Полвека без Ивлина Во - Ивлин Во

получил, да еще так быстро, письма от вас обеих. Какой приятный сюрприз! Теперь нас разделяет меньше, чем тысячи миль. Почему бы вам не приехать ко мне завтра или послезавтра? Гарантирую теплый прием.

Плаванье получилось унылым. Всех милых людей всю дорогу рвало, под Новый год напился только один человек, да и тот — маленький, неказистый, ковыряет в носу, пытался дирижировать оркестром, но никто не смеялся, только какая-то немка хохотала до упаду. И было холодно.

В Танжере какой-то черный конфисковал у меня все мои сигары, хотя я вовсе не собирался их провезти. Очень расстроился. В Танжере просидел девять часов, и заговорил со мной только какой-то мальчишка: он хотел почистить мне туфли, да я пожадничал.

Потом ночным поездом поехал в Фес.

Город очень славный. Через него протекают маленькие речушки, дома очень старые, сады — за высокой стеной, в лавках продаются вещи, хуже которых видеть не приходилось. В городе 100 000 арабов, 30 000 евреев и не больше трех белых. У белых свой собственный город в пяти милях от Феса, как Нью-Эйдж в Хартфорде. Повсюду полно солдат, одни — черные, другие — из Иностранного легиона. Есть и женский Иностранный легион, но у них нет ни флагов, ни формы; за победу им не дают медалей, за поражение не наказывают.

Познакомился с похожим на лягушку таксистом по имени Джозеф, и он повозил меня по кварталу. Было очень весело. Тут можно взять арабскую девушку лет пятнадцати-шестнадцати всего-то за десять франков и чашку чаю с мятой. Что я и сделал, но особого удовольствия не получил: кожа у нее, как наждачная бумага, да еще громадный живот, на который я обратил внимание, только когда она разделась, и отступать было некуда.

Здесь совсем не жарко, даже прохладно, в гостинице нет каминов, водопроводные трубы холодные. Зато вино бесплатно — правда, довольно гадкое; еды полно. Я начал роман[87], идет отлично, сначала — про одного приживала[88], а потом — о некоторых вымышленных людях, которым больше всего на свете хочется вступить в брак — впрочем, ненадолго.

Иудеи живут обособленно, в своей части города; арабы считают, что они дурно пахнут, похоже на Мадресфилд на Рождество.

Есть здесь одна бесстыжая блондинка (англичанка вроде бы) в вечернем платье, с цветком в волосах; походит на мадам де Жанзе[89]. Ходит по борделям, местные шлюхи ее ненавидят и за чашку чаю с мятой берут с нее вдвое.

Имеется в Фесе и бордель с белыми дамами, не без остроумия названный «Maison blanche»[90]. Сто́ят дамы целых 30 франков, и я их покупать не стал.

Когда кончу роман, думаю поехать в Иерусалим в паломничество по святым местам. <…>

Лоре Герберт [91]

24 августа 1935 Аддис-Абеба [92]

Моя дорогая Лора,

от пишущей машинки отказался. Не могу заставить себя за нее сесть, ее трескотня меня бесит.

Как ты? Думаю о тебе бо́льшую часть дня, когда есть время подумать о чем-нибудь, кроме встреч с эфиопскими официальными лицами, на эти встречи они, впрочем, все равно не приходят. Больше же всего думаю о твоих ресницах, они шуршат точно так же, как летучая мышь на подушке. Эфиопы читают все мои письма и телеграммы, и подобное сравнение может показаться им подозрительным. Здесь все считают меня итальянским шпионом. Мое имя запятнано. В посольстве — из-за романа[93]: посольские считают, что написан роман про них. У эфиопов — из-за политики «Мейл»[94]. У других журналистов — из-за того, что я никакой не журналист и являюсь штрейкбрехером. По счастью, здесь мой старый приятель Бальфур[95], и это огромное подспорье.

Мое положение далеко от идеального. В городе никак не меньше 50 корреспондентов, репортеров и т. д. Новостей никаких, и нет возможности их раздобыть; мой же идиот редактор засыпает меня телеграммами — хочет знать, какие я приму меры в случае уничтожения всех средств связи. Здесь целая армия космополитов, полиглотов-авантюристов, шпионов, коммивояжеров, рыцарей удачи и пр. Только абиссинцы пребывают в совершенном спокойствии, они полностью уверены в себе и в своей победе, в том, что не только сохранят независимость, но сбросят итальянцев в море и захватят берег Красного моря. <…>

Я нанял греческого шпиона, мистера Галатиса, он шепчет мне на ухо совершенно неправдоподобные истории на совершенно нечленораздельном французском. Собираюсь на несколько дней в мусульманский район проверить одну из его историй (наверняка — ложь) о распространении арабской антиабиссинской пропаганды.

