Жанна дАрк - Мария Потурцин

Отец Ален проснулся от собственных стонов. Настало время идти служить мессу. Солнце только что поднялось над горизонтом, и было так хорошо смотреть на него после ночных призраков. Он встал с кряхтением, одряхлевшие руки и ноги болели, и лишь теперь он осознал нечто странное: бледное лицо Жиля с кроваво-красным ртом, которое со вчерашнего дня непрестанно его преследовало, внушало отвращение - настолько сильное, настолько подавляющее, какого каноник не испытывал ни к одному убийце или злодею. Он умылся свежей водой, кувшин с которой Мадлен поставила ему под дверь.

Так что же все-таки здесь кроется?..

Не прошло и часа, как отец Ален стоял у алтаря с тяжелым, полным терзаний сердцем. Ему следовало найти другие слова в разговоре с этим человеком, более угрожающим тоном взывать к его совести, более сурово предупреждать его. Ибо, несмотря на смирение, щедрость и благочестие Жиля де Рэ, в нем сидел дьявол высокомерия. Устами этого рыцаря говорило нечто новое, жуткое, богохульное, то, чего отец Ален никогда не встречал за все сорок пять лет своей службы. И это дьявольское сегодня же должно было возвратиться к Жанне, быть рядом с ней завтра и в последующие дни - рядом с Жанной, ангелом-хранителем Франции.

Когда каноник при мерцающем свете алтарных свечей достал из золотого кубка гостию для Жиля, у него так дрожали руки, что он испугался, что она выскользнет. Только когда он произнес слова: "О Господи, я недостоин, чтобы Ты вошел под мой кров, но скажи лишь слово..." - он понял, что за всю свою долгую жизнь никогда еще так пылко не молился; да простит Христос этого грешника, у которого, кажется, все-таки меньше грехов на совести, чем у многих других людей, приходив к отцу Алену исповедоваться.

Англичанин

В Жанвиле, в штабе генерала Талбота только что пообедали. Со столов убрали посуду, так как совет должен был заседать в той же комнате, а комната была тесная.

Сэр Джон Фальстолф, одержавший последнюю победу англичан в феврале, до того, как появилась Дева, - тот самый Фальстолф, который был выведен в шекспировских драмах как Фальстаф, хотя изображен с большой творческой свободой, - нетерпеливо ожидал, когда ему предоставят слово.

Как только Талбот закончил свою речь, Фальстолф сказал, что не следует преуменьшать огромных потерь, понесенных англичанами под Орлеаном и после Орлеана. Только в Жаржо было убито одиннадцать тысяч человек. Нужно вырваться из тупика и выиграть время. Войско французов намного увеличилось, при несчастливом стечении обстоятельств все завоевания последних лет могли быть утеряны. Он предложил начать переговоры и так затянуть их, чтобы герцог Бедфорд успел подойти с новым подкреплением; по слухам, архиепископ Режинальд не против компромисса.

Талбот, человек с орлиным носом и властными глаза

, скорее смельчак и сорвиголова, чем стратег, был мучим жаждой отмщения за бесславное отступление из-под Орлеана.

- Клянусь, что мы застанем французов врасплох, как только столкнемся с ними. Пусть французская ведьма занимается дьявольскими искусствами - клянусь святым Георгием! - это меня не волнует. Кто скажет по-другому - трус! - его взгляд скользнул по Фальстолфу и офицерам, сидящим за столом. - Мы должны стремиться к бою. Это мое последнее слово.

Фальстолф обиженно пробормотал, что о нем обычно вспоминают, когда уже поздно. Затем он встал и захлопнул за собой дверь.

Англичане выступили на следующее утро, они полагали, что столкнутся с неприятельской армией, как только пройдут через Божанси. Но Божанси был уже в руках французов, на равнине Ла-Бос англичан ожидали французы, выстроившись в полный боевой порядок. Они стояли на небольшом возвышении.

- Очень ловко, - злорадно сказал Фальстолф так, чтобы его слышал Талбот. Талбот приказал войску остановиться, и лучники, как это было принято, воткнули свои стрелы в землю наискось. Обе стороны застыли в ожидании, что противник начнет первым. Был вечер, солнце склонялось к закату.

- Вы согласны, что положение еще менее благоприятное, чем это можно было предположить? -- спросил Фальстолф с плохо скрываемой насмешкой.

Талбот в задумчивости помолчал.

- Мы могли бы попытаться дать бой.

Но посланные герольды привезли ответ, Дева сказала: Уходите и располагайтесь на ночлег, так как уже поздно. А завтра по воле Господа и Богоматери мы сойдемся поближе".

Талбот провел военный совет, и на этот раз большинство голосов было против него. В сумерках англичане отступали к Мену, городу, мимо которого прошли французы. Еще ночью он приказал собрать все щиты, какие только можно было достать, и даже снять с петель все двери в переулке, чтобы лучше вооружить наемников, выступавших на передней линии атаки.

