Жанна дАрк - Мария Потурцин

- Хорошо, - кивнул отец Ален. - Все это звучит как нельзя лучше. А что Вы делаете сейчас? Жиль поднял брови.

- Теперь для всех настала пора больших испытаний. Талбот и Фальстолф собрали пять тысяч человек и готовятся к битве. Вы знаете, Талбот поверг в ужас всю нашу страну; с тех пор, как он переправился через Ла-Манш, никто не может с ним тягаться.

- А что по этому поводу думает Жанна?

- Она говорит, что если на англичан прольется небесный дождь, то мы их остановим. Дофин одержит столь великую победу, какой давно уже не было. Ее советники говорят, что победа достанется нам без труда.

- Ее советники, - сказал Гийом Ален шепотом, почти с робостью, - это все те же святой Михаил и "райские сестры"?

Жиль, сидевший за столом, спокойно и степенно встал, подошел к окну и опять вернулся к столу. Отвечал он почти беззвучным голосом:

- Об этом она не говорит, нам не ведомо, что она видит, слышит и знает. Алансон услышал, как посреди боя она крикнула ему: "Уйдите отсюда, а то снаряд убьет Вас!" Он отошел в сторону, и тотчас же снаряд размозжил голову мсье де Люда на месте, откуда успел отскочить Алансон. Я полагаю, что она имеет власть и над природой. Это очень странно, и мы все можем об этом свидетельствовать: когда она едет с нами, птицы из леса слетаются и садятся к ней на плечи. В бою случается, голуби начинают порхать возле нее.

Теперь улыбался Ален.

- Я припоминаю, что в протоколе, составленном моими коллегами о ее жизни, было написано, что у нее на родине в Домреми хищные птицы слетались к ней, когда она пасла коров на лугу, и, садясь к ней на колени, клевали крошки, которые она отщипывала от хлеба. На ее стадо ни разу не напал волк, а в ночь, когда она родилась - если я правильно помню, на Крещение, - были замечены разные необычные вещи с животными... А почему бы и нет? Животные ведь тоже Божьи твари. Скажите, она все то же милое дитя, как тогда с нами в Пуатье? Жиль де Рэ кивнул.

- Вы правы, она дитя. Она ни разу не причинила зла врагу, никто не видел, чтобы она когда-нибудь кого-нибудь поразила мечом. После каждой битвы она оплакивает павших, перед каждой битвой она причащается Телом Господним большинство воинов делает это вместе с ней, - и при этом она ничего не говорит. Из ее уст не исходит ни одного необдуманного слова - в этом она столь же зрелая, как и многие мужчины. Вокруг нее никто никогда не ругается, и людям это нравится, хотя все их жены остались дома. Нужно ли говорить о том, что она никогда не снимает доспехов, если спит рядом с нами, и тогда, несмотря на всю ее миловидность, ни один мужчина не испытывает к ней плотского желания.

Отец Ален жадно ловил каждое слово Жиля. Когда тот кончил говорить, он взял платок и вытер им глаза.

- Все будет хорошо, как говорит она, все устроится.

Жиль молчал. Он углубился в размышления, а каноник с его многолетним опытом чтения в душах людей понял: только теперь речь пойдет о главном, с чем рыцарь приехал сюда.

- Господин де Рэ, Вы хотите сказать что-то еще, не так ли?

-Да, господин каноник... если Вы пожелаете выслушать мою исповедь... Простите, что я прошу об этом в столь позднее время, но я смог освободиться лишь на этот день.

- Ничего, сын мой. Господь не знает сна. А отец Ален стар, в старости же наилучшее то, что человеку уже не нужно много времени посвящать самому себе,-он отодвинул стаканы в сторону, зажег новые свечи, встал и пошел в небольшую соседнюю комнатку, чтобы надеть стихарь и епитрахиль. Когда он вернулся, Жиль в своем изумрудно-зеленом камзоле, сложив руки и опустив голову, преклонил колени. В комнате теперь были не каноник Ален и барон Жиль де Рэ, а Христос, Который взял грехи людей на Себя, и грешник Жиль, который перед Ним исповедовался.

Может быть, пятая заповедь, подумал отец Ален, возможно, также и шестая. Вероятно, и та, и другая вместе.

- Достопочтенный отец, я исповедуюсь перед Господом, что из-за меня было повешено шестеро французов, так как я их настиг в рядах англичан... я солгал! Я запланировал убийство, - Жиль замолчал, словно исповедь его окончилась.

- Только запланировал?

- Да. Но еще я ненавижу.

- Ты нарушил шестую заповедь, сын мой.

- Я не нарушал шестой заповеди.

- Ты согрешил против той, которую Господь послал, чтобы испытать тебя?

- Дела обстоят именно так, как я говорю. Существует лишь одна женщина, которую я мог бы полюбить, но я не жажду ее тела. Я жажду ее души. Это грех?