Мое милое дитя, я так далеко от тебя. В этом безумии не могу думать ни о чем нежном и изящном.

Надеюсь, что смогу, прежде чем начнется война, написать еще пару раз. Благословляю тебя, любовь моя.

Твой Ивлин.

Привет от меня Гэбриел, Бриджет и, конечно же, Мэри[96]. Надеюсь, Бриджет выйдет замуж до моего возвращения[97]. <…>

Главному редактору журнала «Спектейтор»

21 апреля 1939 Пирс-Корт[98]

«Путешествие на войну»[99]

Сэр,

по нелепой случайности номер Вашего журнала от 31 марта попал ко мне лишь 14 апреля. Позвольте же, пусть и с опозданием, ответить на письмо мистера Спендера по поводу моей рецензии на книгу мистера Ишервуда и мистера Одена. Мистер Спендер заблуждается, полагая, что я нападаю на всякого, кого считаю беззащитным. Именно потому, что положение мистера Одена столь высоко, я не отказал себе в удовольствии употребить в рецензии несколько резких слов. От того, что в обществе отсутствует интерес к поэзии, никакого удовлетворения я не испытываю; то, что мистер Спендер воспринял как самодовольство, задумывалось как ирония. Я глубоко убежден, что безразличие к поэзии в самом деле существует, вследствие чего английский читатель относится к поэтической репутации с излишней доверчивостью. И репутация мистера Одена, на мой взгляд, является убедительным доказательством подобного легковерия. Я нахожу его весьма скучным и невыразительным автором. Мистер Спендер со мной не согласен. Это письмо — не место для того, чтобы пускаться в споры. Но коль скоро мистер Спендер приписывает мне личную неприязнь, я вправе спросить: кто из нас двоих находится в плену предрассудков — я, который не знаком с мистером Оденом и, если мне не изменяет память, ни разу его в глаза не видел, или он — его, насколько я могу судить, ближайший друг?

При всем желании не могу согласиться и с выводом мистера Спендера о том, что отрицательная рецензия — свидетельство поэтического таланта рецензируемого; думаю, впрочем, что, когда страсти улягутся, мистер Спендер не станет настаивать на своей правоте.

Отвечаю мистеру Спендеру главным образом потому, что в его письме проявляется отношение к мистеру Одену целой группы писателей. Как я уже говорил, в том, что он надоел всем, — не его, а их вина. В конце концов, посредственные стихи пишет не он один — это удел очень многих приличных молодых людей, и ничего постыдного в этом нет. Беда в том, что его друзья сговорились сделать из него дурака. Книги и рецензии, которые они о нем пишут, возносят его на недосягаемую высоту, а это чудовищно плохо для автора, который еще молод, жив и, увы, плодовит. Но еще хуже то, что любая другая точка зрения воспринимается ими как сведение личных счетов. Это совершенно недопустимо.

Ваш покорный слуга Ивлин Во.

Лоре Во

14 (?) декабря 1939 Казармы королевской морской пехоты Чатэм[100]

Моя дорогая Лора,

вчера вечером побывал в мюзик-холле с мистером Джоном, мистером Беннетом и мистером Сандерсом. Видели множество молоденьких дам в розовом трико. Все до одной притворялись обнаженными статуями. Лицезрели также еврея Лотингу[101], которого поколачивали в присутствии супруги. <…>

Не исключено, что 15 января мы, наконец-то, вступим в дело.

Сегодня вечером, когда сержант Фуллер читал нам лекцию о ротных учениях, мистер Коуэн заснул. Мистер Коуэн ненавидит сержанта Фуллера за то, что тот называет его мистер Коэн. Что же до меня, то если я кого и ненавижу, то разве что некоего мистера Гриндла, который не устает рассказывать мне о том, как он в своем клубе в Бромли бегает по пересеченной местности. Это худосочный мозгляк, говорит на кокни, что-то напевает себе под нос и прищелкивает пальцами. 31 декабря здесь планируется большой обед для жен, но я вряд ли на него поспею.

Если ты думаешь, что морской бой в Южной Атлантике[102] кого-то здесь заинтересовал, то ты сильно ошибаешься. Война от нас так же далека, как и дом.

Мистер Бетджемен[103] считает, что сможет добыть хорошего и дешевого архитектора для Пирс-Корт.

В этом году у меня ни для кого нет подарков на Рождество, но в полковом киоске я купил шесть рождественских открыток для прислуги и монашек[104].

Мистер Бейли настолько плохо перенес прививку, что теперь ему приходится по шесть раз за ночь менять пижаму — сильно потеет.

С любовью, И.

Лоре Во