Сестрички и другие чудовища - Игорь Мытько

— То ли дело мы! — продолжал торжествовать Образцов. — Всё своё носим с собой! Наверняка у нас общие исторические корни… — голос его вдруг поменялся в сторону недоверчивости. — Общие предки. Хм…

Русский слегка отодвинулся от Мари с лейтенантом и принялся внимательно их изучать. Мари попыталась представить общего предка, из которого одновременно произошли Образцов, О. и они с Ирэн. У неё не получилось. У майора, видимо, тоже, потому что он положил руку на дубину и подозрительно спросил:

— Так а чего это вы в НАТО не вступаете?

— А смысл? — удивился О.

— Вот и я говорю! — Образцов поухватистее взял дубину. — Если вы не с ними и не с нами, то какой-то подозрительный смысл получается.

— Мы с вами, — твёрдо сказала Мари. — Но не против них. А смысл — он не бывает подозрительным или неподозрительным. Он или есть, или его нет. Вот смысл жизни — он подозрительный или неподозрительный?

Упоминание смысла жизни неожиданно успокоило русского. Наверное, он где-то прочитал, что такие слова могут знать только славяне и родственные им нации, но никак не члены НАТО.

— Эх, молодёжь, — вздохнул майор, — вот доживёте до кризиса среднего возраста, тогда и поговорим о смысле жизни.

И меланхолично обнял дубину.

От нечего делать Мари подумала: «Кризис среднего возраста? Как это? Потеря цели в жизни? Депрессия? Как интересно! Надо попробовать!»

Но попробовать она ничего не успела, потому что заснула.

— Так!.. — крикнул американец, врываясь в зал заседаний.

— …Немедленно… — подхватил русский, отставший от американца на полживота.

— …Посторонним… — рявкнул японец.

— …Очистить… — продолжил итальянец, и далее понеслось из уст в уста, причём некоторые фразы полицейские скандировали хором:

— …Помещение… для… проведения… следственных… мероприятий-приятий-ятий-тий-ий-й!

Участники расследования сердито уставились друг на друга.

— Персонал не смог очистить помещение от посторонних, — сообщил от дверей генерал Шастель. — Они, знаете ли, теперь очень тяжёлые, посторонние… точнее, пострадавшие. Не зал заседаний, а ВДНХ какое-то.

Майор Образцов хмуро посмотрел на француза. Видимо, ему не понравилось, что Шастель знает про ВДНХ.

А может, ему не понравилось сравнение с ВДНХ. И действительно, выставку достижений народного хозяйства напоминало разве только оригинальное дизайнерское украшение сцены в виде больших светящихся шаров. Сам же зал заседаний скорее походил на мастерскую очень самокритичного скульптора, который много лет пытался довести до совершенства скульптуру «Сидячий учёный получает внезапное и очень огорчительное известие».

Три сотни вариантов сидячих учёных в разных стадиях приподнимания заполняли все кресла. И все три сотни учёных лиц с выражением разной степени изумления смотрели на председателя Интеркошмарпола в дверях.

Точнее — в трёхметровом стенном проломе на месте бывших дверей.

— Так что действуйте аккуратно, ещё уроните кого, — сказал Шастель. — Работать в команде, без шума, криков, выяснения кто тут главный, в плотных рамках международного сотрудничества. Если что найдёте — сразу докладывайте.

И ушёл в неизвестном направлении. Видимо, большой руководящий опыт подсказал генералу, что в такой толчее найти улику сможет только гений поиска. А если он уж такой гений поиска, то и генерала как-нибудь найдёт, чтобы сообщить ему о находке.

Образцов плюнул, достал из внутреннего кармана прутик и принялся водить им вдоль стен. Остальные последовали его примеру, хотя плевать не стали, а за неимением прутиков пользовались сканерами, датчиками ИК-излучения и прочей не проверенной веками техникой.

Лейтенант О., чтобы хоть как-то международно посотрудничать, попытался принюхаться. Ему тут же начал мерещиться запах жареного пингвиньего жира. Это было тем более ужасно из-за того, что О. никогда раньше не слышал запаха жареного пингвиньего жира. Лейтенант зажал нос и выбежал из зала.

Мари прошла мимо застывших рядов учёных, шикающих друг на друга полицейских, обогнула декоративные лиловые шары и облокотилась на трибуну. Производить следственные действия в толпе из двухсот человек она не любила. Это попахивало уже не коллективным разумом, а коллективным маразмом.

«Вот соберут улики, — подумала Мари, — тогда и подумаем. А пока подумаем… ну, например о кризисе среднего возраста. Чтобы потом, в среднем возрасте, встретить его во всеоружии».

