Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг - Роман Абинякин

В Добровольческую армию по алексеевским каналам через Москву при помощи Союза бежавших из плена было переправлено до 1бянваря 1918 г. 2 627 офицеров.[333] (Некоторая часть из них сначала попала к Дутову, но, не найдя в Оренбурге «твердой власти и плана похода на Москву», большинство уехало к Алексееву.[334]) Переброска происходила довольно методично, на ряде станций по маршруту — Грязи, Воронеж, Лиски — постоянно дежурили агенты из числа солдат, передававшие «своим» офицерам документы и немного денег и зачастую маскировавшиеся под большевиков.[335]

В начале декабря через контр-адмирала M. A. Беренса, побывавшего в Москве, наладилась связь с морскими офицерами Балтики; можно говорить о появлении флотского филиала Алексеевской организации. Одним из ее активистов был капитан 1 ранга П. М. Пиен, дежуривший в явочном кафе на Морской улице Петрограда и переправлявший добровольцев на Дон,[336] правда, таковыми оказались буквально единицы. Причиной стало, скорее всего, прозаическое нежелание флотского офицерства идти в сухопутные войска.

При том, что Алексеев проделал основную работу по созданию армии, многие явившиеся офицеры кумиром считали Корнилова, который во время быховского заключения, не прервавшего сношений арестованных с внешним миром, продолжал контакты с верными командирами. В результате в ноябре-декабре «почти каждый день… приезжали с фронта офицеры и отдельные бойцы ударных батальонов».[337] Параллельно алексеевскому возникло корниловское бюро записи, которым первые несколько дней руководила прапорщик Бочкарева.

Корнилов приступил к налаживанию собственных связей с Москвой, Румынским фронтом и Сибирью. В первую отправились его эмиссары полковники Страдецкий и А. П. Перхуров[338] (затем руководитель Ярославского восстания 1918 г. и генерал-майор колчаковских войск), вошедший в контакт с Савинковым и организовавший Союз Защиты Родины и Свободы, где встретился с участниками латышского ударного движения Бредисом и Гоппером. Любопытно, что сам он в воспоминаниях умолчал о корниловском поручении, и мы знаем об этом лишь по мемуарам его близкого сотрудника. Посланец же Алексеева, пытавшийся проникнуть в СЗРиС, потерпел неудачу.[339] Гонец Корнилова, полковник В. В. Троцкий, посланный к Щербачеву, погиб в пути, но, вероятно, связь с Яссами все же установилась — на эту мысль наводят безусловно восторженные отзывы о командующем Дроздовского, ведшего добровольцев именно «к Корнилову» и после известия о его гибели писавшего о потере точки стремления.[340]

Корнилов проводил сбор приверженцев не столь централизованно, как Алексеев, более основывался на личных знакомствах и по полковому принципу. Его сеть охватывала далеко не все части, но задействованные давали большее число добровольцев. Одним из его доверенных лиц был командир 467-го пехотного Кинбурнского полка полковник В. Л. Симановский, еще в августе предпринявший «реальные шаги для изучения… предполагаемых возможностей сбора корниловских сил».[341] Организация охватывала не только дивизию, в которую входил его полк, но и 45-ю пехотную и, соответственно, имела отделения в местах дислокации — Петрограде, Двинске, Кронштадте, Южной Финляндии и Пензе. Наиболее надежные офицеры, специально переведенные в сентябре в запасные батальоны, отработали маршруты отправки добровольцев на Ростов-на-Дону — Кубань — Владикавказ — Баку. Именно Симановский собрал четырехротный офицерский батальон почти в 500 штыков, понесший большие потери в январе 1918 г. Но Корнилов 3 февраля приказал пополнить его двумя ротами из 2-го Офицерского батальона,[342] «присвоив» алексеевских добровольцев, и затем влил в прибывший в конце декабря и принявший прежнее наименование Корниловский ударный полк (550 штыков). С учетом общей численности армии, в начале января немного превысившей 2 тыс. человек, как минимум половина сил была корниловская.

Другим примером метода Корнилова является прибытие сослуживца капитана Скоблина по 126-му пехотному Рыльскому полку подполковника Н. Б. Плохинского, вступившего, в силу конфликтных отношений с молодым однополчанином, в будущий Сводноофицерский полк под командованием генерал-лейтенанта С. Л. Маркова[343] — тоже корниловского сторонника. Таким образом, вокруг Корнилова группировалось в основном фронтовое офицерство. На Кубани действовала офицерская группа, независимая от Алексеева,[344] — возможно, тоже корниловской ориентации.

