208 избранных страниц - Аркадий Арканов

Желая держать мужа в стройности, брюнетка Валя говаривала: "Завтрак съешь сам, обедом поделись с другом, а ужин отдай врагу". Но поскольку врагов у Анатолия Григорьевича не было, то ужинали они ежедневно у разных друзей…

Хотел было Анатолий Григорьевич от такой жизни наложить на себя руки, но понял, что человек сам кузнец своего счастья, и стал его ковать… Брюнетку Валю начал звать Зоюшкой, величая красавицей, считал блондинкой и, ужиная обычно у своего друга-фотокорреспондента, говорил: "А уж как моя красавица Зоюшка делает индейку!.."

Конечно, это становилось известно другому его другу — писателю, и он приглашал Анатолия Григорьевича на индейку, чтобы не ударить лицом в грязь.

В этой счастливой безмятежной жизни родился у Анатолия Григорьевича сын Федя, который к двенадцати годам вырос в остроумного, незаурядного мальчика. Мальчик был очень жизнерадостным, имел склонность к шуткам и юмору.

Жене фотокорреспондента, которая в гостях всегда спала в кресле или на диване, он любил вливать в ухо холодную воду из маленькой клизмочки, видному кинокритику вставлял в стул кнопочку, или гвоздик, или кусочек стекла, в зависимости от того, что было в доме… При этом после очередной шутки он заливался счастливым детским смехом и говорил "Пардон".

По этой именно причине Анатолий Григорьевич считал сына прирожденным полиглотом и пригласил к нему преподавателя французского языка, который родился и вырос на островах Фидам, владел немецким со словарем и почти ничего не понимал по-русски, кроме "обедать будете?..".

На один из дней рождения красавицы Зоюшки, устроенный Анатолием Григорьевичем в складчину — по принципу: кто что с собой принесет, тот это и будет есть, — его друг-писатель подарил ему собаку. Это была всем собакам собака. С первого взгляда она никак не напоминала спаниеля, но зато при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что она абсолютно не спаниель, а вялая, меланхолически настроенная дворняга, поминутно справлявшая свои естественные надобности. Анатолий Григорьевич полюбил ее и относился к ней, как к спаниелю.

Целыми днями собака грызла мебель, спала в помойном ведре, но была удивительно чистоплотной и беспрерывно чесалась на нервной почве, так как не переносила блох.

Друзей из ветеринаров у Анатолия Григорьевича не было, и он позвал к собаке знакомого психиатра, который предложил немедленно отдать ее собачникам на мыло, но если те откажутся, то сделать всей семье прививки от бешенства.

Спаниеля две недели выдерживали в растворе тиофоса, посыпали ДДТ и другими азотно-туковыми удобрениями. В конце концов, знакомый психиатр заявил, что эти блохи имеют наследственное происхождение, прописал красавице Зоюшке седуксен и, почесываясь, ушел…

Больше всех своих друзей Анатолий Григорьевич обожал наиумнейшего кинокритика, который до того, как стал кинокритиком, работал лиллипутом в цирковой программе "Мечте навстречу". Но однажды, посмотрев четвертую серию "Ну, погоди!", он сказал задумчиво: "Это, конечно, не Феллини, но…" После этого Анатолий Григорьевич нарек его кинокритиком.

Чуть меньше, но тоже больше всех обожал Анатолий Григорьевич видного фотокорреспондента, который питал слабость к публичным процессам, ввязывался в любую драку и в два счета мог превратить самое замечательное лицо в портрет артиста Михаила Пуговкина. Поэтому-то Анатолий Григорьевич и считал своего друга фотокорреспондентом.

Еще чуть меньше, но тоже больше всех обожал Анатолий Григорьевич писателя, который на каждом торжестве тешил общество колкими эпиграммами-шутками на виновника торжества: "Ах, милый Толя! Ясный свет! Тебе сегодня двадцать пять лет!" И так было ежегодно… "Ах, милый Толя! Ясный свет! Тебе сегодня двадцать шесть лет!.." "Ах, милый Толя! Ясный свет! Тебе сегодня двадцать семь лет!"…

Гости, которые потоньше, обычно смеялись и аплодировали, а отдельные завистники, кривясь, находили несовпадение размера. "Вот приходите на мое тридцатилетие, — говорил им Анатолий Григорьевич, — тогда услышите!"

И когда на тридцатилетие писатель зачитал новую шутку-эпиграмму: "Ах, милый Толя! Ясный свет! Тебе сегодня тридцать лет!" — тут уж самые явные злопыхатели признали, что перед ними настоящий писатель.

