Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

– Муж опять ушел в поле. Нужен он вам, брат?

– Нет, Грити, нет, – сказал мистер Теливер нежным тоном. – Не крушись, моя милая – вот и все. Я как-нибудь обойдусь без денег; только вы должны быть пошустрее вперед.

Слезы снова выступили у мистрис Мосс от этой неожиданной доброты, и она ничего не могла сказать.

– Ну, ну, девчонка моя приедет к вам; я сам привезу ее и Тома, прежде нежели он поступит в школу. Не печальтесь… Я всегда буду для вас добрым братом.

– Благодарю вас, брат, за ласковое слово, – сказала мистрис Мосс, осушая слезы; потом, обращаясь к Лизе, она прибавила:

– Поди принеси окрашенное яичко для Магги.

Лиза убежала и вскоре вернулась с небольшим бумажным свертком.

– Оно сварено в крутую, брат, и окрашено в лоскутках – такое хорошенькое! Я нарочно приготовила его для Магги. Возьмите его, пожалуйста, в карман.

– Да, да, – сказал мистер Теливер, кладя его осторожно в боковой карман. – Прощайте.

И таким образом почтенный мельник вернулся назад по бассетским проселкам, затрудняясь еще более, чем прежде, в средствах, но все-таки с сознанием, что он вывернулся из опасности. Ему пришло в голову, что если б он был жесток своей сестре, то Магги пришлось бы впоследствии терпеть от Тома, когда не будет более ее отца, который бы заступился за нее. Люди простые, подобные нашему другу мистеру Теливеру, часто облекают самые невинные чувства в ошибочные идеи, и так он объяснял себе, почему его любовь к своей девчонке увеличила его привязанность к сестре.

ГЛАВА IX

Гарум-Ферз

Между тем, как возможные в будущности несчастья Магги занимали ее отца, она сама испытывала только горе настоящего времени. Детство не имеет предчувствий, но за то оно и не имеет в утешение воспоминаний о прошедшем горе.

Действительно, день начался невесело для Магги. Удовольствие свидание с Люси и приятная перспектива посещение Гарум-Ферза, где она услышит органчик дяди Пулет, были отравлены еще с одиннадцати часов утра приходом парикмахера из Сент-Огса, который отзывался в самых строгих выражениях о состоянии ее волос, перебирая ее обчакрыжанные локоны один за другим, с словами: «полюбуйтесь сюда! тет-тет-тет!» и придавая им особенное выражение жалости, соединенной с пренебрежением. Для Магги это был самый строгой приговор общественного мнение. Мистер Рапит, парикмахер, с своими напомаженными кудрями, подымавшимися вверх волною, в виде огненного языка на надгробной урне, был для нее в эту минуту самым страшным человек между ее современниками, и она готова была закаяться не заходить даже во всю жизнь в его улицу в Сент-Огс.

Кроме того, приготовление к выезду всегда было важным делом в семействе Додсонов. Марфа получила приказание вычистить комнату мистрис Теливер часом ранее обыкновенного, чтоб можно было вынуть лучшее платье загодя, не откладывая до последней минуты, как бывает в семействах, не с такими строгими правилами, которые никогда не подвертывали завязок чепчика, ничего не укладывали в чайной бумаге, и в которых чувства особенного уважение к праздничным платьям не проникало ума. Уже в двенадцать часов мистрис Теливер облеклась в свой выездной туалет, прикрыв себя снаружи суровым полотняным фартуком, как будто она была атласная мебель, которая могла пострадать от мух; Магги хмурилась и повертывала плечами, стараясь, как бы вылезти из колючей обшивки, между тем, как мать увещавала ее, говоря «перестань, Магги, моя милая, не гляди таким уродом!» Щеки Тома особенно рдели под стать его лучшей синей паре, которую он носил с приличным спокойствием; отстояв, после продолжительного спора, самый интересный для себя пункт в туалете, он переложил в карманы своего нового платья всякую дрянь, которую он обыкновенно носил с собою каждый день.

Что касается Люси, то она была так же красива и так же опрятна, как и вчера: с ее платьем никогда ничего не случалось; никогда оно не беспокоило ее, так что она смотрела с жалостью и удивлением, как Магги дулась и извивалась под своею обшивкою. Магги, Конечно, оборвала бы ее, если б ее не удерживало воспоминание о вчерашнем унижении, которое она терпела из-за своих волос. Теперь она только вертелась, дулась и капризничала над карточными домиками, которые позволено им было строить в ожидании обеда: это было самое приличное занятие для мальчиков и девочек в праздничном платье. Том строил удивительные пирамиды; но Магги никак не удавалось накрыть свои домики кровлею; так всегда было во всем, что наделала Магги; и Том вывел отсюда заключение, что девочки были ни на что неспособны. Но Люси была удивительно-ловка: она обращалась так легко с картами, перебирала их так нежно, что Том восхищался ее домиками так же точно, как и своими собственными, тем более, что она его просила выучить ее. Магги также восхищалась бы домиками Люси и бросила бы свои неудачные попытки, чтоб любоваться на ее искусство без малейшей зависти, если б она так не досадовала на свою обшивку, если б Том не смеялся над нею так презрительно, когда валились ее домики, и не называл ее «глупою».

