Zhiestokiie_i_liubimyie_-_Sara_Vul_39_f - Сара Вульф

Я падаю лицом на клавиатуру лэптопа и, стеная, качаю головой.

В комнату резко врывается Иветта и, точно так же стеная, плюхается на свою кровать.

– Моя жизнь кончена!

Я встаю и заваливаюсь рядом с нею на кровать.

– Наконец-то. Время умирать.

И довольно долго мы просто молча дышим в подушки, проводя опыт по самоудушению. Иветта сдается первой, поднимаясь за глотком воздуха.

– Я кое с кем переспала, – признается она.

– Знаю. – Я поднимаю голову. – Слышала.

Иветта заливается румянцем вплоть до сережек-черепов.

– Мне жаль. Я не про секс, черт, нет, я не жалею. Это было чертовски хорошо.

– Ничего, если я поинтересуюсь, кто твой герой-любовник?

– Если честно, нет. Скорее наоборот.

Теперь мои мысли целиком сосредоточены на Иветте. Хорошее отвлечение.

– Это Стивен. С социального.

– Вау! – Иветта аплодирует. – Десять баллов за высказывание самого глупого дерьма, которое я когда-либо слышала.

– Бретт, который постоянно ходит в странных футболках.

– Ну конечно, я ведь хочу превратить свое влагалище в гонорейный рассадник.

– Намекни хоть. В смысле, дай мне как минимум семьсот подсказок. В виде эссе, с цитатами и сносками.

Иветта морщится, словно испытывает реальную боль, и вот тогда я улавливаю легкий аромат чего-то знакомого. Чего-то мускусного, сладкого и цветочного. Розы.

– Диа…

– Я лесбиянка, – шепотом прерывает меня Иветта, будто боится, что кто-то услышит ее в безопасности нашей собственной комнаты. Мы смотрим друг на друга в изумленном молчании, а потом я улыбаюсь и игриво ударяю ее в плечо.

– Диана? Да ты счастливый кусок дерьма!

Глаза Иветты округляются, как будто она ожидала чего-то хуже – криков, гнева, может быть, – а затем наполняются благодарностью, и уже в типичной для себя манере она прячет лицо в подушку.

Я встаю.

– Ну же, пойдем отпразднуем это мороженым.

Ноль реакции. Я дергаю ее за ботинок, и она стонет.

– Вставай, – настаиваю я.

– Я не могу! – Голос Иветты приглушен подушкой. – Я лесбиянка!

– Если не встанешь в ближайшие пять секунд, то ты платишь, Лесбиянка.

Иветта приподнимается, она выглядит как испуганный ребенок.

– Я не рассказала родителям.

– Ты и не должна, – советую я. – Не сейчас. Мы свалим отсюда только через шесть месяцев. А когда они спросят, почему ты спустила их двадцать тысяч долларов в унитаз, ответь им: потому что ты лесбиянка. Поверь мне. Они больше разозлятся из-за денег, чем из-за твоей подружки.

Иветта ухмыляется, вытирая нос.

– Или. Или ты можешь сбросить бомбу сейчас. По телефону. Сбрось все бомбы. Взорви собственный дом.

Иветта смеется и слегка бьет меня по коленке. А затем мы разделяем мороженое. Мужество Иветты напоминает мне, что я не единственная, у кого есть проблемы. Не единственная, кто считает любовь и секс неким сплетением странности, сложности и страха.

Если Иветта смогла признаться мне, что она лесбиянка, если она смогла самостоятельно преодолеть эту сумятицу и жизнеповоротное откровение, тогда и я смогу преодолеть то, что произошло со мной.

Я не смогу быть такой же сильной, как она, но я могу попробовать.

Ради себя и всех, кто меня любит, я должна, блин, хотя бы попробовать.

В выходные я навещаю маму. Дорога длинная, но любовь стоит того. Мама встречает меня с улыбкой и распростертыми объятиями, и сегодня она приготовила ужин. Пасту. Дома чисто. Окна распахнуты, и воздух в каждой комнате больше не затхлый, свежий. Мамина кожа выглядит здоровой, а ее глаза сияют как никогда. Она без остановки тараторит о работе, о новых подругах, с которыми познакомилась на йоге, а я просто спокойно ем и все это впитываю – все ее счастье, все ее изменения.

– Ты-то как, дорогая? Прости, я слишком много болтаю…

– Все в порядке, мам. Не извиняйся. Я просто очень проголодалась.

– Ты хорошо там питаешься?

– Разумеется. У меня трехразовое обильное питание. Состоящее из пончиков и сожаления.

Она смеется, и я ухмыляюсь в пасту.

– Без тебя здесь стало ужасно тихо, – говорит мама. – Так что я стараюсь чаще выходить. Чем-то себя занимать, больше встречаться с людьми.

Я вздрагиваю.

– Прости. Прости, что уехала, прости, что не навестила в прошлые выходные, я была…

– Все хорошо. Не нужно оправдываться. Но ты дала мне обещание, Айсис. Ты обещала, что будешь приезжать каждые выходные. Знаю, ты занята и учеба очень важна, но я твоя мама. И я хочу видеться с тобою. Мне нужно видеться с тобою.