Таким вот образом Анатолий Григорьевич собрал вокруг себя в высшей степени рафинированное, интеллигентное общество…

…Лично я прихожу в гости к Анатолию Григорьевичу не часто. По делу или когда совсем грустно.

Уже в дверях полиглот Федя стреляет в меня из самострела, выстрел которого совершенно несмертелен и безобиден. Остаются только ожоги, но и они через месяц-другой исчезают бесследно, оставляя после себя лишь буроватые рубцы… Красавица Зоюшка спит, покрыв лицо журналом "Работница". Из кухни доносится запах сгоревшего супа пополам с раскаленным алюминием. Анатолий Григорьевич сидит на стуле и слушает передачу цветного телевидения. Телевизор, правда, не цветной, но это не важно, потому что трубка все равно вышла из строя полтора года назад. Левым ухом он приник к экрану, а правое методично жует спаниель…

Увидев меня, Анатолий Григорьевич радушно улыбается и спрашивает, достал ли я билеты на французского певца. Я отдаю ему свои четыре билета, на всю семью, и выхожу на улицу, волоча за собой собаку, вцепившуюся мертвой хваткой в мою икроножную мышцу. Ухожу и думаю: "Везет же людям! Ведь вот как счастливо живет Анатолий Григорьевич!.. У меня же, казалось бы, — трехкомнатная квартира, пятилетний сын решает дифференциальные уравнения, жена — лауреат Международного конкурса имени Жака Тибо и Маргариты Лонг, теща — шеф-повар ресторана "Узбекистан", а я — несчастнейший человек…"

Желтый песок

— Давай посидим здесь, — сказала она.

— Нет. Пойдем на скамейку, — сказал он. — Там песок. Я люблю желтый песок.

Они сидели на маленькой скамеечке рядом, почти касаясь друг друга. Он что-то задумчиво вычерчивал тоненьким прутиком на желтом песке.

— Что ты рисуешь?

— Это ты.

— Не похоже.

— Ну и пусть.

Рисовать было трудно. Сухой песок все время осыпался.

— Вон майский жук пролетел, — сказала она.

— Это самка.

— Откуда ты знаешь?

— Самцы так низко не летают.

Дунул ветер и стер ее изображение на желтом песке.

— Давай завтра придем сюда опять, — сказала она. — Ты ведь придешь сюда опять. Правда?

— Правда.

Но он не пришел завтра. Не пришел послезавтра. Не пришел через два дня. Через месяц. Он больше не пришел. Она после этого часто сидела на маленькой скамеечке. Одна. Думала и все никак не могла понять, почему же он не пришел. Она и не знала, что родители перевели его в другой детский сад.

Персики

— Почем персики?

— Три пятьдесят.

— А три?

— За три сам бы ел.

— Ну, давай мне за три, а ты будешь есть за два пятьдесят.

Дядька, который продавал персики, уставился куда-то в сторону и сделал вид, будто продолжать ему этот разговор скучно.

— Хорошие персики, — сказала девушка. — У той тетки по три, но вы их не довезете.

— Думаешь? — сказал Николай. — Ладно. Грабьте. Давай три кило на десятку. Полтинник — не деньги.

— Тогда за одиннадцать, — буркнул дядька, который продавал персики, но уже ясно было, что сделка состоялась, и он стал накладывать на алюминиевую тарелку крупные, вызывающе загорелые персики.

— Ну, если до Москвы не довезу, смотри! — весело сказал Николай и протянул десятку.

— Хоть до Сибири, — сказал дядька и спрятал десятку глубоко-глубоко во внутренний карман пиджака.

— Ничего себе, — рассуждал вслух Николай, поглядывая на персики в авоське, — три пятьдесят… Это почти полный день вкалывать.

Девушка, которая шла рядом и которую звали Раей, молчала. Она только остановилась на немного, сняла босоножку и вытряхнула из нее камешек. С этого момента Николай думал уже только о том, как поаккуратнее довезти персики до Москвы, и еще о разном…

Дядька, который продавал персики, накрыл весы тряпкой, попросил тетку слева приглядеть и направился в рядом работавшую шашлычную, потому что проголодался.

В шашлычной, прождав минут тридцать и разозлившись, он заказал салат зеленый с яйцом и со сметаной, суп харчо полную порцию, два шашлыка по-кавказски, лимонад, хлеба того и другого и бутылку вина "Псоу", потому что пива не было.

Съев все это и выпив с большими перерывами, прождав еще минут тридцать расплаты, дядька сунул официанту десятку, высказал ему свою жалобу по поводу медленности и направился к рядам продавать персики, подумав на ходу, что вот если бы этого здорового официанта да в сады персики выращивать…

Последние персики он уже продавал по три, потому что день кончался. И думал уже только о том, как лучше добраться до дому — катером или на попутке.