Огонь с небес - Александр Афанасьев

– Это неприемлемо!

– Да что вы все заладили! Вы что – на их стороне!?

Латыпов впервые повернулся к Шубову.

– Что, простите?

– Что слышали!

– Нас сметут точно так же, как и монархию, – сказал еще один заговорщик. – Разъяренной толпой невозможно управлять.

– Но ее можно использовать как таран!

– Повторяю – еще раз – это неприемлемо!

– А почему же, – спросил Шубов, – вы вывели нас на площадь и ничего не добились? Зато подставили нас всех под петлю. Поскольку мы все свободные люди, я предлагаю проголосовать. Кто за то, чтобы записать воззвание к народу на предложенных мною условиях?

В этот момент в дверь раздался стук.

Граф Шубов, совершенно того не стесняясь, снял с предохранителя пистолет, и остальные – почти все – сделали то же самое.

– Откройте… – сказал граф, ни к кому конкретно не обращаясь.

Открыл Берарди. На пороге был аль-Араби. Без оружия.

– Вы чего тут… ладно, – он был красный как рак, без оружия, – кажется, парламентеров прислали…

Шубов щелкнул предохранителем снова – и в этот момент Латыпов, толкнувшись ногами, катнулся назад от стола и трижды выстрелил из пистолета, который держал под столешницей. Шубов упал вперед, лицом на стол, во все стороны полетели бумаги, и запахло кровью. Кто-то вскочил, кто-то даже упал со стула.

– Спокойно. – Латыпов, известный среди своих как Петров, повел стволом пистолета. – Спокойно. Все под контролем…

Все и на самом деле было под контролем. С самого начала…

Черный, с гербами на дверях, «Руссо-Балт», тяжелый, как асфальтовый каток, несокрушимый, как сама Империя, наткнулся на первый блок-пост – морской пехоты – на Большой морской. Морские пехотинцы полностью перекрыли улицу высадочными средствами, развернув пушки в разные стороны и поставив часовых. Все выдвижение производилось в спешке, не было ни паролей, ни опознания «свой-чужой», ничего – да и какие, ко всем чертям, чужие. Машины просто разворачивали обратно, из Императорского яхт-клуба морским пехотинцам прислали обед, который они сейчас и поглощали, – но дежурные были у пушек и офицеры находились на местах. Проникнуть через эту преграду было не так-то просто – но пассажира «Руссо-Балта» знали все, до последнего человека в Империи. Зарычав мотором, десантный бронетранспортер откатился в сторону – и «Руссо-Балт» проехал дальше, направляясь в центр города, к Дворцовой…

Гвардия пропустила машину еще быстрее. Им были даны соответствующие указания… да и сами они понимали, что дело затянулось и ничем хорошим оно не закончится…

Машина остановилась не у входа в здание штаба – а по центру, у Ростральной колонны. Сам штаб находился в углу Дворцовой. Из машины вылез человек, всего один. Посмотрев на Неву, на вертолеты – три вертолета виднелись на горизонте, они летели на юг с неизвестными целями – человек твердым шагом направился к зданию штаба…

В здание штаба его немедленно пропустили. Люди жались по углам…

Заговорщики – главные заговорщики, те, от которых все и зависело, оставив залитый кровью кабинет для совещаний, собрались в кабинете главноначальника Петербургского округа, потому что больше и негде было. Все они в этот момент были похожи на нашкодивших сыновей, ждущих от отца хорошую трепку…

Открылась дверь. Человек в форме старого образца, еще с эполетами, встал перед ними…

– Вы чего удумали, сукины дети!? – фельдмаршал Раевский, дядя Ее Высочества, несмотря на свои года, был похож на поднятого из берлоги старого, облезлого, косматого, но все еще смертельно опасного топтыгина, – вы чего удумали, дуэлянты?! На власть покушаться! На власть руку подняли!

Заговорщики подавленно молчали.

– На колени! – тихо и страшно проговорил фельдмаршал, – на колени, сукины дети! Молите прощения у матушки Государыни нашей! Молите прощения…

Дворец слез…

Так называли это место местные, изумленные небольшим, но потрясающе роскошным особняком, возникшим здесь буквально за полгода. Особняк располагался в месте, где никто не строил, и был обнесен высоким дувалом, который огораживал территорию примерно в пять гектаров. Все знали, кто жил в этом тереме, но удовлетворить свое любопытство не было никакой возможности – у здания была охрана и, как судачили – еще и мины…