- Что значит "я жажду ее души"?

- То, что я ей завидую из-за этой души. То, что я бы присвоил ее, если бы только мог. То, что в ней есть все, что хотел бы иметь я. Она созерцает рай, она может разговаривать с ангелами, она слышит их речи, она обоняет их запахи. Ей известно, когда человек умрет и то, что думают люди, стоящие перед ней. Я прочел сочинения Альберта Великого, Раймонда Луллия и многих других, но я не знаю того, что знает она.

- У одного человека Господь пишет в сердце, а у другого - нет, даже если он прочел так много книг. Нам не подобает задавать вопросы об этом.

Жиль впервые поднял голову, в глазах его горел темный жар, теперь он действительно выглядел как падший ангел.

- Я не могу не спрашивать, достопочтенный отец, я родился под такой звездой, которая обещает безмерное.

- Вздор! Все звезды - Божьи и сияют для всех людей. Твой грех высокомерие, сын мой, это один из грехов против Святого Духа, - рука отца Алена, которой он подпирал голову, упала на стол. - Ты говоришь о Деве?

- Да.

Каноник с трудом сдержал тяжелый вздох. Он был очень стар, но такой исповеди еще не слышал. Или слышал? Разве молодой брат Тома, с которым они вместе посетили Жанну, не признался после этого со слезами на глазах, что он напрасно борется с изнуряющей завистью, ибо ей дано видеть то, во что он должен только верить? Тогда Ален улыбнулся. Но теперь он испытал такой внезапный и болезненный укол в дряхлое сердце, какой вряд ли когда-либо испытывал. Этот человек, которого искушал Господь, жил рядом с Жанной день за днем, в бою, в походе, на привале. Он жаждал ее, единственную надежду бедной, несчастной страны...

- Ты уверен, что не испытываешь к ней плотского вожделения? Есть ли у тебя жена в твоем родовом замке?

- Меня женили, когда мне было десять лет. Но женщины не представляют для меня предмета большого искушения. А Жанна, я Вам об этом уже сказал, неуязвима для плотской любви. И это тоже относится к ее магии, - голос Жиля задрожал от волнения.

- Ты говоришь: она принадлежит Господу. Но, может быть, тебе понятно, что мучит тебя, скорее всего, лишь стремление к собственному совершенству, расстояние между ней и тобой?

- Нет, меня мучит тоска по ее искусству, ее ясновидению, ее вещему слуху. Это просто мука, пытка, жгучая жажда. Если она не будет утолена, если мне не удастся проникнуть в суть ее тайны, то я не знаю, что произойдет, он застонал, глухо и упрямо, затем его широкие плечи под зеленой парчой затряслись, словно от подавленного рыдания.

Отец Ален закрыл глаза.

- Молись, сын мой. В каждом из нас есть убийца, грабитель и вор. Но в каждом есть и святой. Христос видит в тебе добро, а не зло. Он тебе поможет. Он защитит Жанну от власти лукавого. Она - надежда всего народа, и горе тебе, если ты это забыл. Прочитай "Символ веры" и трижды "Отче наш" с таким благоговением, каким ты

только можешь.

Медленно, словно через силу, Ален отпустил грехи коленопреклоненному Жилю и осенил его крестным знамением. Затем он снял епитрахиль, и Жиль встал, собираясь уходить.

- Можете ли Вы завтра прийти в церковь еще раз? Я буду служить мессу в шесть часов.

- Да, отец Ален, даже если мне для этого придется много проехать верхом, я успею. Могу я пожертвовать кое-какие деньги для бедняков из Вашего прихода? - он положил кошелек на стол с на редкость робким, почти извиняющимся смирением.

Городская стража еще не успела прокричать о наступлении полуночи, когда отец Ален, едва заперев за гостем дверь, выпил еще один, последний глоток, вино было его слабостью. При этом он взглянул на кошелек. До чего же он тяжел - отец Ален готов был поклясться всеми святыми! Он открыл кошелек. Монеты из чистого серебра, ими можно было наполнить блюдце. Столько денег отцу Алену не приходилось видеть целых полгода. Теперь он мог купить пару новых башмаков для вечно жалующейся Мадлен; а может быть, и для себя, так как его башмаки не годились для зимы. Еще нужно было помочь вдове из переулка, где жили канатчики, и пятерым ее крикливым озорникам, а может быть, также и хромому кузнецу за углом. Усмехаясь, Ален лег спать, на отдых оставалось всего пять часов.

Но сон не приходил к нему, а когда, наконец, к утру он погрузился в легкую дремоту, ему приснился страшный сон. Он увидел темный подвал, в котором извивались змеи, со змей текла кровь. Они превратились в кишки, где-то стонали дети в предсмертной муке, но их не было видно, затем появился Жиль с иссиня-черной бородкой и ужасным злым взглядом, глубоким как бездна.