить отягчающие цепи и ослепляющие повязки, но велик будет и результат

усилия.

"Имеется много определений Бога, - говорил как-то Махатма Ганди, - ибо

проявления Его бесчисленны. Они наполняют меня удивлением и благоговейным

трепетом и на какой-то момент ошеломляют. Но я поклоняюсь Богу только как

Истине. Я еще не нашел Его, но ищу. Я готов в этих поисках пожертвовать всем

самым дорогим для меня. Я отдам даже жизнь, если это понадобится". Такое

внутреннее состояние является важным шагом на пути к Богопознанию. "Блаженны

алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся".

В известной книге свящ. Павла Флоренского дана волнующая картина усилий

ума и воли ищущих Истину. Философ начинает свои поиски, отталкиваясь от

глубокого и безысходного скептицизма. Он показывает как утомленный разум

кружит где-то возле Истины, будучи не в силах ее постичь, показывает, что

единственный путь к ней лежит через тонкий мост, висящий над бездной, через

волевое усилие, рождающее интуицию веры.

"Человек мыслящий уже понял, что на этом берегу у него нет ничего. Но

ведь вступить на мост и пойти по нему! Нужно усилие, нужна затрата сил. А

вдруг эта затрата ни к чему? Не лучше ли быть в предсмертных корчах тут же,

у моста? Или идти по мосту - может быть, идти всю жизнь, вечно ожидая

другого края? Что лучше: вечно умирать, в виду, быть может, обетованной

страны замерзать в ледяном холоде абсолютного ничто... или истощать усилия,

последние быть может, ради химеры, ради миража, который будет удаляться по

мере того, как путник делает усилия приблизиться? - Я остаюсь, остаюсь

здесь. Но мучительная тоска и внезапная надежда не дают даже издыхать

спокойно. Тогда я вскакиваю и бегу стремительно. Но холод столь же

внезапного отчаяния подкашивает ноги, бесконечный страх овладевает душой. Я

бегу, стремительно бегу назад. Идти и не идти, искать и не искать, надеяться

и отчаиваться, бояться истратить последние силы, из-за этой боязни тратить

их вдесятеро, бегая взад и вперед. Где выход? Где прибежище? К кому, к чему

кинуться за помощью? "Господи, Господи, если Ты существуешь, помоги бедной

душе, Сам приди. Сам приведи меня к Себе! Хочу ли я или не хочу, спаси меня.

Как можешь и как знаешь, дай мне увидеть Тебя. Силою и страданиями привлеки

меня!" /7/.

"Царство Божие силою берется, - говорит Христос, - прилагающий усилие

восхищает его". Это усилие должно стимулироваться не гордым и вызывающим

самомнением человека, уверенного, что он "может познать все", а искренней и

глубокой любовью к Истине.

x x x

Религиозное озарение может быть мгновенным, но одного мгновения, когда

человек всем своим существом ощутил присутствие в мире Высшего Смысла,

достаточно, чтобы наложить печать на всю дальнейшую жизнь. Более того, это

переживание преображает, делает совсем иным, осмысленным наше повседневное

существование. "Я жил, - говорил Лев Толстой в своей "Исповеди", - только

тогда, когда верил в Бога. Как было прежде, так и теперь: стоит мне знать о

Боге, и я живу; стоит забыть, не верить в Него, и я умираю" /8/. Даже те

люди, которые пережили религиозный опыт, так никогда и не осмыслив его,

подсознательно сохраняют в себе безотчетную веру в высшую разумность жизни и

мирового процесса, и именно это чувство, пусть смутное, служит для них

великой жизнеутверждающей силой.

Переворот в сознании верующего человека, совершившийся благодаря его

встрече с Вечностью, отражался на всем его существе и на его общественной