Опасна для себя и окружающих - Алисса Шайнмел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако, к моему удивлению, Легконожка говорит:
— Да, я понимаю, насколько это отвлекает. — Она скрещивает ноги, а затем снова ставит их прямо. Ручаюсь, у них в мединституте преподают язык тела. Ручаюсь, ей в точности объяснили, какие позы помогут пациентам раскрыться: «Спина не слишком прямая (иначе ты выглядишь неприступной), но не сутулься (иначе создается впечатление, что тебе скучно). Не скрещивай руки на груди (это недружелюбно), но обойдись без лишнего энтузиазма (не то пациенты сядут тебе на шею)».
— Я договорюсь, чтобы тебя сводили в душ, — говорит Легконожка, пряча ноги под стул.
Люси отсутствует. Она сейчас на арт-терапии. (По понедельникам, средам и пятницам, говорит она. Представления не имею, как ей удается уследить за днями недели.) Будь Люси здесь, уверена, она сейчас смотрела бы на ноги Легконожки. Сегодня на ней новая пара балеток. Теперь они не розовые, а черные. Доктор вытягивает ноги вперед и поджимает пальцы.
Ее движениям далеко до грации Люси.
— Вы даете мне право на душ? — Я пытаюсь убрать вопросительный оттенок, но не в силах помешать голосу подскочить на октаву выше к концу фразы.
Доктор Легконожка улыбается, словно говоря: «Пока я обещаю тебе один поход в душ. Веди себя хорошо, и получишь еще один».
— Ты многого добилась, Ханна. Я рада, что ты сегодня была со мной откровенна. — О том, что я грязная? — Продолжай в том же духе, и мы обсудим новые привилегии.
Некоторые девочки всегда едят в столовой: и завтрак, и обед, и ужин. (Это я узнала от Рядом-со-мной во время обеда.) Как и Люси, они ходят на арт-терапию, где мастерят корзины и подставки для горшков, хотя в палату плоды своего труда забирать нельзя. Некоторые — например, Королева — обладают территориальным правом: им разрешено гулять под присмотром по территории клиники.
И сейчас доктор Легконожка размахивает этими привилегиями у меня перед носом.
Мой план работает: она заметила, какой хорошей подругой я стала для Люси. Она слышала, как я мила и обходительна с соседками по столовой.
Еще совсем немного, и она отправит меня домой.
Я дожидаюсь, пока доктор Легконожка встанет и повернется ко мне спиной, чтобы сложить стул, и только тогда закатываю глаза.
Разве ее в мединституте не учили не показывать пациентам спину?
семнадцать
Вода чуть теплая и течет тоненькой струйкой, но мне плевать. Я закрываю глаза и представляю, что вода горячая-прегорячая, а напор можно перевести в массажный режим, чтобы струи били между лопаток.
Я открываю глаза. В кабинке нет ни двери, ни занавески, и таких секций здесь восемь штук. (Четыре с одной стороны, четыре с другой. Люси, похоже, сгущала краски, уверяя, что кабинок нет совсем.) Санитарка сидит на привинченной к полу скамейке посреди душевой. На ней халат, но она сняла туфли, когда привела меня сюда, и вода стекает к ее босым ногам. Кафель на полу и стенах светло-коричневый, словно дизайнер помещения намеренно выбрал изначально грязный оттенок. Перегородки между кабинками желтые и прибиты к стене. Здесь так тесно, что при каждом движении я задеваю локтями о стенки.
Я протягиваю руку, и санитарка выдает мне шампунь, затем мыло. (Кондиционер для волос не предусмотрен.) Я мою голову дважды, чтобы наверняка смыть всю грязь.
Кто вообще нанимается следить за девочками-подростками в душе? Может, эта тетка извращенка? Или другой работы не нашлось? Если честно, мне плевать. Главное, я снова чистая.
Хотя не могу не думать о том, почему люди соглашаются здесь работать. Чем руководствовался Стивен, когда взялся защищать психиатра от девочек, на которых навесили ярлык «опасна для себя и окружающих»? Может, его привлекала другая должность — скажем, тюремщика или санитара в психбольнице для взрослых. Может, он согласился на эту вакансию, когда его завернули в других местах. А может, те другие места были дальше от дома, где бы он ни находился, и Стивен выбрал эту работу, потому что сюда удобнее добираться. А может, его девушка трудится на кухне и он предпочел быть поближе к ней.
В конце концов я решаю, что он нанялся сюда от безысходности, потому что больше его нигде не брали. Сложно представить, чтобы здесь работали по велению сердца.
Вот бы еще и ноги побрить, но вряд ли санитарка даст мне бритву. Даже о второй дозе шампуня пришлось буквально умолять.
Люси, наверное, здесь очень тяжело: стоишь голышом, а санитарка пялится прямо на тебя. Впрочем, вместе с Люси моются и другие девочки, так что санитарка вряд ли разглядывает мою соседку столь же пристально, как сейчас меня.
— А где остальные? — Я говорю громко, чтобы перекрыть шум бегущей воды.
— Что?
— Почему я одна на всю душевую? — Я указываю на соседние кабинки: — Пустая трата ресурсов.
— Ты еще не заслужила права мыться со всеми.
Я отворачиваюсь и закрываю глаза, позволяя воде струиться по лицу. Тоже мне радость: мыться с толпой чужих девчонок, которые создают духоту и без конца визжат, что вода слишком горячая или слишком холодная.
Я открываю глаза. Металлическая головка душа покрыта ржавчиной. Вода по-прежнему чуть теплая. У меня мурашки по всему телу.
Будь здесь другие девчонки, я могла бы намылиться целиком, не думая о том, что на меня пялятся.
Это означало бы, что мой план работает и Легконожка видит, что я иду на поправку.
Что я уже не так «опасна для себя и окружающих».
В правое ухо затекает вода. Я сильно трясу головой, чтобы от нее избавиться.
Потом поднимаю руки — теперь уже осторожно, чтобы не стукнуться о стены кабинки, — и позволяю чуть теплой воде окатить мне бока. Дома я принимаю такой горячий душ, что из ванной выхожу вся красная. Дома у меня мягкие полотенца и пушистый халат, и кафель под ногами ярко-белый — его дважды в неделю драит наша домработница.
Дома не пахнет так, будто уборщица накануне вечером вылила на пол ведро хлорки да так и оставила, вместо того чтобы помыть как следует.
Дома у меня три разных шампуня и к ним три разных кондиционера для волос на выбор: мятный, кокосовый и лимонный. Иногда я смешиваю запахи, чтобы найти лучшую комбинацию.
Дома после душа я вся намазываюсь увлажняющим кремом, пока не становлюсь скользкой, как дельфин.
Дома я моюсь в настоящей душевой кабине, а не в узком закутке, где даже не развернуться.
Дома мыться одной не так странно и одиноко.
Здесь же, когда я выключаю воду,
