Я тебе изменяю - Амелия Борн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мать приложила платок к глазам и принялась расхаживать по комнате. Все же взяла сигарету, вставила ее в мундштук, смерила сына взглядом, когда он посмотрел на нее с неодобрением.
– Это моя единственная отдушина в старости! Внука же вы меня лишили! – Римма Феликсовна буквально выплевывала эти слова. – Так что теперь у меня лишь Боженочка и маленькие радости. – Она помахала в воздухе мундштуком.
– Мам… Никто не лишал тебя внука, – устало откликнулся Глеб. – Сейчас мы с Ольгой все уладим и наша жизнь вернется в свое обычное русло.
Ланской и сам не верил в то, что говорил. Вернее, ему очень хотелось на это надеяться, но вот уверенности не было ни на грамм.
– И кстати, – начал он и схватил ртом порцию кислорода.
Как сообщить матери, что они приняли решение сменить Теодору имя, Глеб не знал. Пока ехал сюда, подбирал слова, но сейчас они все куда-то растерялись.
– Никуда ваша жизнь не вернется! – не дав ему договорить, начала духариться Римма Феликсовна. – Ты помнишь, что у твоей драгоценной Оленьки уже завелся другой мужик? Или тебе нравится идея носить увесистые рога?
– Хватит!
Ланской со всей дури ударил по подоконнику и вскочил на ноги. Мать испуганно отшатнулась.
– Хватит лезть в наши дела! – рявкнул Глеб. – Мы разберемся сами, я сказал! И приехал сообщить, что мы с Олей приняли решение сменить имя Теодору.
Глаза Риммы Феликсовны едва не вылезли из орбит. Мундштук выпал из ослабевших пальцев, а она сама стала хватать ртом воздух.
– Вы… вы с Олей… вы… – пролепетала мать Глеба и начала оседать на пол.
Ланской успел подхватить ее прежде, чем она растянулась бы во весь рост. Встряхнул, в ужасе глядя на бледную синеву ее лица.
Потом были капли, попытки привести мать в чувство, а следом скорая. И неутешительный диагноз – сердечный приступ.
И чувство вины, что довел до предынфарктного состояния свою мать, которая отдала ему всю себя, когда он был маленький.
Сидя у двери в палату, в которой находилась Римма Феликсовна, Глеб чувствовал лишь одно желание. Оказаться снова там, в прошлом. Где были Оля и Теодор. Где общение его мамы и жены не походило на театр военных действий. Где он смог бы выстроить свою жизнь иначе, а не так, как того от него хотели. Где он бы не обидел смертельно Олю. Где все было не так, как сейчас.
Рука сама потянулась к телефону. Хотелось услышать голос жены и понять, что он пока еще ее не потерял. Врачи сказали, что жизнь его матери вне опасности, но ее придется на пару дней оставить в клинике, чтобы понаблюдать. Несмотря на это, пережитый страх дал о себе знать, и теперь у Ланского был своего рода «отходняк». Когда понимал, что вернуться в одиночестве в арендованную квартиру, ну или домой к матери- не вариант.
– Алло, – наконец ответила Ольга, когда он все же решился и набрал ее номер.
Голос был чужим – холодным и безразличным. Ланской молчал, что Оля восприняла по-своему и тут же пошла в атаку:
– Звонишь сообщить, что ты мне солгал? Катька видела тебя у адвоката. Ты собираешься все же отсудить у меня Тео. Но я этого так не оставлю!
– Это было давно, – устало отозвался Глеб.
Откинул голову назад, прикрыл глаза. Наверно, зря он ей позвонил. Но так хотелось просто слышать ее голос… Просто знать, что он не один.
– Я не лгал тебе, когда сказал, что не стану забирать сына. И я…
Оля молчала, а Ланской сбился. Он мог сказать, что соскучился, а потом завершить этот разговор. Но вместо этого проговорил:
– И я был у мамы. Ну, по нашему с тобой делу… Сказал, что мы хотим сменить имя Теодору.
Жена снова ответила тем, что промолчала.
– В общем… мама в больнице. У нее сердечный приступ. Ты можешь приехать?
Звучало глупо. Особенно если учесть, что Ольга и Римма Феликсовна в последнее время превратились если не во врагов, то в кого-то очень недружелюбного по отношению друг к другу.
– Глеб… Ты же помнишь, что твоя мама регулярно то падает в обморок, то бегает за каплями? – осторожно, словно говорила с умалишенным, уточнила Оля.
Ланской сжал челюсти. Да, он зря затеял эту беседу.
– Сейчас все серьезно, – отрезал в ответ. – И прости, что тебя побеспокоил.
Глеб уже хотел положить трубку, когда услышал:
– Я перезвоню тебе через пять минут, – сказала жена, и на душе у него стало хоть немного спокойнее.
* * *– Что случилось?
Судя по всему, на моем лице было написано все: растерянность, неверие, непонимание, как поступить и что делать.
Подруга легонько тряхнула меня за плечи, повторила требовательнее:
– Оль, Оль, что такое? Он тебе угрожал?
С губ сорвался нервный смешок. Нет, голос Глеба был крайне далек от угроз. Совсем напротив… он был похож на потерянного мальчишку, который до смерти испугался того, что вдруг остался один.
И меня это совсем не должно было волновать, но…
Я ведь знала его. Как еще казалось совсем недавно – знала лучше всех на свете. И, вероятно, как никто другой понимала, каким потрясением для него стало это происшествие с матерью. И как ни хотелось отгородиться от всего этого, гордо провозгласить, что меня это все не касается, я… против собственной воли ощущала, будто его боль каким-то образом стала и моей болью тоже.
Мы слишком долго прожили вместе, чтобы теперь так легко, так безразлично отнестись к нему в этот сложный момент…
Несмотря даже на то, что я ясно осознавала, что желание поддержать человека, который столь много для меня когда-то значил, может дорого обойтись мне самой.
– Оляяя, – голос Кати превратился в испуганно-жалобный, и я осознала, что уже несколько минут, задумавшись, просто смотрю в стену,
