Дар тому, кто рожден летать - Ричард Бах

В некотором отношении я знаю Гарнетта лучше его собственной жены, потому что ей совершенно непонятно, почему ему хочется растрачивать время в этой шумной, продуваемой ветрами хитрой штуковине, которая разбрызгивает масло по всему лицу. А я на самом деле понимаю, почему.

Но, вероятно, наиболее любопытная вещь, которая мне известна о Гарнетте, заключается в том, что хотя мы много летали вместе и хотя я его хорошо знаю, я не имею никакого представления, как этот человек выглядит, или даже жив ли он еще. Так как Дэвид Гарнетт не только пилот самолета, но еще и писатель, и благодаря нашему единомыслию, разговоры, которые мы вели, и места, которые мы облетели, были помещены между потрепанными обложками его книги "Кролик в воздухе", опубликованной в Лондоне в 1932 г.

Способ узнать любого писателя состоит, конечно же, не в личном знакомстве, а в чтении того, о чем он пишет. Только будучи напечатанным, он становится наиболее честным. Не имеет значения, что он мог бы сказать в приличном обществе, заботясь о соблюдении существующих в нем условностей: именно в его книгах мы находим реального человека. Дэвид Гарнетт, например, писал, что после того, как он отлетал те двадцать восемь часов вдвоем с инструктором, после тех тридцати шести уроков и после своего первого самостоятельного полета на Мотыльке, выйдя из кабины, улыбнулся и сразу подписался на продление летного времени. И это все, что мы увидели бы, если бы мы стояли и наблюдали за ним в ту среду в конце июля 1931 г. на аэродроме Маршалла.

Но так уж, на самом деле, его не тронул его первый самостоятельный /. +%b? Чтобы выяснить это, нам нужно покинуть аэродром.

"На полпути домой я спросил себя высокомерным тоном, который так часто применялся по отношению ко мне:

"Вы уже летали самостоятельно? "

"Да".

"Летали самостоятельно? "

"Да! "

"Летали самостоятельно? "

"ДА! "

Звучит знакомо? Вспомните, когда вы учились летать, как вы, возвращаясь в своей машине домой после каждого урока, испытывали снисходительную жалость ко всем другим водителям, крепко привязанным к своим маленьким автомобилям и маленьким шоссе? "Кто из вас только что заглянул за горизонт и только десять минут назад выиграл суровую битву с боковым ветром на узкой взлетной полосе? Никто, вы говорите? Бедные люди: А Я СДЕЛАЛ ЭТО", - и, потянув на себя руль своего автомобиля, вы могли бы почувствовать, как легко он почти что полетел на колесах.

Если вы не забыли то время, значит вы нашли бы друга в Дэвиде Гарнетте, а встретиться с ним можно где-то за доллар в одном из букинистических магазинов. Тысячи томов написаны об авиации, но мы не приобретаем автоматически, в лице их авторов тысячи преданных и особых друзей. Тот редкий писатель, который появляется на страницах живьем, добивается этого благодаря тому, что отдает себя, описывая смысл не только тех событий и вещей, которые с ним происходили. Писателей, описывающих полет и преуспевших в этом, можно встретить вместе, особо стоящих на чьей- то личной книжной полке. Уйма книг о полетах осталась после Второй Мировой войны, но почти все они переполнены фактами и волнующим приключением, и автор уклоняется от смысла этих фактов и от того, что стоит за этим приключением. Вероятно он побоялся быть принятым за эгоиста, - вероятно, он забыл о том, что каждый из нас в момент достижения заветной цели становится символом всего страждущего человечества. В такой момент "Я" не означает эгоцентрическую персону Дэвида Гарнетта, а подразумевает всех нас, кто любил, и желал, и боролся, чтобы узнать, и кто в конце концов один пролетел на нашем Мотыльке.

Есть что-то и в сочетании факта и смысла, и чистой честности, что-то, что позволяет книге существовать, что помещает нас в эту кабину на радость и горе, направляя нас навстречу судьбе. И если ты шагаешь с человеком навстречу этой судьбе по одной тропе, существует вероятность, что он станет твоим другом.