– Прости! – Я сжимаю вилку. – Мне так жаль…

Мама встает и подходит ко мне.

– Нет, дорогая. Это мне жаль, – успокаивающе шепчет она, гладя меня по голове. – Прости, что так сильно в тебе нуждаюсь. Ты должна быть свободной, я должна позволить тебе улететь из моего гнезда. Твои ровесники и их родители уже научились уходить и отпускать, но… но для меня это сложно. Что делает это сложным и для тебя.

Я с трудом сглатываю. Мама смотрит мне в глаза.

– Иногда меня посещают плохие мысли, темные мысли. Тогда я иду к доктору Торранду, и он помогает мне с ними справиться. Но ночью они вновь настигают меня, отгоняя сон. И я начинаю на всех злиться: на твоего отца, на Лео, даже на тебя… и это ужасно. Я ужасная.

Я обнимаю ее, крепко, бесконечно.

– Мы не ужасные, – шепчу я. – Мы просто люди.

* * *

Я смотрю, как Чарли выполняет домашнее задание; его волосы сальные, а лицо, как всегда, хмурое. Чарли не самый умный агент, и он не думает, прежде чем что-то сказать, но он добивается цели с поразительной быстротой и мощью. Мой стиль – писать, лишь слегка касаясь бумаги шариковой ручкой, его – сильно надавливать пропитанной чернилами кистью. Мы оба хорошо выполняем свою работу, просто разными способами. Вот почему Грегори поручил нас друг другу – наверное, два радикально разных метода удвоят шансы на успех. Теоретически.

На самом же деле мы ладим так же хорошо, как и две мокрые кошки в кастрюле.

– Чего уставился? – ворчит Чарли, не отрывая глаз от своей тетради.

– Хотел тебя поблагодарить, – наконец произношу я.

– Чертовски в этом сомневаюсь.

– За то, что прогнал Айсис с барбекю. Сам бы я не смог.

– Да уж. – Чарли закатывает глаза. – Так у вас с ней что-то было?

– Можно сказать и так.

– Ну, держи ее подальше от задания. Не хватало еще, чтобы твои трахнутые подружки загадили мне все дело. Работенка вроде этой означает чертово продвижение по службе.

Я устремляю взор на его стол. У него не много личных вещей, но он привез фотографию своей бабушки – пожилой японки с морщинами, на снимке она широко улыбается в объятиях Чарли перед крошечным магазинчиком лапши в месте, похожем на туманный Сан-Франциско. Заработанные деньги он отправляет ей – я немного покопался в его досье и банковском счете. Расовая ненависть оставила Чарли сиротой в три года, и его вырастила бабушка. Теперь же ей почти восемьдесят, и она не в состоянии работать в магазине, так что лишь Чарли помогает ему оставаться на плаву. Раньше он состоял в банде Чайнатауна, пока Грегори его не разыскал.

Чарли слабее меня, хоть по нему этого и не скажешь.

Люди, которых он любит, все еще живы. А это само по себе слабость. Вот почему я всегда буду лучшим агентом, чем он. Или думал, что буду. Пока Айсис вновь не появилась на горизонте.

– Она не трахнутая подружка, – проясняю я, подавляя слабый огонь гнева, который вспыхивает в моих легких. Он сказал это не всерьез; его оскорбление – защитный механизм, чтобы не сближаться с людьми и, следовательно, чтобы не заботиться о них. Это сродни безумным шуточкам Айсис.

– Кем бы она тебе ни была, тем вечером она точно безумно ревновала тебя к Бриттани. То и дело бросала на нее свирепые взгляды. Не дай ей помешать вытягивать из Бриттани инфу, ты понял меня?

Ревновала? Айсис? Этого не может быть. Я причинил ей столько невыносимой боли. Как она может чувствовать ко мне что-то, кроме презрения? Она слишком умна, чтобы гоняться за ничего не стоящей целью. Она никогда бы не стала за мной бегать. Не после того, что я с ней сделал.

Я хватаю пиджак и выхожу из комнаты.

В кампусе тихо, ночные звезды сверкают, словно рассыпанные бриллианты. Мои ноги ведут меня вокруг библиотеки, через стоянку, к кичливому гранитному фонтану в форме кентавра, пускающего стрелу в небо. Я читаю табличку, фонтан посвящен какому-то умершему. Сажусь на край… и замечаю, что я здесь не один.

Я мог бы уйти. Мог бы оставить ее этой звездной ночью и уйти. Мог бы не формировать это воспоминание, не вовлекаться. Но я не хочу. Мне не хватает споров, подколок, остроумия. Я скучаю по ней, хоть мой идеальный, строгий и расчетливый план и диктует мне никогда больше с ней не заговаривать, чтобы оградить ее от новой боли. Но я человек. Я эгоистичен.

И я позволяю себе быть человеком… и эгоистом, как она меня и учила.

– Бу! – Пугаю ее, и она подпрыгивает, вынимая свою лениво кружащую руку из воды.