Алексеев же потерпел еще одну неудачу. Он пытался сотрудничать с Брусиловым, который в ноябре даже просил полномочий для соответствующей работы в Москве и отдавал себя в полное распоряжение Добровольческой организации. Но вскоре на Дону стало известно о полной смене брусиловских симпатий: генерал начал едва ли не запрещать офицерам отъезд в Новочеркасск и во всяком случае отговаривать от такого шага.[345]

Необходимо подчеркнуть чрезвычайно натянутые отношения старых соперников — Корнилова и Алексеева — проявлявшиеся после их встречи на Дону буквально во всем. Первый претендовал на командование армией, понимая преобладание своих сторонников, второй не без оснований считал себя создателем Белого движения; один оказался лидером молодого офицерства, другой устраивал кадровых, армейскую элиту и гвардию. Однако «Алексеев, как распорядитель финансами, держал все нити в руках»[346] и добился, чтобы армия выполняла его план похода на Екатеринодар, а не корниловский — в зимовники Сальских степей. Самые ретивые и неразборчивые сторонники подогревали антагонизм, доходя до провокаций. Так, капитан Капелька (псевдоним гвардейца князя Ухтомского) информировал Алексеева о якобы подготовленном Корниловым свержении его и Каледина и установлении собственной диктатуры. С большим трудом, при участии всего штабного генералитета скандал ликвидировали. Вскоре теперь уже корниловские приверженцы сообщали о заговоре с целью убить Корнилова.[347] Понимая гибельность раскола, генералы пытались пересиливать себя, но общались только письменно. Любопьпно, что горячий Корнилов проявлял большую готовность к компромиссу и в письмах был уважительнее и корректнее.[348]

Не прошло и двух месяцев после гибели Корнилова, как вспыхнул конфликт между присоединявшимся к Добровольческой армии Дроздовским и начальником ее штаба генерал-майором И. П. Романовским, не скрывавшим недоброжелательства. Позднее дроздовцы ссылались на присущие ему зависть, соперничество и желание «уничтожить нас как самостоятельный отряд, стереть наши индивидуальные черты и обезличить».[349] Поэтому единственным условием соединения стала гарантия несменяемости Дроздовского с должности командира 3-й бригады и затем начдива.[350] Безусловно, и без сильной личной неприязни с начальником деникинского штаба энергичный Дроздовский во главе лично преданной ему части стоял в армии особняком, явно внушая сомнения в своей готовности беспрекословно подчиняться. Надо отдать должное и чутью Романовского, первым увидевшего то, что лишь недавно начали признавать некоторые историки: «Дроздовский мог со временем обрести в Добровольческой армии политическую и, можно сказать, «идеологическую» значимость «вождя-преемника» генерала Корнилова».[351] Романовский же, принадлежа к «команде» Деникина, относился к претендентам на лидерство крайне ревниво.

Дроздовцы во всем видели проявления этого соперничества. О собственных тяжелых потерях они писали так «Во время этих боев генерал Романовский упорно проводил свой план по уничтожению нашей дивизии, держа ее непрерывно на главном направлении… Отношения между Дроздовским и Романовским стали открыто враждебными. Дроздовский опасался покушения на себя ее стороны каких-либо лиц, посланных Романовским».[352] Начальник штаба армии полностью блокировал и поступление пополнений из-за чего начальник 3-й пехотной дивизии был вынужден сам частным порядком хлопотать о них. В приватных разговорах Дроздовский уже летом 1918 г. неоднократно заявлял, «что Романовский явится прямой и непосредственной причиной гибели Белого движения». Один из близких сотрудников предложил просто убить Романовского, на что Дроздовский дал крайне показательный ответ: «…если бы не преступное, сказал бы я, пристрастие и попустительство Главнокомандующего к нему, то я ни минуты не задумался бы обеими руками благословить вас на это дело. Но пока приходится подождать».[353] (Выделено нами — Р.А.)

Данный пассаж позволяет по-новому увидеть два момента. Во-первых, достаточно правдоподобно начинает выглядеть версия «старых дроздовцев», ставивших в вину начальнику штаба армии физическое устранение Дроздовского, которому была искусственно привита гангрена по наущению Романовского; они ссылались на имевшиеся у эмигрантов-врачей документальные доказательства.[354] Во-вторых, неожиданный смысл кроется в приведенной тираде Дроздовского: позиция Деникина четко названа преступной, идея покушения принята безоговорочно, и лишь его сроки откладываются. Такая многозначительная логика подразумевает только вырисовывание перспективы смены Главнокомандующего. Поэтому не так уж загадочно звучат слова доверенного дроздовца-контрразведчика о том, что «вражда эта между двумя генералами, как известно, окончилась трагически для Дроздовского и так же трагически для Римановского». (Курсив наш — Р.А.) Как видим, тучи над Романовским начали сгущаться задолго и до катастрофы осени 1919 г., и до роковых выстрелов поручика M. A. Харузина весной 1920 г.