Укрощение искусств - Юрий Елагин

Я, конечно, никогда не сомневался в том, что у Льва Петровича есть друзья покрупнее и поважнее, в том числе и совсем крупные и весьма важные.

На следующий день Русланов позвонил мне по телефону и сообщил, что он уже начал действовать вместе с некоторыми из наших актеров – он назвал фамилии двух наиболее прославленных вахтанговцев.

– Пока мы добились отсрочки высылки вашей матушки на одну неделю. Вам нужно завтра поехать лично в главное управление милиции Советского Союза и получить разрешение. Оно будет готово к двум часам дня.

Русланов сказал мне адрес главного управления милиции СССР, и я понял, что он действительно «начал с головы».

Это управление помещалось на Лубянке, 2 – в главном здании ОГПУ. Есть ли хоть один человек в Москве, который не знал бы этого адреса?

В назначенный час я получил пропуск в комендатуре и, после обычной тщательной проверки документов, шел подлинным, изумительно начищенным коридорам страшного дома. Всегда, когда мне приходилось переступать его порог, мною овладевало смешанное чувство отвращения и любопытства. Я постучал в дверь, на которой был номер, указанный в моем пропуске, и вошел. За столом сидела женщина средних лет в милицейской форме.

– Бумага готова для вас, товарищ Елагин, – сказала она резким и властным голосом, слегка улыбаясь и передавая бумагу. Весь визит длился менее одной минуты.

Когда я вернулся домой, мать встретила меня в отчаянии: опять приходил участковый, кричал на нее и грозил: «Если ты до ночи не уберешься со всем твоим барахлом, так мы тебя загоним туда, куда и Макар телят не гонял».

– Если он опять придет, покажи ему вот это, – я протянул матери маленькую бумажку. На ней, ниже штемпеля главного управления милиции, стояло кратко: «Отсрочить высылку из Москвы гражданки Елагиной В.М. на семь дней со дня выдачи настоящего удостоверения».

Это было еще не все, но это было уже много. Ночью я в первый раз за эти трое суток заснул более или менее спокойно.

Было еще темно, когда я и мать проснулись от громкого стука в дверь.

– Это опять участковый за мной, – прошептала мать.

– Подожди, дай я с ним поговорю, – сказал я, надевая халат и доставая драгоценную бумажку. Стук в дверь продолжался:

– Эй, открывайте. Милиция!

Имя матери Юрия Елагина – Лидия Николаевна. Инициалы были изменены автором из соображений безопасности. – Ред.

Я подошел к двери и открыл ее. За дверью стояли два дюжих милиционера.

– В чем дело, товарищи? – спросил я. – Почему вы будите людей?

– Елагина уехала? – рявкнул один милиционер, который был ко мне ближе. Рыжая квадратная физиономия его изображала крайнюю степень свирепости.

– Елагина? – удивился я. – Нет, конечно. А зачем ей так торопиться?

– Что вы притворяетесь, гражданин! Мы пришли не шутки шутить. А ну, Сидоров, ступай сюда. – Рыжий сделал шаг в комнату, отстраняя меня. Я загородил дорогу милиционерам и резко изменил тон.

– Будьте любезны не беспокоить людей по ночам. И разговаривайте со мной повежливее. Я очень не люблю, когда со мной вот так разговаривают, как вы сейчас. Читайте удостоверение.

Я сунул ему бумажку под нос. Тон мой, вероятно, удивил блюстителей советского порядка, так как они сразу остановились. Рыжий взял бумагу и стал ее внимательно читать. Я, с чувством огромного удовлетворения, наблюдал, как на его тупом лице появилось выражение недоумения и растерянности. Он долго читал и рассматривал печати и штемпель. Пот выступил у него на лбу от непривычного напряжения мысли. Как типичный советский служака, он был груб, хамоват с подчиненными и труслив при малейшем соприкосновении с высшим начальством или хотя бы только с тенью этого начальства. Так и сейчас: он даже не пытался сохранить чувство собственного достоинства, что, вероятно, сделал бы другой на его месте. При виде бумажки, подписанной начальником главного управления милиции СССР – лицом совершенно недосягаемым, каким-то олимпийским сверхначальством для рядового милиционера, – рыжий сразу перешел с фортиссимо на пианиссимо:

– Извиняюсь, товарищ. Оно, конечно… Сами понимаете: наше дело – служба. Пошли, Сидоров. До свидания. Будьте здоровы.

Милиционеры ушли, осторожно ступая по коридору своими сапожищами. Мы с матерью облегченно вздохнули. Дело явно шло в гору.

Утром меня вызвал к себе заслуженный артист республики – один из руководителей художественной части Вахтанговского театра.

– Ну что, Юрий Борисович, – сказал он, лукаво улыбаясь и потирая руки. – Садитесь и пишите.

– Что писать? – удивился я.

– Пишите заявление в главное управление милиции. Я покорно взял в руки перо, еще ничего не понимая.

– Пишите: «Ввиду моей ответственной творческой работы в качестве члена музыкальной коллегии художественного совещания и помощника концертмейстера театра имени Вахтангова, мне особенно нужна покойная домашняя обстановка, которая является совершенно необходимым условием моей продуктивной работы в области советского искусства. По вышеизложенным причинам прошу главное управление милиции Советского Союза разрешить проживать вместе со мной моей матери Елагиной В.М., так как только она способна обеспечить мне необходимые для моей творческой работы домашние условия». Точка. Все. Подпишитесь.

Я подписался под этой галиматьей.

– Неужели этот вздор может помочь? – спросил я.

– То, что мы с вами тут написали, в конце концов, совершенно неважно. Дело уже сделано. Вы же знаете, что у Льва Петровича есть друзья в главном управлении милиции СССР, и нам сейчас нужно только формальное обоснование дела, имеющее хотя бы видимость логики, пусть хоть самой готтентотской. А завтра я и Лев Петрович поедем на Лубянку и лично отдадим это веселое сочинение по назначению. Я уверен в успехе. Можете теперь спать спокойно.

Через два дня мать вызвали к телефону.

– Товарищ Елагина? Здравствуйте. Говорит начальник вашего отделения милиции товарищ Пушкин, – раздался любезный голос. Это был тот самый начальник, который посылал два дня тому назад участкового надзирателя выгонять мою мать на улицу. – Я был бы очень рад вас повидать, товарищ Елагина.

Когда вы сможете ко мне зайти? – Товарищ Пушкин не говорил, а прямо пел в телефон.

– Я могу прийти сейчас, – сказала мать недоумевая.

– Прекрасно. Жду вас. Когда мать пришла в милицию, ее грубо окликнул дежурный у входа:

– Вам что надо?

– Я к начальнику.

– Начальник занят.

– Но он звонил мне и просил прийти.

– Как фамилия?

– Елагина.

– Пожалуйста, товарищ Елагина. Начальник вас ждет. Товарищ Пушкин был очень мил.

– Я прошу вас, товарищ Елагина, забыть это маленькое недоразумение. Конечно, вы имеете все данные, чтобы жить в Москве. Дайте, пожалуйста, ваш паспорт…