Мужчины двенадцати лет - Альваро Юнке

— Будешь спать там. Это кровать одного моего товарища. Пока он не вернется! Взяли его. Вчера попался. Годков девять дадут. Так что покуда живи. Тут тебе, ясно, не перина пуховая. Но все ж лучше, чем на ступеньках-то, все ж помягче будет…

Несколько дней прожил Клаудио на новом месте. Он готовил на двоих обед и был вполне доволен. Его новый знакомец оказался веселым товарищем и добрым человеком — первым человеком, который смотрел на Клаудио тоже как на человека, — на Клаудио, на «Перекати-поле»!.. Как-то вечером, когда они уже сели за стол, в комнату вдруг ворвалась полиция. И без всякой подготовки:

— Руки вверх! Вы арестованы!

Дула полицейских револьверов неумолимо направились в лицо Клаудио и его товарища. Делать было нечего: оставалось положить нож и вилку и поднять руки вверх. Им надели наручники. Клаудио попытался вырваться. Полицейский ударил его кулаком по лицу так сильно, что мальчик чуть не упал. Тогда Клаудио, в свою очередь, лягнул его ногой, и уже все три полицейских навалились на него. Клаудио со связанными руками отчаянно сопротивлялся. Но его все-таки одолели.

— Выходи, нечего!..

И один из полицейских грубо вытолкнул его за дверь, окровавленного и истерзанного. Его всунули в полицейский автомобиль. Вскоре туда же тяжело, как мешок, бухнулся его сосед по комнате. Клаудио не понимал, почему их арестовали. Его товарищ объяснил ему: он был вор.

Тюремная камера, допросы, оскорбления, пинки и насмешки — так прошел месяц. Полицейские безжалостно таскали его по коридорам и швыряли в угол, как грязный тюк тряпья.

«Вот так они научают человека ненавидеть весь мир!» — думал Клаудио.

Какая ненависть бурлила в его груди! Как грызло его сердце чувство собственного бессилия! Как разъедало его мозг это постоянное унижение!

Как-то вечером его повели к судье по делам несовершеннолетних. Это был высокий человек, еще довольно молодой, но уже с проседью на висках и с какими-то очень чистыми голубыми глазами. Под взглядом этих глаз Клаудио вдруг почувствовал себя как-то спокойнее.

Судья сказал:

— Садитесь!

Он говорил ему «вы»? Как, он говорил ему «вы»?! Ведь уже столько времени никто не называл Клаудио на «вы»! Все называли его на «ты», фамильярно и пренебрежительно, словно речь шла о собаке или кошке, а не о человеке, настоящем человеке, которому, правда, только четырнадцать лет, но который знает, что такое честь и собственное достоинство не хуже взрослого мужчины. А вот судья говорит ему «вы»!

Судья не обращается с ним фамильярно, нет! Он его не толкает и не дает ему пинка, как полицейские и тюремные надзиратели. Как, судья совсем не хочет его унижать? Клаудио взглянул в глаза судьи, такие чистые, и, сам не зная отчего, заплакал. Заплакал судорожно, всхлипывая, как совсем-совсем маленький мальчик. И жалобно забормотал:

— Я не вор, я не вор! Я никогда ничего не украл!

Горькая-горькая тоска разрывала ему грудь.

Судья заговорил:

— Хорошо. Не плачьте. Расскажите мне всю свою жизнь. Почему вы жили в одной комнате с этим человеком? Это известный вор… Вы не знали? Расскажите мне всё…

Голос его звучал так тепло и ровно, что Клаудио почувствовал себя утешенным, словно измученный и голодный путник, который после долгих дней странствий заходит в тихий загородный домик, где его поят теплым и сладким парным молоком.

Ненависть и отчаяние, бурлившие в нем, утихли и перестали грызть его мозг своими острыми крысиными зубами. Он начал говорить. Он рассказывал о своей жизни беспризорного мальчишки, который, как сухая травка перекати-поле, катится то туда, то сюда, по воле судеб, поминутно натыкаясь на людскую черствость и ударяясь о нее, как о камень на дороге. А он так нуждался в теплоте и ласке!.. Вот уже два года, со дня смерти матери, он не видел ни теплоты, ни ласки, а ведь они так нужны человеку!

Судья терпеливо слушал его.

— Хорошо, мой друг, — сказал он наконец. — Я вижу, что вы скорее жертва обстоятельств, чем преступник. Но то, что вы рассказали мне, истинная правда?

Клаудио взглянул ему прямо в глаза, оскорбленный вопросом. И судья прочел правду в блестящих черных глазах мальчика — она горела в них, такая яркая и непреложная, что не поверить ей было уже просто немыслимо.

— Да, да! Я вижу, что вы сказали мне правду. Хорошо, мой друг, я помогу вам. До завтра! — И судья положил мальчику руку на плечо в знак того, что аудиенция окончена.