За пределами Второй Мировой войны. Например, мы знакомимся с пилотом по имени Берт Стайлз в книге, которую он назвал "Серенада для Большой Птицы". Большая Птица - это Летающая Крепость Боинг В-17, выполняющий боевые вылеты из Англии на территорию Франции и Германии. Во время полета с Бертом Стайлзом мы смертельно устаем от войны и от восьми часов в день на своем законном месте сидения и борьбы с самолетом и бездействия, когда с ним борется командир корабля. В нашей маске исчезает кислород, приближается зенитная артиллерия, вся черная и желтая и молчаливая, мессершмитты с черными крестами и фоккеры прокатываются сквозь нас в лобовых атаках, желтый огонь сверкает из их носовых орудий, шквалы осколков обрушиваются на самолет, стрельба продолжается, и вся Почетная Эскадрилья в своем полном составе внезапно появляется из воздуха с мощным шквалом выстрелов и оранжевого пламени из правого крыла. Рукоятки огня на себя - и Канал, наконец-то прекрасный Канал, и сразу же посадка на родную землю. И жуешь, не ощущал вкуса, и лежишь, как мешок, без сна, и сразу же лейтенант Порада резко бросает в просвет: "Пошли", завтрак в два тридцать, пятиминутка в три тридцать, заводим моторы, взлет и опять мы на своих законных местах, и кислород исчезает в наших масках, приближается зенитная артиллерия, вся черная и желтая и молчаливая, мессершмитты с черными крестами и фокке-вульфы прокатываются сквозь нас в лобовых атаках, желтый огонь сверкает из их носовых орудий:

В полетах со Стайлзом славы нет, и бомбежка не является полетом. Это грязная тяжкая работа, которая должна быть сделана.

Много времени потребовалось, прежде чем я составил свое мнение о войне. Я американец. Мне повезло родиться у подножий гор Колорадо. Но однажды мне бы хотелось иметь право сказать, что я живу в этом мире, и да будет так.

"Если я переживу это, мне нужно заняться своим делом и узнать кое-что об экономике и людях, и вещах: В конце концов имеют значение только люди. Каждая земля дорога кому-то, и она всегда стоит того, чтобы этот кто-то дрался за нее. Поэтому не земля, а люди много значат. По моему, война именно об этом. За эти пределы я не могу уйти далеко".

После своего боевого путешествия на бомбардировщиках, Стайлз добровольно совершал боевые вылеты на Р-51. В 1944 году 21 ноября он был сбит во время сопровождения боевого вылета в Гановер. Он погиб в возрасте 23 лет.

Но Берт Стайлз не умер, поскольку у него был шанс создать несколько чернильных образцов на двухстах бумажных страницах, и создав это, он стал голосом внутри нас и нашим внутренним зрением для того, чтобы мы могли смотреть и удивляться, и откровенно говорить о его жизни, а потому и о нашей собственной.

В то время, тридцать лет назад, самая важная часть Берта Стайлза заключалась в желании засесть за лист бумаги недалеко от взлетной полосы Восьмой Эскадрильи Военно-Воздушных Сил, и сейчас, в эту минуту, эта же самая бумага перед нами - мы можем потрогать ее, познакомиться с ней и заглянуть внутрь. Эта важная часть и есть то, что делает любого человека тем, что он есть и значит.

Чтобы лично побеседовать с Антуаном де Сент-Экзюпери, нам пришлось бы, например, всматриваться в постоянно висящее над его головой облако дыма. Нам пришлось бы выслушивать и беспокоиться о его воображаемых болезнях. Нам пришлось бы стоять в аэропорту и задавать себе вопрос: не забудет ли он сегодня снизить скорость при посадке?

Но как только различные поводы не писать бывали исчерпаны, и как только Сент-Экзюпери отыскивал свой чернильный колодец в комнатном хаосе, и когда ручка прикасалась к бумаге, он выпускал из плена самые трогательные и чудесные мысли о полете и человеке из когда-либо написанных. Нашлось бы немного таких пилотов, которые, читая его мысль, не могли бы кивнуть и сказать "это правда", и которые не могли бы назвать его другом.

"Берегись этого ручейка (говорил Гилламет), он проходит по всему полю. Пометь его на своей карте". А, я должен был помнить ту змею в траве недалеко от Мортрил! Простираясь во всю длину среди зеленого рая запасной посадочной площадки, она лежала в ожидании меня на расстоянии тысячи миль от того места, где я сел. При случае она превратила бы меня в пылающие канделябры. А те храбрые тридцать овец, пасущихся на склоне холма, были готовы обвинить меня.

Ты думаешь, что луг пустой, и вдруг - бац! В твоих колесах тридцать баранов. Удивленная улыбка, и это все, что я мог прочитать в лице такой жестокой опасности.

Среди самых лучших писателей, описывающих полеты, мы ожидаем встретить очень высокопарных и выражающих свою мысль на бумаге весьма сложным слогом. Но это не так: на самом деле, чем выше мастерство писателя и чем ближе он к нам как друг, тем проще и яснее мысль, которую он сообщает. И странно, это сообщение мы не запоминаем, мы находим в нем то, что нам было известно всегда.

В Маленьком Принце Сент-Экзюпери раскрывает идею той особой дружбы, которая может возникнуть между пилотами самолета и другими пилотами, пишущими о полетах.