Чужая жена – потемки - Галина Романова

Глава 6

Не открывая глаз, Дина заворочалась на мягкой постели, железные пружины под ней тоненько взвизгнули, и сама она едва не завизжала, вспомнив все.

Она… где она? Правильно: она в заточении, заключении, ссылке! Под надзором страшного человека, способного унизить, оскорбить, а главное, способного убить ее! Сладкий сон, вырывая ее на семь-девять часов из реальной жизни, как правило, обрывался страшным пробуждением, отрезвляющим осознанием того, что с ней произошло. А произошло: ужас просто какой-то – что.

Начальник послал ее с поручением к своему не очень хорошему знакомому. Она туда отправилась и обнаружила там парочку трупов. Развернулась, как каждая нормальная девушка на ее месте, и побежала прочь. И тут же, как всякая ненормальная, кинулась прямиком к начальнику. А его за то время, что она поднималась по лестнице в его квартиру, тоже кто-то убить успел. Она вернулась домой, сказалась по телефону коллеге по работе больной, собрала вещи, чтобы сбежать, и…

И побег не получился, потому что в тот самый момент, когда она собиралась переступить порог ведомственной квартиры, начался самый главный в ее жизни кошмар.

Вернулся Данила Кузьмин. Вернулся за ней. Вернулся каким? Жаждущим отмщения за бесцельно проведенные им в тюрьме десять лет. И, кажется, у него все получилось. Он же явился за ней не с пустыми руками. Он явился с фотографиями, могущими стать в деле об убийстве всех троих жертв главными уликами. Уликами против нее!

– Ты теперь на крючке, дылда, ага…

Эти слова в первый день их встречи он повторял каждые десять минут. В последующие дни чуть реже, но все равно – повторял.

Из-за этих слов у Дины образовалась, похоже, огромная дырка в голове, сквозь которую извне проникали все звуки и шорохи, вызывая такую боль, от которой ей постоянно хотелось визжать.

Вот и теперь, услыхав тихий тонкий скрежет пружин панцирной койки, она болезненно дернулась, затихла, с силой зажмурила глаза. Потом выдохнула, глаза приоткрыла и слегка шевельнулась. Металлический визг повторился, и голова тут же заболела просто невыносимо. Может, она с ума сходит? Неплохо бы. Неплохо было бы сойти с ума, но как-то так, чтобы ничто ее не волновало, ничто не вспоминалось, ничего бы она не слышала и не видела.

Особенно слышать и видеть ей не хотелось Кузьмина. Но эта сволочь будто нарочно постоянно крутилась у нее перед носом. Мало того, что он вывез ее в какую-то глухомань, поселил в избе, вросшей по самые окна в землю, уложил на скрипучую панцирную койку, так еще и глаз с нее не спускал. И даже до туалета ее провожал и караулил возле большого кособокого скворечника с деревянной щеколдой вместо шпингалета.

Она в первый день, как они сюда приехали, попыталась было возмутиться. И тут же получила в ответ легкий мягкий подзатыльник и обещание вообще ее на цепь посадить. Дина смирилась, замолчала, терпела, а на мучителя своего нарочно старалась не смотреть.

Со стороны крохотной кухни, вместившей деревянный стол с двумя табуретками, скамейку с керосинкой и парой ведер, раздались тяжелые шаги Кузьмина. И через мгновение в дверном проеме, задрапированном тонкой прозрачной клеенкой, появилась коротко стриженная белобрысая башка Данилы.

– Проснулась, дылда?

Дина в ответ слегка шевельнула подбородком вверх-вниз, что означало – да, проснулась.

– Вставай, готовь завтрак, быстро. Я есть хочу! – капризно заявил Кузьмин и шагнул в комнату, где спала Дина, подошел к ее койке (его ложе стояло в кухне за русской печкой) и потянул с нее одеяло. – Вставай, Игнатова!

Она переполошилась и вцепилась в край цветастого одеяла, ведь на ней была лишь короткая, выше пупка, футболка и трусы, и ничего более.

Одеяло, подушки, посуду и кое-что из еды Кузьмин привез с собой. Позволил ей взять с собой немного одежды, запретив прихватить многое из того, что она собрала в дорожные сумки. Что-то даже позволил прикупить, решив, что вечернее платье дылде на природе ни к чему.

Он никогда за те дни, что они провели вместе, не называл ее по фамилии, по имени – тем более. Только дылдой! Так было в школе, во дворе, в то время, когда они вместе росли, потом стали взрослыми и когда она начала встречаться с Витей. Дылда – и все, без имени и фамилии. Случился однажды какой-то совершенно крохотный промежуток времени, когда он называл ее по имени. Но это было так давно и казалось совершенно нереальным, что почти и не запомнилось. Постоянно – только дылда! Почему он сегодня вдруг вспомнил, что она – Игнатова?

Ни разу за минувшие дни Кузьмин не пытался смотреть на нее, не приближался к ней ближе чем на метр, за исключением того дня, когда он вновь ворвался в ее жизнь. В тот день даже до рукоприкладства дело дошло. И пинок под зад она еще получила, это когда в машину его грузиться не захотела.

Что же сегодня изменилось? Отчего она вдруг стала Игнатовой? Зачем он тянет с нее одеяло?!

– Отстань! – взорвалась Дина, резко усаживаясь на кровати.

Растянутые пружины тут же провисли под ней, коленки очутились на уровне лица. Голые коленки! Одеяло-то он с нее все-таки стянул.

– Отстань, Кузьмин! – заорала она. – Чего ты лезешь?

– Хочу и лезу, – возразил он, удивленно выпятил нижнюю губу, качнул головой. – Ты чего орешь-то? Очумела от тишины здешней? Так я тебе могу компанию для разговора составить.

– Не надо! Не нуждаюсь!

Господи, надо было хоть изредка с ним разговаривать, а не кивать, не пожимать плечами с молчаливой неприязненной гримасой на лице. Он осерчал, кажется. Потому и пристает.

– А я нуждаюсь, – продолжил он настырничать и вдруг сел на ее койку.

Койка тут же провисла еще больше, сдвинув их обоих настолько близко, что Дина ощутила на своем лице дыхание Кузьмина. Чистое, пахнущее мятой и фруктами.

Уже и зубы почистил, и побрился, неприязненно констатировала Дина. Каждое утро, невзирая на условия проживания, Данила брился, умывался, чистил зубы, обливался ледяной водой у раздолбанных ступенек крыльца. Ей он тоже рекомендовал привести себя в порядок. Дина молчаливо протестовала. Вечером бегала с парой кружек горячей воды за баню, в огород, и все. Нарочно не мыла голову, не чистила зубы, не умывалась.

– Хочешь, я тебе баню истоплю? – предложил он как-то под вечер, пару дней назад.

– И станешь под окнами торчать? – едко поинтересовалась Дина.

– Почему под окнами? – ухмыльнулся он с поганым намеком. – Я и внутрь войду, не постесняюсь.

– Не надо! – резко отвергла она его предложение. – Обойдусь!

– От тебя скоро будет вонять, как от овцы в стаде, – сморщил он нос. – А мне нюхать?

– Переживешь, – огрызнулась она и в душе порадовалась своей сообразительности.