Клаудио вышел от судьи веселый, такой веселый, словно все солнечные лучи этого весеннего дня пролились в его сердце и наполнили его ясным светом. Даже тюремщик-негр, провожавший его обратно в камеру, показался ему менее угрюмым.

«Почему все люди не похожи на этого судью? Почему они преследуют беспризорных детей и стараются сделать их еще хуже, чем они есть? Если бы все были такими добрыми, как этот судья, то беспризорники вели бы себя всегда хорошо!» — думал он.

— Куда ты идешь, осел? Вон туда, ну, живо!

Это сказал тюремщик, и голос его прервал размышления Клаудио. Но Клаудио не обиделся. На сердце у него было так хорошо!

Что же это происходит с ним? Клаудио казалось, что все это какой-то прекрасный сон. Разве это могло быть наяву? Неужели счастье наконец улыбнулось и ему, Клаудио, беспризорнику, по прозвищу «Перекати-поле»?..

Судья устроил его помощником садовника на своей собственной даче. Это означало: есть два раза в день, спать на постели да еще получать каждый месяц двадцать песо жалованья (целое состояние!). Весело, решительно взялся Клаудио за работу. Так прошла неделя. Как плод наливается соком, так наполнялось его сердце благородными стремлениями, так созревало в нем добро. Здесь никто не командовал над ним. Садовник был мирный старичок, сгорбившийся под тяжестью шестидесяти лег службы у чужих людей; за свою долгую жизнь он был лакеем, привратником, слугой, но всегда в очень богатых домах. Это было его гордостью, и он любил называть имена богатых господ, у которых ему приходилось служить. Он показывал рекомендательные письма, выданные ему хозяевами. Клаудио испытывал чувство жалости к старому садовнику. Особенно когда тот разговаривал с самим судьей или с его супругой, заискивающе улыбаясь, теребя руками поля своей старой шляпы, сгибая свою старую спину в низком поклоне… А садовник тоже, в свою очередь, жалел Клаудио. Бедняга слишком долго работал на богачей, чтобы не понимать, как трудно придется в жизни этому гордому и своенравному мальчику, который, разговаривая с сеньорой, не желает ни снимать шапку, ни кланяться, ни кротко улыбаться…

Клаудио терпеть не мог свою хозяйку. Первые дни он смотрел на нее, такую красивую и нарядную, с тайным обожанием, но она была так строга, так неприступна, все пятнадцать слуг так дрожали перед ней… Он решил отомстить ей за это холодное презрение и делал вид, что не обращает на нее никакого внимания. Он даже не глядел на нее. Но иногда, когда он, склонившись в три погибели и обливаясь потом, втыкал лопату в сухую землю, а она проходила мимо, такая раздушенная… О, как его бесило ее присутствие! Какой-то глухой, непонятный гнев поднимался в нем; так, кажется, и избил бы ее…

Это случилось через две недели после того, как Клаудио начал работать на даче у судьи. Обычно каждое воскресенье к садовнику приходил внук, мальчик десяти лет, который жил где-то в городе, наверно в какой-нибудь трущобе, и которому дача казалась настоящим раем. С каким веселым гиканьем носился бедный малыш по саду! В это воскресенье после обеда Клаудио поливал цветы. Малыш бегал вскачь по дорожке и ловил бабочек. Поймав после долгой охоты одну, он радостно завизжал:

— Бабочка! Бабочка!

Позади него раздался голос:

— Дай мне!

Это был старший сын судьи, тоже десятилетний мальчик.

Внучек садовника не согласился:

— Почему — тебе?

— Потому что это моя бабочка!

— Я ее поймал!

— Ты ее поймал в папином саду. В папином саду все папино. Все бабочки папины. Дай мне!

Эта теория частной собственности не убедила маленького бедняка: он просто не понял ее. Он не понимал, что такое собственность, ведь он был беден! Он привык свободно гулять по улицам и иногда таскать яблоки во фруктовых лавках. Он рассудил примерно так: я сейчас нахожусь в саду его папы, а ведь я не принадлежу его папе. Почему же бабочка ему принадлежит?

— Дай мне! Дай мне!

Десятилетний хозяин властно наступал на малыша. Внук садовника отступил на пару шагов:

— Нет! Нет!..

Хозяйский сын бросился на своего противника, намереваясь отнять у него добычу, но тот пустился наутек. Преследователь кинулся следом за ним, но, пробежав таким образом метров десять, вдруг споткнулся обо что-то и упал на усыпанную гравием дорожку. Он стал кричать и плакать. Клаудио подбежал и поднял его. Сбежались няньки, служанки, потом подоспела гувернантка, потом и сама хозяйка. Они окружили мальчика, принялись вытирать его перепачканные песком колени и руки.