И девушка принялась упражняться в депрессии.

«Итак. Жизнь прошла, а чего я добилась? Получила диплом с отличием, обезвредила несколько особо опасных кошмаров, начальство ценит, вот лейтенанта в подчинение дали. На конференцию, опять же, послали в качестве поощрения…» Мари поняла, что не вгоняет себя в депрессию, а хвастается.

Она решила подойти к тренингу более основательно. Сдвинула брови, сжала губы, сцепила руки на груди, опустила плечи…

К ней тут же подскочил Джефф:

— Появились идеи?

— Нет, — Мари ухитрилась удивиться, не меняя мимики и позы.

— А-а-а, понятно… Просто у тебя был такой вид…

И американский любитель халявы («Как и все американцы», — непременно добавил бы Образцов) вернулся к работе.

«Вот, например, — думала Мари, — работа полицейского. И вообще — жизнь полицейского. В чём смысл? Ловить всякую дрянь? Допустим. Но ведь всю дрянь не переловишь. Одну переловил, другая изо всех щелей лезет».

На краю сознания появилось робкое напоминание о резком падении уровня преступности, за которое Мари отчитывал полковник Мрак. Сержант сначала хотела прогнать её, а потом сообразила, как использовать.

«А если удаётся искоренить, так тебя же ещё и ругают. За снижение показателей. Получается, смысла нет!»

Мари приободрилась. Она была на прямом пути к полномасштабному кризису и оглушительной депрессии.

«Но ведь смысла нет не только в полицейской жизни! Вот, скажем…» Мари пошарила взглядом по залу. На ум сразу пришли две профессии: учёные и скульпторы.

«Вот, скажем, скульптор. Ну старается он, лепит какую-нибудь… Венеру Милосскую. А какой-нибудь дурак — ррраз! — и руки ей отбил. Спрашивается, чего стараться?»

Мари ощутила азарт охотника. Депрессия была где-то рядом, буквально вот-вот!

«А у учёных что, лучше? Всю жизнь изучаешь какую-нибудь Венеру, защищаешь диссертацию на тему “Есть ли жизнь на Венере? Есть, и в своей диссертации я убедительно это докажу”, а потом НАСА отправляет на Венеру робота — и нет никакой жизни! Разве это жизнь?! Всё! Полная бессмыслица существования доказана! Ай да я! Ай да умница!»

Тут Мари поняла, что бодро расхаживает по залу, радостно потирая руки.

«Хм, — подумала она, — какая-то странная у меня депрессия… Надо ещё потренироваться. Но потом. А пока пойду-ка я свидетелей опрошу».

Она прошла по залу, где полицейские, подсаживая друг друга, уже сканировали потолок, и в холле столкнулась с лейтенантом.

— А я свидетелей опросил, — похвастался О.

— Молодец, — сказала Мари.

— Они ничего не видели, — так же гордо продолжил лейтенант.

— Тогда чего они свидетели?

О. на мгновение сбился, но заглянул в блокнот и просветлел:

— Они свидетели того, как учёные входили в зал, как подтягивались опоздавшие, как один вышел раньше времени в ресторан, а потом все свидетели — это персонал отеля — ушли готовить музыкальное поздравление именинникам на обед, а потом грохот, персонал прибежал в зал, а тут уже всё.

— А кто тот свидетель, что вышел раньше?

О. сверился с блокнотом.

— Некий Эдуард. Но он не свидетель, он пострадавший.

— А он пострадал?

— Он и сейчас страдает, — вздохнул лейтенант. — Он, как его коллеги окаменели, так с тех пор в шоке. На все вопросы только экает.

— Ну пусть пока поэкает… — Мари посмотрела на О. — А скажите, лейтенант, вы когда-нибудь теряли смысл жизни?

— В смысле?

— Ну, вам не казалось, что у жизни нет смысла? Зачем мы живём, чем занимаемся, для чего? Ну и другие актуальные вопросы?

— Вот мой дедушка работал философом, — сказал О. — Так он всю жизнь занимался тем, что смысл жизни искал.

— Нашёл?

— Не знаю. Но он всегда говорил: «Не найду, так хоть позанимаюсь».

Двухчасовые брожения отборных полицейских по залу дали результат, близкий к нулю, причём со стороны отрицательных значений. Индикаторы паранормальной активности нехотя признавали, что по залу туда-сюда что-то там прошло, но на все попытки уточнить молчали, словно грамотно запуганные и щедро подкупленные свидетели.

Первым сдался венгр. Он произнёс горестную фразу на диковинном венгерском языке и полез за фляжкой. Окружающие с завистью покосились на него, но сдаться вторыми — сразу за венграми — не позволяла гордость.