– Не смейся надо мною, Том! – сказала она сердито: – я не дура. Я знаю многое, чего ты не знаешь.

– Скажите пожалуйста, мисс горячка! Никогда я не буду таков, как ты, злющая гримасница. Люси не делает этого. Люблю Люси лучше тебя; хотел бы я, чтоб Люси была моя сестра.

– Грешно и жестоко желать этого, – сказала Магги, вскакивая поспешно с своего места на полу и опрокидывая удивительную погоду, выведенную Томом. Права, она и не думала этого сделать, но улика была против нее, и Том побледнел от злости, хотя не – сказал ничего. Он бы ее ударил, если б он не знал, что бить девочку было подло; а Том Теливер решился никогда не делать ничего подлого.

Магги стояла в недоумении и ужасе, между тем, как Том встал с рода бледный и ушел прочь от развалин своей погоды; Люси глядела молча, как котенок, переставший на минуту лакать.

– О, Том! – сказала Магги, наконец, идя навстречу ему: – я не думала опрокинуть ее, право, право, я не думала.

Том не обратил на нее внимание, но, вместо того, взял две или три горошины из своего кармана и выстрелил ими ногтем большего пальца в окошко сначала без цели, подом с желанием попасть в престарелую муху, бессмысленно гревшуюся на солнышке, совершенно наперекор всем законам природы, которая выдвинула Тома, с его горохом, на погибель этого слабого создание.

Таким-образом утро томительно тянулось для Магги, и постоянная холодность Тома во время прогулки их мешала ей наслаждаться свежим воздухом и солнечным сиянием. Он позвал Люси посмотреть на недостроенное птичье гнездо, без малейшего желание показать его Магги; он сделал ивовый хлыстик для себя и для Люси, не предлагая такого же Магги. Люси – сказала: «может быть Магги хочется хлыстика», но Том как будто не слыхал.

Вид павлина, распустившего свой хвост на заборе гумна, когда они достигли Гарум-Ферза, на время облегчил, однако ж, ее ум от всех печалей. Это было только началом великолепных диковинок, которыми они пришли любоваться в Гарум-Ферз. Вся живность на этой ферме была чудесная; здесь были хохлатые цесарки с пятнышками, фрисландские куры с перьями, завернутыми в противную сторону, гвинейские куры, ронявшие свои красивые перышки, зобатые голуби и ручная сорока, даже козел и удивительная собака на цепи, полубульдог, полуборзая, огромная, как лев; потом здесь были везде белые палисады, белые калитки, блестящие флюгера всех рисунков, дорожки, красиво выложенные камешками – все было необыкновенно в Гарум-Ферзе, и Том думал, что даже необыкновенная величина жаб была только следствием этой общей необыкновенности, отличавшей владение дяди Пулета, джентльмена фермера. Жабы, платившие ренту, естественно были поджары. Что касается дома, то он был не менее замечателен; он состоял из корпуса и двух флигелей с башнями и был покрыт ослепительною белою штукатуркою.

Дядя Пулет видел из окошка, приближение ожидаемых гостей и поспешил снять запоры и цепи с парадной двери, которая постоянно оставалась в этом осадном положении, из опасение бродяг, чтоб они не польстились на стеклянный ящик с чучелами птиц, стоявший в передней. Тетка Пулет также появилась у дверей и, как только послышался голос сестры, – сказала:

– Постойте, дети, ради Бога, Бесси, не допускайте их к порогу! Эй, Сали! принеси старый половик и пыльное полотенце вытереть им башмаки.

Половики у парадного входа мистрис Пулет вовсе не для того были назначены, чтоб обтирать ноги; самая скобка имела своего представителя, исполнявшего ее грязную работу. Том особенно восставал против этого вытирание ног, которое он считал всегда недостойным мужчины. Он чувствовал, что это было началом неприятностей, с которыми было сопряжено посещение тетки Пулет, где он раз принужден был сидеть с сапогами, обернутыми в полотенца – факт достаточно опровергающий, чересчур поспешное заключение, будто пребывание в Гарум-Ферзе доставляло большое удовольствие молодому джентльмену, любившему животных, то есть любившему бросать в них каменьями.