На рассвете французы вышли на широкую равнину, покрытую лесом и кустарником, но никаких врагов не было видно. На разведку послали несколько десятков рыцарей, но они вернулись ни с чем.

Ла Гир снова взялся за старое и начал ругаться, ему также было не по себе от соседства с объединенными армиями Талбота и Фальстолфа. Командиры совещались о том, как следует действовать: нужно ли сначала выйти на равнину Ла-Бос и лишь затем изготовиться к битве? - на что девушка совершенно спокойно сказала:

- Мы сделаем одновременно и то, и другое. У вас хороший предводитель.

Англичане еще не показывались, лишь олень, испугавшись никогда не виданного им войска, выскочил на лужайку. Он пробежал мимо группы командиров, на мгновение остановился, принюхиваясь, бросил испуганный взгляд - и стремительно исчез в ближней чаще. Жанна посмотрела ему вслед, напряженно прислушиваясь к треску ломавшихся кустов. Тотчас же из жаждущих начать погоню английских глоток раздался громкий боевой клич.

- Годоны! Вперед!

Олень сорвал боевой план, разработанный Талботом. Прежде чем лучники, выстрелившие в оленя, приняв его за неприятеля, заново натянули свои арбалеты, французы обрушились на них. Тысяча пятьсот англичан погибли, а пятьсот сдались в плен. "Напротив того, среди наших едва ли найдется трое погибших, что я могу приписать только чудесному божественному вмешательству", - писал рыцарь Персеваль де Буленвилье три дня спустя в письме герцогу Миланскому.

Около двух часов пополудни все было кончено, и Тал-бот, гроза французов, стоял перед Алансоном пленный.

- Сегодня ночью это не могло Вам и присниться, не так ли? - спросил "прекрасный герцог", несомненно торжествуя, но и горько вспоминая, как он сам был в плену.

Талбот не потерял самообладания.

- Такова судьба воина, - ответил он, пожимая плечами.

Только Фальстолфу удалось спастись бегством; измученный и печальный, он прибыл в Венсен, где герцог Бедфорд отобрал у него орден Подвязки, ибо за каждое поражение нужно расплачиваться. Впервые в истории англичане потерпели поражение в сражении на открытой местности, что означало не просто поражение, но опровержение мифа об их непобедимости.

Ла Гир снял шлем, вытер пот и задумчиво наклонил свою большую голову:

- Клянусь, у нас есть повод возблагодарить Господа и Деву. Где же она теперь?

Ее не пришлось долго искать, один из рыцарей увидел Жанну на краю леса, она кричала на французского солдата, наступившего сапогом на англичанина, из груди которого доносился предсмертный хрип. Теперь она сидела на траве, с откинутым кверху забралом и лицом, покрасневшим от слез. Голова англичанина лежала у нее на коленях. У англичанина был пробит череп, и кровь залила все его лицо.

- Столько погибших, - рыдала девушка, - и если они умерли с неотпущенными грехами, я тому виной, - она плакала так, как плачут дети, горько и безутешно.

Никто не заметил, как пристально Жиль де Рэ наблюдал за этой сценой. На лице у него была кровь, но он небрежно вытер ее. Крылья его носа расширились, губы распухли, глаза непрерывно впитывали то, что он видел. Это продолжалось до тех пор, пока Артюс Ришмон грубо не похлопал его по плечу:

- Кажется, Вы ревнивы, Жиль?

Жиль вздрогнул. Лицо его замкнулось, а взгляд стад

высокомерен.

- Ришмон, Бы видели оленя сегодня утром? Это Жанна его позвала.

Коннетабль добродушно усмехнулся.

- И святой Губерт на нашей стороне. Но что мы сделаем, чтобы утешить Деву?

Дома в Бретани у него остались дочери, и Жанна, несмотря на то, что он находился рядом с ней совсем недолго, трогала его отцовское сердце.

Тем временем Алансон спросил, кто поедет к королю с известием, и когда вызвались Жиль и Ла Гир, Жанна бережно опустила мертвого на траву и медленно подошла к ним. Она вытерла слезы.

- Герцог Алансон, если Вы позаботитесь о раненых и убитых, я поеду с Вами. У вас у всех хорошие шпоры? Англичане больше не смогут защищаться, а мы должны наступать им на пятки.

Мертвый англичанин на коленях Жанны фигурирует у Шиллера под именем Лионель. То, что они встретились в поединке, не соответствует действительности: сама Жанна ни разу не подняла меча на врага, о чем свидетельствуют и друзья, и враги. Но поэтическое воображение Шиллера полно глубокого смысла: ее деяния, в конечном счете, имели значение и для Англии. Но признали это лишь несколько столетий спустя. Шиллеровская Дева во время поединка с Лионелем загорается любовью к нему, и эта любовь, измена ее долгу, является греховной и приводит в драме к гибели на поле брани. На самом деле, вина Жанны - если таковая вообще была - состояла совсем в другом, а смерть ее оказалась в сотня раз более горькой.