Стремительный взлет и не менее стремительное падение Анахиты, она же Люнетта, как оказалось, дочери итальянской графини-куртизанки и персидского шахиншаха Мохаммеда Хосейни – был настолько таинственным и необъяснимым, что пересуды в свете шли до сих пор. Сомнениям подвергалось все – и происхождение этой дамочки, и как она появилась в Санкт-Петербурге, и как ей удалось обратать самого Императора – и как и почему он от нее избавился, притом что прижил с ней двоих детей. Добавляло таинственности то, что Ее Величество Императрица Мария, хоть и вернулась в Петербург вместе с Наследником, жила в отдельном дворце и появлялась вместе с Его Величеством лишь на протокольных церемониях. Самого Николая Третьего эта ситуация более чем устраивала, он искал новых пассий то в Гельсингфорсе, то в университетах Санкт-Петербурга, то в модельных агентствах в Варшаве. То, что сочтено было бы возмутительным в начале прошлого века, считалось даже некоей лихостью в начале нынешнего – хорошо же мужик устроился! Но история Анахиты оставляла вопросы – и рано или поздно кто-то должен был дать на них ответы.

Анахита, наполовину персиянка – наполовину итальянка, появилась в Петербурге в начале четвертого года. Сначала никто не замечал этого, потом, когда тайное потихоньку стало становиться явным – пошли вопросы. Кто она? Откуда? Наиболее дотошные раскопали то, что из разрушенного войной Тегерана, и в свет ее вывел не кто иной, как князь Воронцов, бывший наместник в Персии, теперь находящийся в опале и вынужденный покинуть страну. Пикантности ситуации придавало то, что князь Воронцов был связан узами брака, и Его Императорское Величество был связан узами брака, а кроме того – между собой они были связаны узами дружбы, да еще настоящей, с детства.

Пошли сплетни. Слухи. Санкт-Петербург вообще потрясающе жестокий город, для того чтобы постоянно жить в нем, надо иметь толстую кожу или хотя бы непробиваемое чувство юмора, чтобы все злокозненные слухи встречать с иронией и усмешкой. Такие люди и обращались в свете – но такими были не все…

Если верить всем досужим сплетням и слухам, получалось так, что на Рождественском балу, отмечающем наступление нового, две тысячи четвертого года от Рождества Христова, Его Императорское Величество Николай увидел женщину своего старого друга с детства, вице-адмирала Воронцова. Сам же вице-адмирал, оставив не совсем здоровую супругу в поместье, подобрал где-то эту институтку, годящуюся ему чуть ли не в дочери, и положил ее в свою постель. Тоже хорош, в общем.

Девица эта была так хороша, что поразила Его Величество до глубины души. Можно было поступить, как поступил царь Давид[27], тем более что в Тегеране был настоящий разгул терроризма – но Его Величество постеснялся так сделать. Или поопасался повторить судьбу Давида – подобные истории рано или поздно всплывают, и непоколебимой популярности Его Величества в армии был бы нанесен непоправимый вред. Вместо этого он сфабриковал против своего друга подозрение в шпионаже, освободил его от должности и потребовал убираться из страны. Что князь Воронцов, почувствовав, что пахнет жареным, и сделал.

Сам же Николай привез эту женщину и первоначально поселил ее в Московском Кремле. Но тайное всегда становится явным: узнав о странном интересе Его Величества к Москве, Императрица Мария все выяснила, взяла сына и уехала из страны, не сделав даже попытки к примирению. Николай не растерялся – перевез свою любовницу в Царское Село и приказал обращаться с ней, как с Императрицей. Тех, кто в корне не был согласен с такой постановкой вопроса – а таких было немало, – он либо отправил в опалу, либо и вовсе выслал из страны. Какое-то время казалось, что зашатались даже позиции Ксении.

Затем произошло то, чего никто и никак не ожидал. События, до этого шедшие тряской рысцой, рванулись в галоп. Сразу после окончания Второй мировой войны в Империю вернулись и Императрица Мария с Наследником, и вице-адмирал Воронцов. Ксения сильно возвысилась при дворе, взявшись за экономику – новые территории требовали больших вложений. Императрица Мария поселилась в Царском Селе. Многие из тех, кого Император обласкал в последнее время, были отстранены, а некоторые из тех, кто ранее был в опале, наоборот – возвышены и обласканы. На Анахиту, у которой от Его Величества было уже двое детей, сын и дочь, Николай больше не хотел смотреть.

Вот тогда-то – не в Москве, не в Варшаве, не в Константинополе, не в Тегеране – в самом захолустье, в Туркестане – Император повелел возвести дворец. Его построили лучшие архитекторы из лучших материалов, не жалея денег. Когда дворец был готов, Николай повелел своей гражданско-морганатической супруге удалиться во дворец и не появляться ни в Санкт-Петербурге, ни в Константинополе без Его разрешения. Анахите ничего не оставалось, как повиноваться, дворец превратился в роскошную клетку, которую сторожила небольшая охрана из лейб-гвардии. Анахита почти не появлялась даже в Ташкенте, она, казалось, делала все, чтобы о ней и о ее детях раз и навсегда забыли…